Глава 1.
Аэропорт. Если бы средневековая инквизиция, хоть раз попала сюда, то они, наверное, поклялись никогда не пытать других людей, лишь бы больше не попадать в эти огромные очереди, ни общаться с таможенниками, и не придумывать, как заплатив в два раза меньше, провезти в два раза больше.
Суета и ожидание, вот что видела она в этот момент. Словно запрограммированный робот, девушка вышла из самолета, прошла к месту выдачи багажа, и вот уже на протяжении 10 минут, как могло показаться окружающим ее людям, разочарованно вглядывалась в транспортерную ленту, не видя своего чемодана. На самом же деле, все было несколько иначе. Алена боролась с собой, пытаясь вернуться в эту суетливую, и одновременно с этим ожидающую чего-то, а возможно и кого-то, реальность. Но все ее мысли в тот момент были заняты лишь одним – скорейшим возвращением домой. И даже то, что она, на удивление быстро прошла все контроли, и времени как перед посадкой в самолет, так и после окончания полета прошло не так много, не помогало ей. Казалось, что минуты растянулись на часы, дни, целую вечность, которая никак не заканчивалась. Ей, как никогда хотелось домой, и чем скорее тем лучше, но перелет показался слишком длинным, очереди – большими, дорога в город - бесконечной.
Всю дорогу в такси она молчала, и даже разговорчивость водителя, граничащая с назойливостью, не вытащила Алену из ее мыслей, а только еще больше закрыла от существующей реальности, безоговорочно унося ее в дебри сознания:
- А если сейчас даже мои глаза выглядят иначе, что делать тогда? – от этой мысли все внутри свернулось в огромный комок, который тут же стал сдавливать грудь, отчего на какие-то мгновения девушке стало невероятно тяжело дышать. – А если и в этот раз мы не встретимся? Что тогда? Еще одна жизнь без него... - грустно ухмыльнувшись, она, сумев, наконец, совладать с собой, провела пальцем по запотевшему стеклу. – Мы встречаемся всего лишь за несколько часов до смерти... Но мне так не хватает его, только он понимает меня, чувствует, и любит по-настоящему... - тяжело вздохнув, она закрыла глаза, и непроизвольно поежилась, будто бы замерзла. – Если бы нам, хотя бы раз, ради разнообразия, подарили целую жизнь, а не несколько часов совместной агонии... Если бы...
- Мы приехали, - недовольно буркнул водитель, посмотрев на свою пассажирку.
- Что? – открыв глаза, первое, что она увидела, через лобовое стекло машины, стену собственного дома, и только потом Алена смогла сфокусироваться на недовольном лице водителя, отражающемся в зеркале заднего вида. – Ой! Так быстро...
- Вы же сами просили... - немного раздраженно ответил водитель, и повернулся к девушке. – С вас...
- Сдачи не надо! – с этими словами, она сунула мужчине тысячную купюру. – Только чемодан...
- Сейчас достану! – в его голосе тут же зазвучало явное довольство ситуацией. – Приятно было вас подвезти, вы звоните, если что! – с этими словами, он отдал девушке визитку, с номером телефона.
- Ага! – сунув, на автомате, визитку в карман, Алена взяла чемодан, и пошла к двери подъезда. Быстро набрав код на домофоне, девушка открыла дверь, и буквально побежала к лифту.
Лифт, как обычно, был не исправен. Кажется, уже весь дом смирился с этой ситуацией, так что те редкие дни, когда он работал, были как праздник. Вопрос только оставался в том, кто и когда становился свидетелем этих праздничных дней всех обитателей подъезда.
Лестничные пролеты один за другим оставались позади, она настолько привыкла к отсутствию лифта, что могла подняться по лестнице до своего одиннадцатого этажа за пару минут, и при этом не только не устать, но и почувствовать прилив бодрости. Вот и сейчас, даже наличие такой тяжести, как чемодан, нисколько не помешало ей быстро подняться.
Несколько щелчков дверного замка, отключение сигнализации... Алена проделывала это уже столько раз, что сейчас ей показалось, будто бы она не из отпуска вернулась, а только что приехала с работы.
В квартире все было так же, как и в день ее отъезда, словно Алена и не покидала ее на двенадцать дней. Воздух пах свежестью, и даже имел приятный налет мороза. Мебель, стены, пол, потолок – все это источало тепло и уют, несмотря на очень тусклое и скудное естественное освещение. Девушка не торопилась включать свет, наслаждаясь приятным и таким дружелюбным полумраком комнат. Сделав глубокий вдох, она наконец-то поставила на пол чемодан, и, присев на пуфик, стоявший в прихожей, сняла один сапог, после чего посмотрела на себя в зеркало.
Раньше, ей было все равно, как она выглядела, кем была. Каждая ее жизнь была наполнена безумством и безысходностью. Безысходностью от того, что она прекрасно знала: рано или поздно придет он, а несколько часов спустя, ее душа вновь попадет туда, откуда единицы уходят с тем, что они знали в предыдущих жизнях. Но только теперь, какой-то непонятный страх, закравшийся в ее сердце, заставлял девушку вновь и вновь вглядываться в свои же собственные глаза, будто ища ответ на вопрос, что могло заставить их так надолго разлучиться. Но ответа не было, и из зеркала на нее смотрела измученная страданиями и вечными скитаньями молодая женщина, взгляд которой уже давно угас, и больше не было в ней того задора, который столько раз помогал ей принимать все пощечины, которыми так щедро одаривала ее судьба. Но почему именно ее? Это было одним из вечных вопросов ее измученной души. И это был далеко не единственный вопрос, но вот тот самый, любимый и жуткий, который проскальзывал сквозь воспоминания и мысли, и вновь начинал бить по вечно незаживающим ранам.
Сколько раз она задавала его себе? Девушка уже сбилась со счету, и все никак не могла остановиться, так как была одержима жаждой знать: «Кому так интересна и приятна эта игра?». Но никогда не находила ответа. Вот и сейчас, сидя в прихожей, и глядя в свое отражение, всем видом напоминавшее ей загнанного в ловушку зверя, она непроизвольно вспомнила себя первую, ту, с которой все началось.
- А как хотелось солгать себе, что Эстель не является для меня тем эталоном гордости и свободы, который я буду помнить всегда, - грустная полуулыбка, полузакрытые глаза, она сидела, прислонившись спиной к стене, и чувствуя холод бетона, вырывавшийся из-под обоев, вновь и вновь возвращалась к ней, той необузданной, живой, яркой... к первой.
* * * * *
1478 год, пригород Кельна.
Из-за сильной боли, терзавшей ее тело, она едва шевелила ногами, кто-то все время толкал ее в спину. Под ногами была серая сухая земля, девушка поняла, что ее вывезли за город. Еще бы, первая ведьма должна была умереть не в стенах города, дабы дьявольские силы не смогли наслать проклятье на его жителей.
- Ведьма! Дьявольское отродье! – слыша даже не крики, а разгневанно-испуганный шепот, она слегка ухмыльнулась. Бояться смерти было не в ее правилах. Цыгане всегда были вольным народом, и с малолетства отец говорил ей, что те, кто осели в больших городах, прячась за высокими каменными стенами от остального мира, самые несчастные и напуганные люди. Даже заяц, по сравнению с ними, обладает безумной храбростью, так как не боится покидать собственной норы.
Что-то хрустнуло под ногами. Замедлив свой шаг, чтобы не потерять равновесие, она пыталась хоть немного разглядеть то, что окружало ее. Но из-за сильной слабости и боли, перед глазами все плыло:
- Хворост? – остановившись, девушка попыталась удержаться на ногах, за что тут же получила сильный удар в спину. Этого было достаточно, для того, чтобы ноги предательски подкосились, и Эстель опустилась на колени. Тяжелый вздох, вырвавшийся из ее груди, был ответом на уже полученный ею удар.
- Вставай и иди вперед! – грозный мужской голос, а следом еще один удар. – А то...
- А то что? Ударишь еще раз? – собравшись с последними силами, она смогла поднять голову, чтобы увидеть его лицо. Девушка не могла поправить волосы, упавшие на глаза и мешавшие ей лучше разглядеть того, кто вел ее на верную смерть. Но неожиданный порыв ветра сдул часть из них, открыв толпе изможденное голодом и пытками лицо молодой девушки. Небольшой кровоподтек на правой щеке, разбитая губа, синяки под глазами из-за отсутствия сна... Ее мучили не один день, прежде чем отправить на костер. Она была болезненно-бледна, но как горели ее глаза. Казалось, что вся ее жизнь, воля и своенравие ушли в них, в два ярких изумрудно-зеленых глаза.
- Ты же еще совсем ребенок, - стражник отшатнулся от нее, на какой-то миг в его глазах отразилось сомнение в верности самой мысли о том, что девушку стоит отправлять на встречу со смертью.
- До этого момента, тебе ничто не мешало бить меня в спину, чтобы я быстрее шла навстречу судьбе, - она хотела плакать от досады, но сила характера, гордость вольного человека не позволяли ей делать это. Поэтому, собрав остатки сил, она медленно встала на трясущиеся и подкашивающиеся ноги, и, тряхнув спутавшимися волосами, оглядела толпу взглядом победителя. – Ну... где моя плаха? - непокорность выбору, сделанному за нее, вот что видели в ней те, кто обвиняли девушку в дружбе с Дьяволом.
- Костер! – проговорил священник, выйдя из онемевшей толпы. – Мы отчистим твою грешную душу огнем, - говоря эти слова, мужчина не забыл окрестить ее, на что Эстель даже не повела бровью. В то время как все были уверены, что она должна была начать корчится в муках, как истинная ведьма.
- Святой отец! Любитель юных девушек, - слегка поклонившись, она, с трудом удерживая равновесие, продолжила говорить таким тоном, как будто бы сейчас не ее, а его ведут на костер. – Я бы обняла вас, если бы не оковы на моих руках! – говоря это едва сдерживая злорадный смех, девушка протянула руки к священнику, демонстрируя ему цепи, сковавшие ее руки, словно она подтверждала свои слова.
- Мне не нужны объятья ведьмы! – крикнул священник на всю толпу. – Ведь так, ты одурманиваешь своих жертв, заставляя их преклоняться пред тобой, послушница Дьявола! – если бы он только знал, насколько нелепо выглядел в тот момент, когда указывал толстым коротким пальцем, в сторону несчастной Эстель. Видя это, она едва смогла сдержаться, чтобы не засмеяться ему в лицо.
- Однако, еще несколько дней назад, вы считали своим долгом, склонить меня после исповеди к неугодному Богу делам! – ах, сколько было красоты в ее сопротивлении, даже сейчас в миге от смерти она чувствовала себя хозяйкой положения. И хотела, чтобы тот, кто был ей отвергнут, чувствовал и понимал это. Неважно куда она попадет после в ад или рай, кто встретит ее у ворот новой жизни. Главное заключалось в том, что тот, кого она презирала всем своим горячим сердцем, сейчас чувствовал, как что-то очень похожее на страх, постепенно завладевало его душой.
- Не упоминай имя Господа нашего своим поганым ртом! – быстро вытерев рукавом рясы, выступивший на лбу пот, священник продолжил кричать в толпу, не забывая при этом театрально размахивать руками. – Господь наш всемогущий, оберегает нас, агнцев его, от проказ послушников Дьявола! Бойтесь ее, ибо язык ее скверен.
- А руки пастыря вашего, стадо бездушное, запятнано не одной соблазненной им прихожанкой! – крикнув громче священника, Эстель внимательно посмотрела в толпу, она видела каждую смутившуюся ее речью женщину. Но кроме смущенных женщин, она видела и реакцию некоторых мужчин, задумавшихся над ее словами.
- Не слушайте ее! Она сеет зерна сомнения в души ваши! – для кое-кого пастырь говорил весьма неубедительно, и только в тот момент Эстель пожалела о том, что не увидит, как поступят со священником те, для кого его слова выглядели не больше чем отрепетированное представление приезжих артистов, чья повозка стояла на центральной площади города. – Да как ты смеешь, ведьма, обвинять меня, несущего слово Божье! – он продолжал кричать, повернувшись к девушке лицом, но боясь смотреть ей в глаза.
- Но отступающего от заповедей Божьих, - как же она надеялась сейчас на то, что кто-нибудь прислушается к ней, и потребует остановить ее казнь. Но толпа была безмолвно-покорна святому отцу, ведь пойти против церкви, значить стать еретиком, и пойти на костер следом за ней. – «Какие же вы гнилые внутри...» - подумала она переводя свой взгляд с одного человека на другого, видя раскаянье, страх, боль, сожаление... Но никто не двигался с места, боясь навлечь на себя беду.
- Ведьма! – священник был настолько зол, что практически прошипел это слово, глядя в ее глаза. – Смерть ведьме! – закричал он.
- Смерть ведьме! – вторила ему толпа, и чем дальше они повторяли эти слова, тем сплоченнее и увереннее звучала эта фраза. Как будто бы все они уже безоговорочно верили в то, что своими руками карают неугодное Богу существо. Понимая, что вся их уверенность, всего лишь звуки, соединившиеся в эти слова.
Время пришло. Священник махнул куда-то в сторону, и толпа покорно расступилась. Эстель увидела то, что предназначалось ей: огромный деревянный столб, то ли вкопанный в землю, то ли вбитый в эшафот, на котором она должна была стоять, во время сожжения. Под эшафотом уже лежала огромная гора хвороста. И все это говорило только лишь о том, что больше времени у нее нет.
- Вот и все, - с этой мыслью она поднялась к позорному столбу. Меньше всего ей хотелось умирать именно сейчас, именно вот так, но что поделать, за все надо платить, а счета в этот день предъявляла неудовлетворенная ее ответом церковь.
Толстые веревки впились в руки, тяжелые цепи опоясали тело, с трудом позволяя дышать. Хотя сейчас, именно в этот момент, ей больше всего хотелось задохнуться от тугих объятий цепей, чем чувствовать огонь собственной кожей. Эстель знала, что легкой ее смерть не будет, сперва, она обязательно ощутит всю силу огня. В этот момент куда-то делась вся ее гордость, и нежелание показать слабость.
- Я не ведьма!!! – отчаянно крикнула она в толпу, но было поздно, огонь уже потрескивал, все быстрее разливаясь по сухому хворосту...
* * * * *
Назойливая телефонная трель, вначале едва доносилась до ее уха, а спустя несколько минут, впивалась зудящей занозой в сознание. Не открывая глаз, Алена попыталась закрыть уши руками, но это не особо помогло. Телефон все так же продолжал надрываться, требуя девушку к немедленному ответу. Сдаваться она не хотела, но, уже проклинаемый ею аппарат, все не замолкал, не оставляя никакой надежды на то, чтобы еще хотя бы чуть-чуть побыть наедине с собственными мыслями. Окончательно сдавшись, Алена дотянулась до него, и сняла трубку:
- Алло! – но ответом на это были только короткие гудки. – Если что-то серьезное, то перезвонят, - с этой мыслью, девушка повесила трубку, и, прислонившись макушкой к холодной стене, слегка потерла глаза.
Меньше всего на свете ей хотелось вспоминать свою первую жизнь и первую смерть. Но мысли постоянно уносили ее туда, где она казалась себе наиболее беззащитной, и уязвимой, даже, несмотря на то, что Эстель была сильной и смелой девушкой. Это никак не могло компенсировать тех мук, которые она пережила тогда, и переживала сейчас. И к ее собственной боли и отчаянью, это была не единственная несправедливая смерть, которую Алена переживала в своих прошлых жизнях и которые, по движению чьих-то невидимых рук, всплывали в ее голове в самый неподходящий момент. Хотя само воспоминание о смерти - это уже были не самые подходящие мысли для любого момента жизни. Но тот кто, будучи умелым кукловодом, считал своим долгом напоминать ей об этом, явно думал иначе. И поэтому постоянно возвращал ее именно в те моменты, когда они встречали друг друга.
- Почему тебе так нравится мучить меня? – кому-то бы показалось, что этот вопрос был задан пустоте, но Алена знала о том, что он достигнет адресат, задай она его вслух, или же произнеси мысленно. Поскольку, что пустота, что темнота – обе стремились скрывать под своим покровом того, кто так сильно любил распоряжаться чужой судьбой, изменяя начертанные при рождении пути, сплетая их между собой, и заставляя двигаться по чужим дорогам.
Именно в такие моменты, когда сознание приоткрывало завесу воспоминаний, и они вырывались наружу, Алена начинала с несвойственной ей завистью вспоминать о тех, кого отчищают перед новым рождением. О тех душах, кому дают шанс прожить жизнь заново, о тех, у кого еще есть возможность удивляться. А она...
- Разве циник способен еще хоть чему-то удивляться, или еще хоть кого-то удивлять? – возможно, сейчас был самый подходящий момент начать оплакивать свои прошлые жизни, сломанные изначально, оплакивать нынешнюю, в которой она больше не видела смысла. И после прочтения письма мечтала только об одном – о встрече с ним, которая завершит все, и начнет отсчет до новой встречи. Но эмоции и чувства, которые порой захватывали ее сознание, доказывая ей, что еще не все потеряно, и она все такой же человек, способный чувствовать, переживать, удивляться, отступили, дав волю пустоте.
Наклонившись вперед, девушка тряхнула головой, и осторожно провела рукой по затылку, как будто бы искала то ли рану, то ли след от нее. Медленно проведя рукой по шее, она подняла голову и посмотрела в сторону, на темный коридор, заканчивающийся дверью в кухню, сквозь стекло которой робко пробивался свет:
- Нужно собраться с мыслями, и, хотя бы разуться, - размышляя, она посмотрела на стоящий перед ней сапог, уныло склонивший голенище к чемодану. – И, пожалуй, стоит перестать думать о плохом. Жизнь продолжается! – но стоило только ей сказать себе эти слова, как что-то предательски кольнуло в груди. Алена поняла, что как бы она не пыталась успокоиться, обмануть себя ей больше не удастся. Тем более что ей это удавалось слишком долго, а значит рано или поздно должен был наступить конец. И вот уже любимая фраза, с которой начинался любой ее самообман, потеряла свою силу, а это означало лишь то, что теперь либо девушка будет учиться смотреть правде в глаза, либо найдет новую фразу, которая будет внушать ей достаточно доверия, еще пару-тройку жизней.
Тяжело вздохнув, Алена провела ладонью по волосам, и, переборов себя, и свою дикую усталость, девушка медленно сняла второй сапог, поставив его рядом с первым, она осторожно, и невероятно медленно поднялась с пуфа. Оглядев маленькую прихожую еще раз, тяжело вздохнула, и, немного недовольно покачав головой, медленно побрела в сторону кухни, все сильнее кутаясь в свой любимый белый свитер.
Сидя в кухне, окутанной холодом поздней осени, так уверено заполнявшем маленькую комнату через слегка приоткрытое окно, Алена держала в руках чашку с горячим чаем. Она смотрела на то, как медленно кружась, крупные хлопья снега застилали все ровным покровом, больше похожим на огромное белое покрывало. Там, за стеклом, кипела жизнь. Машины, люди... все суетливо смешивалось в одно огромное черно-серое пятно. На ее душе было так же. Прижав ноги к себе, она поднесла чашку к губам.
- Когда он уходит, хочется слушать грустную музыку... - усмехнувшись, она поставила чашку на стол, и, растрепав волосы, едва коснулась лбом коленей. – Как же им не надоедают эти вечные крысиные бега? Работа-дом-работа... короткие выходные, и дальше все по новой, и так год за годом... Миллионы загубленных жизней, судеб, душ... - тяжело вздохнув, она закрыла глаза, и уперлась лбом в колени.
Сейчас ей меньше всего хотелось признаться в том, что она завидует им, тем, кто живет крысиными бегами, в погоне за счастьем, именуемым свобода! Но что была свобода для них? Это была независимость от обстоятельств, которая наступала тогда, когда в карманах было много денег... Так думали они! И она завидовала им, тем, у кого все было просто. Тем, кто беззаветно верил в то, что свобода выглядит именно так. Но только никто из них не знал, что такая свобода, всего лишь иллюзия... Это была очередная зависимость.
- Как бы хотелось стать свободной... свободной от тех воспоминаний, которые преследуют, не дают спокойно спать, жить, улыбаться... - всхлипнув, Алена лишь сильнее обняла свои ноги, буквально вжавшись лицом в колени. – Тем, кто прошел войну – снится война, а мне... все мои обличия, и все их смерти... Почти каждую ночь, во сне, я проживаю прошлую жизнь, от самого рождения, и до самого конца... - она говорила шепотом, будто бы боялась, что ее слова попытаются вырваться наружу, через приоткрытое окно, и тогда она лишится даже того, что приносит ей боль, которая оставляет ее живой и помогает вновь пытаться чувствовать жизнь. – Как же хочется вернуться назад, и умереть за несколько секунд до того, как он пойдет по площади! – несколько слезинок скатились по ее щекам, упав на колени. Она вновь дала волю своим противоречивым чувствам, так беспощадно терзавшим ее, уже не одну жизнь, и не оставлявшим ее даже после смерти.