Пролог
Взгляд моих тёмных глаз вот уже несколько минут был прикован к гладкой, будто зеркало, поверхности крепкого алкогольного напитка, именуемого простым словом - виски. Со стороны могло показаться, что мы с ним играем в "кто кого переглядит". Что ж... Мне, пожалуй, тогда лучше сразу сдаться.
Я продолжал смотреть на замершую в прозрачном бокале жидкость мутного коричневатого цвета, будто загипнотизированный. Она манила к себе, как магнит. Словно в ней каким-то магическим образом, непостижимым для человеческого ума, оказалось решение всех проблем. Хотя я отлично понимал, что это чушь полная.
Никоим образом алкоголь не решает проблем, а лишь слегка притупляет болезненные мысли, даже самый лучший и дорогой. Что уж говорить о том, который я достаточно часто потягивал в дешёвом баре, единственными плюсами которого были его интересное название "Maryland" и, собственно, напитки по умеренным ценам.
- Эй... Ещё плесни, - громко крикнул низким пьяным голосом сидевший в метре от меня грузного вида мужик.
Для пущей убедительности он хлопнул своим массивным кулаком по барной стойке. По её некогда изящной и лакированной, а в данный момент потрёпанной и испещрённой следами постоянного использования, поверхности прошла дрожь, будто от испуга.
От этой дрожи едва заметно качнулся мой бокал. Секунду назад гладкая поверхность виски заходила из стороны в сторону, словно напиток тоже испугался этой выходки пьяного посетителя и теперь хотел выбраться из своего стеклянного заточения.
Но к счастью для этого любителя побуянить, ни одна капля так и не пролилась наружу. В противном случае я мог бы и угостить его своим кулаком. Не люблю, когда мне мешают отдыхать, а особенно, когда разбрызгивают мой напиток.
Древесного цвета жидкость продолжала биться о стекло, но каждая следующая попытка была ещё слабее, чем предыдущая. Во время одного из последних колебаний от поверхности виски отразился свет одной из четырёх тусклых, точно работающих из последних сил и готовых вот-вот умереть, ламп.
Бар "Maryland", расположенный на Хайвей-стрит - одной из самых неприятных улиц Найт-Сити, был, пожалуй, единственным местом, которое я посещал помимо своей квартиры и офиса, в котором работал. Я был здесь частым гостем.
В помещении бара всегда витали запах дешёвого алкоголя и облако табачного дыма. Оно порой казалось мне таким плотным, что создавалось впечатление, что тусклый свет ламп терялся, не в силах сквозь него прорваться, и не доходил до пола.
Сегодня не было сильно накурено. Но эта смесь запахов алкоголя и никотина за столько лет существования бара захватила его полностью. Казалось, что их источают эти стены, покрытые обшарпанными деревянными панелями. Они настолько пропитались этими ароматами, что даже если сейчас закрыть бар, то они будут витать в воздухе ещё несколько лет.
Из старенького радио доносился ещё один и, наверное, последний плюс этого заведения - красивая джазовая мелодия, создающая хотя бы некое подобие приятной атмосферы в не самом приятном месте. Правда, её несколько портило глуховатое возрастное похрипывание пожилого радиоприёмника, но лично я не видел в этом огромной проблемы.
Думаю, что проблем в этом небольшом изъяне не замечал да и вряд-ли когда-нибудь заметит хоть кто-то из сидящих здесь. Очень сомневаюсь, что хоть кому-то из посетителей есть хоть малейшее дело до того, какую музыку и как издаёт старое радио бармена. Хоть джаз, хоть рок, хоть что угодно.
Да даже если будет тишина... Всем будет это по барабану, пока в баре есть алкоголь. А он тут был всегда.
Сидя на своём обычном месте - в тёмном углу барной стойки, там, куда не доставал свет ламп, я, будто укрытый тёмным одеялом, оторвал глаза от своего бокала и посмотрел в помещение бара. Отточенный событиями не столь далёкого прошлого и работой частного детектива взгляд заскользил по столикам, на доли секунды цепляясь за лица посетителей.
Публика в баре "Maryland" почти всегда была одна и та же. Очень редко когда сюда забредали новые посетители. Оно и неудивительно. Район ведь далеко не самый приятный. Да и бар оставляет желать сильно много лучшего. А потому всех постоянных клиентов я уже успел выучить в лицо.
За одним из двух видавших лучшие времена столиков, расположенных у мрачной стены цвета моего виски, затылком ко мне сидела женщина лет тридцати пяти. Её светлые волосы, собранные в незамысловатую причёску, ещё не успела тронуть седина. Тёмное платье подчёркивало не самую плохую фигуру. Женщина время от времени делала небольшой глоток тёмно-красного вина.
За соседним с ней столиком сидели двое неприятного вида мужчин. Судя по виду им было около пятидесяти. Хотя зная их пристрастие к спиртному, можно было предположить, что им было на самом деле меньше. Просто алкоголь оставил свой след на их лицах и добавлял им лишнего возраста. Противно гогоча пьяными глотками, они потягивали тёмное пиво.
Я повернул голову чуть влево, переводя взгляд на пару столиков, что стояли с противоположной стороны, у окна, на котором висели деревянные жалюзи. В данный момент они были приоткрыты и через них, как сквозь прутья тюремной решётки, была видна тёмная улица Хайвей-стрит, освещаемая лишь тусклой неоновой вывеской с названием бара.
За столиками у окна тоже всё было так же, как и всегда. Те же две молодых девушки за одним, мило переговаривающихся между собой, планомерно осушали бутылку шампанского и время от времени закуривали свой "Lucky Strike", внося свою никотиновую лепту в здешнее облачко.
Хотя нет. Кое-что было не как обычно. Второй столик у окна пустовал. Один его постоянных клиентов - тот, что несколько секунд назад со всей дури хлопнул по столешнице - сидел сейчас за барной стойкой, получив, наконец, новую кружку своего пива.
"Решил поменять свою дислокацию, как говорят в армии", - подумал я, скользнув по нему взглядом.
Я обхватил бокал с виски, наслаждаясь прохладой стекла ровно тот короткий миг, пока оно не нагрелось от тепла моей ладони. Неторопливо, будто специально оттягивая момент, я поднял его на уровень губ, после чего опрокинул содержимое в себя.
Влив бурую жидкость в себя, я сделал один мощный глоток. Виски обжигал и царапал горло, отдавая волну приятного тепла всему моему телу. Этот горьковатый вкус далеко не самого лучшего алкогольного напитка был моим единственным утешением в этом мире. Поставив пустой бокал обратно на стойку, я прикрыл глаза, снова с головой погрузившись в тот мир, который мне не суждено забыть...
7 лет назад, джунгли Вьетнама
Ливни, льющиеся без перерыва несколько дней подряд, наконец-таки закончились. С бесконечно далёкого и чистого голубого неба, на котором сегодня не было ни единого облачка, светило яркое солнце, по тропически жаркое. Воздух, насквозь пропахший мокрой землёй, был горячим и влажным.
Влага, которой земля напиталась за эти несколько дней, теперь стремительно испарялась под жаром неласкового вьетнамского солнца. От этого было ещё жарче. Уж лучше бы не было этих треклятых дождей. Только хуже потом от них.
Пот солёной волной стекал из-под тяжёлой каски, то и дело застилая глаза. Я часто смахивал его такой же мокрой рукой, но это помогало всего на несколько секунд. А потом всё начиналось сначала, будто по заколдованному кругу.
Походная форма, придавленная в области груди бронежилетом, неприятно приклеилась к коже. Мне в какой-то момент показалось, что даже бронежилет и ремень моей автоматической винтовки М-16, перекинутый через плечо, пропитались этой влагой.
- Что, Том, как тебе погодка?, - негромко поинтересовался, не поворачивая головы, шедший впереди мой лучший друг Норман.
"Вот говнюк, будто сам не знаешь", - усмехнулся я, но ответил совсем другое.
- А не пойти ли вам в задницу с такими вопросами, сэр?, - произнёс я с улыбкой.
Трое рядовых, которые шли следом за мной, усмехнулись. Норман был сержантом, командиром нашего отделения. Я не боялся, что этой своей фразой подорву его авторитет в глазах подчинённых.
Во первых, Норм заработал себе уважение благодаря личной храбрости в бою и хорошим лидерским качествам. Как в боевых, так и в казарменных, скажем так, условиях. А во-вторых, такие вот шутливые перепалки были для нас уже нормой. О ней, наверное, даже командование нашего полка знало, не то, что молодняк, для которого это уже стало обыденностью.
Норман, служивший на пару месяцев дольше меня, гораздо лучше переносил далеко не самый простой климат Вьетнама. Не то, что я, как частенько он мне напоминал в шутливой форме.
- Разговорчики, пока капрал Бейкер, - ответил он всё с той же иронией в голосе.
- Ну сэр, надеюсь в скором времени стать сержантом, - ответил я.
Ещё одна частая причина наших разговоров. Пока я был капралом, заместителем Нормана в отделении. По идее мне уже и самому должны были присвоить звание "сержант", но всё тянули с этим. Ну ничего, мне и в капралах неплохо. Вьетнаму всё равно на звания.
- Станешь, куда ты денешься, - заверил меня Норман. - А после возвращения сразу ко мне приедешь. На свадьбу. Это тебе, Том, хорошо. Ты уже женат.
- А вам только предстоит вступить в это сэр, - сказал я, а молодняк изо всех сил старался сдержать смех.
- И я о том же, - продолжал мой друг. - И мне свидетель капрал не нужен.
- Будет ваш свидетель сержантом, сэр, - ответил я с улыбкой.
Да, Нормана ждала в, казалось, такой далёкой и родной Америке красивая девушка Хейзел. Он с искренней нежностью рассказывал о том, как они познакомились, как гуляли по вечерам по улицам ночного Нью-Йорка, как она обещала ждать его из армии.
Они собирались пожениться сразу же после возвращения Нормана. И он месяц назад буквально поставил меня перед фактом, что я буду свидетелем на его свадьбе, как лучший друг и армейский товарищ. Я был искренне рад за друга и отказываться не думал.
Мы углубились в джунгли и все наши разговоры разом затихли. Мы были не дома. К большому сожалению. Здесь, в этих густых зарослях, за каждым кустом и на каждом дереве мог прятаться противник. А потому мы тщательно всматривались в растительность, стремясь увидеть вьетконговца* раньше, чем получим очередь из АК-47, и вслушивались в звуки, издаваемые, казалось, такими спокойными тропическими лесами.
Армейские сапоги ступали по жидкой грязи - тому, во что превратилась земля после нескольких дней непрекращающегося дождя. Но джунгли и впрямь казались мирными. Лишь шелест огромных листьев на пальмах, пение каких-то сверчков, жужжание летающих насекомых...
Обманчивое ощущение безопасности. Казалось, что эта чужая земля усыпляла нашу бдительность, чтобы через некоторое время убить самыми изощрёнными способами.
Несколько минут напряжённой, давящей на психику, тишины. Где-то вдалеке щебетала какая-то тропическая птичка. Такое красивое пение...
Мои глаза вдруг замерли на едва шевельнувшейся ветке неизвестного мне куста. Ветвь отклонилась в противоположную от ветра сторону. Мне показалось, что даже с расстояния метров в сорок я увидел чёрный, как бездна, ствол вьетконговского автомата Калашникова.
- Чарли!*, - крикнул я. - Ложись!
У всего нашего отряда рефлексы были отточены до автоматизма. Едва я дал команду "Ложись!", как все, включая меня, грознулись на грязную землю и скрылись за ближайшими укрытиями.
Тихие до этого джунгли прорезали яростные очереди советских автоматов. Пули врезались в деревья, выбрасывая фонтан щепок, срезали листья, которые падали замертво на землю.
Я, пропахивая едва ли не носом мокрую и проклятую землю Вьетнама, отполз за толстую пальму. Несколько пуль "Чарли" врезались в неё, но пробития не хватало. Слишком толстый ствол у дерева.
Норман ушёл за поваленное дерево метрах в пяти впереди от того места, на котором я заметил противника. Двое молодых укрылись за камнями. Один не успел скрыться. Очередь вьетконговца врезалась в его грудь.
Я, сцепив зубы и сжав до боли в руках свою М-16, высунулся из-за дерева и, заметив вспышку выстрелов на той стороне, вдавил спусковой крючок. Чёрный автомат дёрнулся в моих руках, плюясь свинцом во врага. Вьетконговец упал на землю, корча своё лицо в агонии. Я без промедления дал контрольный в голову. Враг затих.
Я укрылся за деревом, так как в мою сторону снова полетели пули. Они проносились мимо с жужжанием, будто стадо диких пчёл. Раздалась ещё очередь из М-16. Норман открыл огонь по засевшим в засаде противникам. Следом открыли огонь и двое рядовых из-за своего камня.
Но "Чарли" было довольно много, потому что стоило лишь высунуться и дать пару очередей, как тебя сразу же заставляли укрыться заградительным огнём из нескольких автоматов.
Я убил ещё одного врага и, уходя обратно под защиту дерева, успел увидеть, как вражеские пули врезались в Нормана. Он выронил автомат и медленно, будто в кино, упал на спину, держась за грудь.
- Нет... Нет... Нет!!!!, - заорал я что было сил.
Мне кажется , что меня услышали даже на другой стороне Тихого океана. Этого не может быть! Норман! Самый храбрый и прожженный войной солдат, которого я только знаю... Умирает. Невозможно!
- Суки!, - заорал я снова и высунулся, не заботясь уже о собственной безопасности, и выпустил в треклятых вьетконговцев весь магазин разом.
Через секунду автомат издал сухой щелчок, который я отлично расслышал в грохоте автоматов "Чарли". Патроны кончились в магазине. Несколько противников я всё-таки положил. Но этого было мне мало. Я хотел убить их всех! Пусть даже ценой своей жизни.
Не знаю, что меня всё-таки заставило снова скрыться за этой проклятой пальмой. Я не помню, как вытащил из автомата пустой магазин и заменил его на новый. Помню лишь, как увидел рядового Мэтьюза. Он послал очередь и снова ушёл за спасительный камень, пробить который у "Калашникова" шансов не было.
"Он же радист", - в голове вспыхнула эта мысль, словно огонь во тьме.
- Мэтьюз!, - крикнул я, перекрывая голосом грохот автоматов "Чарли".
- Я, сэр!, - отозвался он, не высовываясь.
- Помощь вызывай быстро!, - приказал я. - Артиллерию, авиацию... Что угодно, твою мать! Быстро!
- Есть, сэр!, - ответил солдат.
Вьетконговцы, пользуясь численным преимуществом, стали к нам приближаться. Их невысокие фигуры с автоматами Калашникова наперевес, перебегая от дерева к дереву, сокращали дистанцию.
- Ну суки, жрите, - шептал я, кося очередями врагов.
Я почти не прятался. Пули врезались в пальму, но чудом ни одна из них не встретилась с моим телом. А я вместе со вторым бойцом старался остудить пыл "Чарли" и не дать им подойти. Вскоре они снова залегли, пройдя метров десять-двенадцать из тех сорока, что нас разделяли. Я насчитал двадцать живых ещё противников. Но они залегли всё-таки, снова открыв огонь по нам.
Вот теперь нам действительно не давали высунуться. Грохот автоматов не стихал даже на секунду. Пули носились, врезались в мою пальму, осыпая меня щепками, вышибали искру при попадании в камень, за которым прятались два рядовых, не в силах его пробить.
"Шансов нет, - подумал я и достал из разгрузки осколочную гранату. - Но хрен вы меня возьмёте, ублюдки!"
Внезапно откуда-то сверху, с этого чистого неба, равнодушно взиравшего на воюющих людей, раздался далёкий гул. Он всё нарастал, приближаясь. Я посмотрел вверх, прищурив глаза от яркого солнца. Там, в высоте, я увидел серебристый силуэт самолёта.
- АС-130**,сэр!, - крикнул Мэтьюз с робкой ноткой радости.
В моём сердце тоже проклюнулся неуверенный росток надежды, что ещё не всё потеряно. Он пустил свои корни и через несколько секунд надежда засияла так же ярко, как и это чужое солнце Вьетнама.
- Ну что, ублюдки, ловите, - заорал я "Чарли", бросив им сигнальную дымовую шашку.
Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, среди вьетконговцев стало подниматься облако густого оранжевого дыма. Сигнал пилотам и артиллеристам самолёта был подан.
Воздух раскололся от свиста летящих с неба снарядов. Поднявшиеся было снова в атаку "Чарли" тут же стали падать обратно, но на этот раз уже без возможности подняться. Снаряды один за другим взрывались в их рядах, словно играя свою смертельную симфонию. Противостоять этому огню с небес вьетконговцы не смогли. Через несколько секунд всё было кончено.
Когда сражение затихло, а смерть и отчаяние отступили, я снова посмотрел на то дерево, за которым прятался Норман. В ту же секунду та радость и надежда, которые распустились, когда я услышал шум пропеллеров АС-130, умерли, будто их никогда и не было.
Я вскочил на ноги и побежал к Норману. Его грудь была изрешечена советскими пулями. Из неё сочилась кровь. Мой друг был ещё жив. Из его рта текла розовая пена, свидетельство того, что лёгких у него больше нет. Я приподнял голову Норма, чтоб он не захлебнулся кровью.
- Хей... Хейзе... Хейзел..., - с трудом прошептал он и обмяк на моих руках.
Я почувствовал, как моё отчаянно стучащее в рёбра сердце раскалывается под тяжестью этой утраты. Мне вдруг стало холодно, будто резко наступила зима. И не вьетнамская, а обычная... Я ощутил, что дрожу. По моим щекам из потянулись мокрые дорожки. Я прижался ко всё ещё тёплому телу Нормана и заплакал, как маленький ребёнок. Мир рухнул за одну секунду...
Я никогда, как бы ни старался, не смогу забыть того момента, когда на моих глазах Норман получил очередь в грудь. Не забуду, как он умер на моих руках, прошептав лишь имя своей девушки, мужем которой ему так и не суждено было стать.
Я знаю, что сколько бы ни прошло времени... Десять, двадцать, пятьдесят лет... Но я этого не забуду. Никогда. И сколько бы я ни вливал в себя этого отвратного виски, в заранее неудачной попытке забыться, это не поможет. Лишь на несколько мгновений притупится душевная боль, да и всё.
- Ещё один, Том?, - спросил бармен с лёгким укором в голосе, как бы намекая, что мне уже хватит.
- Да, - коротко ответил я, не поднимая глаз на него.
Пожилой человек с усталым лицом и навеки засевшей в глазах тоской взял прямоугольную бутылку и плеснул мне в бокал ещё своего плоховатого виски, после чего отошёл, оставив меня один на один с алкоголем.
Когда стакан снова был пополнен алкоголем, я ощутил накатившую на меня мощной прибойной волной тоску. Снова перед глазами стояло смеющаяся физиономия Нормана... А потом его сменило испачканное кровью лицо покойного сержанта морской пехоты США.
Я схватил бокал, как утопающий хватается за соломинку, будто стремился найти на его дне утешение и заглушить свои воспоминания. Но ничего не вышло. Как и все предыдущие семь лет не выходило. И не выйдет.
Подняв стакан, я на секунду задержал его в воздухе, будто салютовал им кому-то, а после негромко сказал:
- За тебя, Норм.
Опрокинув в себя бурую жидкость, я глотнул, почувствовав на пару секунд такое приятное тепло. Жаль, что оно так быстро отступило. Моя правая рука потянулась к верхней пуговице помятой белой рубашки. Расстегнув душивший меня воротник, я вытащил из нагрудного кармана красную пачку сигарет "Marlboro".
Закурив, я затянулся, давая табачному дыму и смоле оставить свой след в меня во рту и в лёгких. Вот и моя лепта в витавшее по бару облако. Когда сигарета истлела примерно наполовину, я поймал на себе взгляды тех девушек, что сидели за столиком у окна.
Когда я посмотрел на одну из них, она на пару со своей подружкой улыбнулась мне, не отводя глаз. Я глубоко вздохнул и затушил сигарету, с силой вдавив её в пепельницу. Бросив на стойку несколько мелких купюр, я, захватив своё кожаное пальто и шляпу со стоявшей рядом хлипкой вешалки, пошёл мимо этих девушек к выходу из бара.
Я вышел на улицу. Дверь захлопнулась, оставив за собой джазовую мелодию и пьяные разговоры посетителей. В лужах, располагавшихся рядом, отражался свет неоновой вывески с названием бара. Прочитать его, правда, в отражении воды не удавалось. С неба падали всё новые и новые тёмные капли дождя, который, казалось, всегда лил в Найт-Сити. Свет вывески лишь на мгновение освещал их, после чего они разбивались о мокрый асфальт, рисуя круги на поверхности луж.
Поёжившись от ночной прохлады, я тут же натянул своё пальто и шляпу. На мгновение посмотрев в далёкое небо, которого из-за темноты и видно-то не было, я вышел из-под спасающего от дождя козырька, отдавая себя во власть непогоды.
Туфли шлёпали по лужам, поднимая брызги. Дождь стучал по моей шляпе и пальто так сильно, будто хотел прорваться сквозь них. Прошагав метров сто от бара по тёмной Хайвей-стрит, я свернул за угол, где вскоре скрылся в подъезде одного из старых домов. Последний плюс бара "Maryland" заключался в том, что он был совсем рядом от моей квартиры...
*Вьетконговцы, "Чарли" - так американские солдаты называли солдат Северного Вьетнама.
**AC-130 Spectre - американская летающая батарея поддержки сухопутных войск. Создан на базе транспортного самолёта С-130