Город у озера

— На старом острове бугристом, где мрак безмолвный правит миром, сидел в темнице юноша, обросший и озлобленный. До ужасающего приговора у него было все, о чем можно только мечтать в его возрасте: прекрасная любящая девушка, с которой вот-вот подходило время сыграть свадьбу, закаленные старые друзья, готовые отдать последние деньги своему приятелю, и уготованная должность капитана... — последовала непродолжительная пауза, — большого парусного корабля. Это судно было такое... такое белое и массивное, что издалека, плывя по бескрайним просторам моря, оно напоминало самого Бога, спустившегося с небес.

— Мда уж, опять выпил что-ли? — буркнул под нос я, держа перед собой небольшую толстую записную книжку.
— Но мы же с ним договаривались: никакого алкоголя, даже пол чекушечки, даже глоток.

— Что ты там говоришь? — бархатный, но в тоже время стальной, голос отца донёсся из соседней комнаты. «Хорошо, что он не услышал, а то опять бы начал свой никчемный разбор полётов. Походу реально ни капли, речь больно чёткая. Тогда если он трезвый, то к чему этот очередной пересказ? Никогда не понимал этого»

— Да так, мысли в слух, пап, — проговорил я и тут же шёпотом принялся читать строчку за строчкой. «Я никогда не думал, что начну вести какое-то подобие дневника, всегда считал эту затею дурацкой, словно искать смысл в классической музыке, написанной ещё до эпохи индустриализации так называемыми «композиторами» с большой буквы, которые меня уж никак не восхищают. Но пообщавшись с некоторыми довольно «интересными» и привлекательными людьми, я очень быстро понял, что дальше вывозить происходящее мой организм не в состоянии, поэтому принял решение регламентировать на бумаге всё окружающее. Получается пока через пень колоду. В правой руке лежит синяя ручка, которой бог знает сколько лет, а левая придерживает кончики серо-голубого переплета дневника. Первые слова. Морально легче пока не стало, думаю, стоит подождать несколько дней. Но ладно, уж больно быстро и безболезненно хочу достигнуть результата, а так, к огромнейшему сожалению, не бывает»

— Кстати, Игорь, — прервал меня папа, подходя ко мне на кухню. Встав передо мною, он как-то недоумевающе посмотрел то-ли на меня, то-ли на дневник. — А что это у тебя? стихи что-ли какие-то?

— Да так, на улице нашёл, интересно стало кто это писал...

— А-а-а, — понимающе протянул папа, изобразив на лице непонятную гримасу. — Я тоже в детстве на улице всякое находил и из любопытства в дом тащил. Ты не знаешь где могут быть банки трёхлитровые?

— Посмотри в под кроватью в спальне, в прошлый раз ты сказал мне положить их туда, — высокий темноволосый мужчина удалился также быстро, как и пришёл, а я продолжил оценочно вглядываться в свою писанину.
«Ну что же, начнём экскурсию. Зовут меня Игорь — я будущий переселенец, беженец, гастарбайтер, мигрант или эмигрант... Лет мне пятнадцать, родился я в городе, который никто не знает и не любит, в котором нет ничего интересного и цепляющего, в котором отсутствует перспектива стать богатым, известным, успешным. Где из выдающихся архитектурных сооружений только мэрия, да площадь возле неё. Остальные постройки лишь вежливый синоним слова «хлам». Город обиженных, город одиноких, город грехов. Думаю, вы (читатели) уже поняли, какие чувства я испытываю к этой точке на карте нашей страны. Негативные, если что. Ну ладно уж, слишком много слов написал о нем, хватит с него. Моя родина, с прописной буквы, оказалась в непростой и крайне неприятной ситуации. Авария на градообразующем предприятии: что может быть хуже?! Радиационное поражение окружающей среды, вот что. Я не горю желанием покидать свой родной край, бросать всё нажитое таким скурпулёзным трудом, навсегда забыть родные пенаты: типовую школу, киоск у дома с симпатичным названием «СоюзПечатъ», красную кирпичную девятиэтажку, стоящую, вот, почти напротив. Но меня, к несчастью или счастью, никто не спрашивал... да и чтобы изменилось?! Кто я такой? Скажите? Риторический вопрос. Никто. И звать меня никак. Я это ещё со школьной скамьи заучил»

— Ну-у-у... — жалобно протянул я, кладя на изрезанный ножиком кухонный стол эту пресловутую тетрадку. «Да вроде не так всё плохо, как могло бы быть. Вон, у сестры Вадика гораздо хуже получалось, мы тогда с ним чуть от смеху не померли. А теперь даже не здороваемся, а прошло то, дай бог, две недели. Как же всё изменилось за последние несколько дней, господи. Ссоры, бесконечные интриги, Вроде хочется взять и подальше уехать от придурков, а вроде что-то держит меня, не отпускает. Здесь каждый кустик родной, каждую ёлочку знаю. По памяти могу сказать сколько ступенек возле мэрии и во сколько вечером приедет нужный автобус. Сложно всё как-то...»

— А они за синим одеялом или за старой курткой? — эхом донеслось из дальней комнаты. — Под кроватью же не полдень, не видно нихрена!

— Пап, посмотри за одеялом, вроде туда их клал тогда, — я старался произнести это командным голосом. Видимо, позиция сверху меня забавляла. Пока отец проводил время среди старого пыльного хлама, я решил всё-таки дочитать свою писанину Дзержинского, тем более немного осталось.
«С папой у меня тёплые, можно сказать, дружеские отношения. Ему едва стукнуло тридцать девять, а порой кажется, что развитие остановилось где-то в районе двадцати пяти. Мужик он, что называется, с тонким чувством юмора, настолько тонким, что анорексия. В каких-то обсуждаемых вопросах, папа меня понимает и поддерживает, в каких-то критикует, выражает сторону оппозиции. Всё как у людей. Мама — это сложный вопрос, сложнее математики. Её не стало три года назад, виной тому глупая авария, в которой ей не выпала возможность выжить. Отсутствует какое-либо желание писать что-то о ней здесь, могу лишь сказать, что она была самым светлым человеком, которых я когда-либо встречал. Совсем недавно мне начался мерещатся её силуэт и нежный голос. Интересно, это наяву или плод непроработанных психологических проблем, связанных с потерей родителя в столь раннем, но уже сознательном возрасте...»

— Как будто бы в начале и конце всё ровно и хорошо, а по серёдке скомкано, — шептал себе под нос я, бесконтрольно хмурясь и горбясь. «Вот Вадик, помню, говорил: время от времени необходимо брать в руки листок с ручкой и записывать, записывать, записывать всё, что лежит на душе, пока не отпустит. Иначе жить будет намного сложнее. Думаю, я как раз в таком положении, когда письмо спасает. Кстати, будет довольно нелепо, если эти мои писанины найдет кто-нибудь посторонний. Хотя, кому они будут нужны?»

Спустя минуту-другую из спальни вернулся папа. На моё удивление, он был чистый, словно его вместе с одеждой закинули в стиральную машину. Поставив три банки на стол, почти передо мною, он стал их протирать заранее смоченной тряпкой.

— Ну так и казалось бы, Игорь... — начал говорить отец, не отрываясь от процесса избавления от пыли. — Любящая девушка, преданные друзья, солидная должность. Думаешь жизнь удалась?

— Знакомый сюжет, — с улыбкой сказал проговорил я, укладывая в большую чёрную сумку свои последние вещи, включая дневник. — Кажется, я где-то уже это слышал, — последовала непродолжительная пауза, — а что ты хочешь этим сказать, пап?

— А у нас также, — досадно усмехнулся отец, уставившись на пустое дно одной из банок. — Все было, да сплыло. Как при наводнении. Раз... и понимается ли, всё.

— Не вгоняй себя в уныние, пап, — кое-как пытался его приободрить я. — Мы ещё сможем вернуться сюда, по крайней мере должны в это верить, иначе ничего хорошего не выйдет. — Эх, Шарик, — иронично вздохнул предок, — я как и ты был на цепи иллюзий, пока головой не стал думать.
— То есть ты хочешь сказать, что я, аки какая-то шавка, сижу на цепи иллюзий? — я с лёгкой ноткой недоумения посмотрел на отца, но так, чтобы позитивную атмосферу не разрушить. — Шутки шутим, да? Протирай дальше свои банки.

— Да ладно тебе, папка шутит на старости лет, а ты обижаешься. Поддержал бы, — он легонько шлепнул своей массивной рукой по моему плечу, — тебя твои друзья и не так называли.

— Как только они меня не называли... ты, пап, таких слов даже не слышал. У вас за это в морду били. И не напоминай о них больше, пожалуйста...

— Хорошо хорошо, как изволишь, командир, — паясничал папа, видимо, вспомнив очередное юмористическое шоу из телевизора. — Я человек простой: мне сказали — я сделал.

— Отлично, тогда сейчас смотайся до магазина на углу дома, скупи весь конфетный отдел, потом ящик консервированной кукурузы купи, я её очень люблю и не забудь пластырь в аптеке забрать: чтобы рот им заклеивать, когда снова захочешь про моих друзей говорить.

— Да ну тебя, Игорь! — усмехаясь отмахнулся отец. — Тем, кто на цепи подарки не покупаю!

— А что ты тогда делаешь?

— Рассказываю историю дальше, пока собираем вещи и относим их в машину.

— Ну нет, — скривил недовольную рожицу я, в надежде, что пересказ «Графа Монте что-то там» прекратится. — Давай когда поедем расскажешь, сейчас и голова как-то внезапно разболелась...

Цокнув, папа с досадой проговорил: «Вечно голова у тебя в самый неподходящий момент болит. А я так хотел рассказать, как же он сможет преодолеть все наставленные жизнью преграды».

— Как-как? С божьей помощью конечно же, иначе никогда не получается.

                                     ***

Дорога была тяжелой. По обочинам то и дело стояли припаркованные бело-синие автобусы, пригнанные с городских маршрутов. На некоторых из них табличку с номером маршрута не успели убрать, видимо некогда было. Проезжая мимо какого-то безымянного села, я заметил скопление машин скорой помощи. Кажется, их было около пяти, у всех из них мигали проблесковые маячки, предупреждающие подъезжающих водителей о возникшей на пути аварийной ситуации. Отец, сидевший по левую сторону от меня, сбавил скорость вдвое, так, чтобы можно было увидеть произошедшее. Картина была не самой приятной, мягко говоря: две легковые машины столкнулись друг с другом почти лоб в лоб. Думаю, что скорость была достаточной для того, чтобы пассажиры не выжили ни в одном, ни в другом автомобиле. Спустя какой-то незначительный промежуток времени мы с папой миновали место происшествия. Отец не придал значение этому ДТП, лишь несколько раз он взглянул в сторону карет скорой помощи, что-то при этом как-то странно похмыкивая. Дальше ничего не происходило.

Через пол часа мы подъехали к городу. Было очень много разных машин, особенно легковых. Все пытались уехать из «зоны поражения» как можно скорее. У многих багажное отделение было завалено доверху всякими вещами, некоторые цепляли к своему автомобилю полуприцеп, складывая свои пожитки в него. Как жаль что у нас такой возможности не было.

— Как думаешь, — начал отец, с ухмылкой посматривая на старенький желтый Москвич, в котором теснилась семья, состоящая, кажется, из шести человек. — С каким шансом у этого дятла есть право цеплять прицеп к своей помойке?

— Ну что ты так, пап! — воскликнул я, нахмуривая брови. — Нормальная машина, да старая немного, но это пофигу, ретро!

— Угу... — прикусив губу промычал папа. — Херетро! Алкаш он самый натуральный, это наш слесарь со станции, зовут его, кажется, Василий или как-то ещё. Трезвым я его вижу только сейчас, хотя мне кажется, что он уже утром принял стакан для храбрости. Я то его знаю, можешь его не защищать, Игорь. И как от него жена ещё не ушла? А ей говорил... — под конец папа заметно поник, чего не мог не заметить я.

— Что говорил? — серьёзно проговорил я, аккуратно высовывая руку из приоткрытого окна автомобиля.

— Ну, как тебе сказать... если честно, не хотел бы сейчас эту тему развивать. — папа мялся, перестраиваясь из одной полосы движения в другую. Поток машин медленно, но верно продвигался вперёд. В какой-то момент с нашем автомобилем поравнялся серо-голубой автобус, забитый людьми. Я взглянул в окошко, в котором виднелась очаровательная девочка, лет пяти от роду. Она была одета в салатовое платье в горошек и держала в руках плюшевую черную собачку. Когда-то давно и у меня была такая же. Её каштановые волосы привлекли моё внимание, они были такими воздушными что-ли, такими пушистыми, словно большой толстый рыжий кот. Почему рыжий? Потому что когда то и у нас был большой рыжий кот, звали его Васька. Лет восемь назад его нашла мама, когда возвращалась домой с магазина. Он был очень плох: грустные глаза, худоба, местами лысый, хромой. Пристроили к нам, стали ухаживать за ним всей семьёй. Обычно в таких случаях папа был не рад видеть животных в доме, лично я думаю, это связано с его детской травмой, а именно гибель собаки, с которой он жил до 19 лет; но в случае Васьки всё было немного по другому: отец не только не высказал своё недовольство, но и стал ухаживать за котом наравне со мной и мамой. Через неделю Васька, так мы назвали этого рыжего кота, стал походить на нормальное здоровое животное. А через две недели он убежал. С тех пор животных в нашем доме не жалуют. И почему эти воспоминания стали проявляться именно сейчас, когда я смотрел на эту девочку в автобусе? Возможно она мне напомнила кого-то, точно знать не могу.

— Вот мы выйдем отсюда, Игорь, — продолжил спустя время говорить отец. — Я тебе наверное и расскажу, а то атмосфера здесь не та, никак не располагающая к разговору.

— Скажи пожалуйста, а куда мы вообще едем, пап? Мне конечно очень хотелось бы сказать, что всё равно куда, но как-то, знаешь, язык не поворачивается.

— Для начала нужно покинуть зону поражения №4...

— А что такое зона поражения номер 4? Ты никогда мне про это не говорил.
— А про это почти никто не говорил, даже из моих коллег. Просто напросто ни один человек не верил в это распоряжение. Смысл вот в чём: на атомной станции существовали так называемые документы и распоряжения, обозначающие зоны поражения радиоактивного облака. Вся наша область разделена на так называемые «зоны», все они пронумерованы и всего их пять. №1 и №2 — это десяти километровая местность вокруг атомной станции. Первый номер: область северного пригорода и двух довольно больших деревень, это ближе к городу, как ты понял. Второй номер: область западная. №3 и №4 — самые близкие к нам. Это двадцати километровая местность, затрагивающая наш посёлок, водохранилище и окрестные сёла. А №5 это вообще не наша область, не в курсе что там и как.

— Понятно... — озадаченно протянул я, приподнимая левую бровь. Собственно говоря понятно было то, что ничего не понятно.

— Ну ты же сказал, что областей 5, а рассказал про 4. Стареешь? — ухмыльнулся я.

— Ха-ха! — надменно проговорил отец. — Я бы поржал, но шутка тупая. Как жаль, что мозги тебе достались от кого-то другого, но точно не от меня.

— А ты что самый умный что-ли, пап? Вспомни своего отца, который в луже захлебнулся, когда пьяный домой шёл. В него ты наверное такой умный? — улыбка не сходила с моего лица.

— Я так и знал, что сейчас ты приведешь его в пример, — промычал папаша и закатил глаза, — Игорь, тебе тысячу раз кричал о том, что не считал его своим отцом, хоть биологически он им и являлся. Хвала небесам: мне было три-и-и, — предок посчитал нужным выделить последнее сказанное им слово, — три года, когда он умер, а мы с мамой жили у бабушки уже как пол года. Помню, никто не плакал из моей семьи когда узнали, что он того. Мама рассказывала про него только со стыдливой улыбкой на лице. Во как!
— А как улыбка может быть стыдливой ты не подумал? — с издёвкой проговорил я и улыбнулся. Вообще, такие, можно так выразиться баталии, происходили у нас с папой часто. Обстановка почти никогда не была напряженной, скорее комичной и в духе дешевых американских сериалов.
Отец на секунду взглянул на меня с безумной улыбкой: местами неровные и желтые зубы глядели прямо в мои глаза, а правая бровь, которая была слегка больше, чем её левая соседка, прижималась почти вплотную к глазнице. Опять дурачится!

— Господи... — протянули тонкие, почти детские, губы. — Сходи к стоматологу!

— Да пошёл ты! — выплюнул отец, наигранно при этом нахмурившись.
Десять минут мы ехали молча, даже не смотря друг на друга. За это время наша машина успела доехать до контрольного КПП, где строгие люди в черной форме пропускали уезжающих, а если очень нужно, то и досматривали. Позади нас, отставая на 10 или 15 легковушек, стоял алый КАМАЗ с белой емкостью, напоминающую цистерну. Я вгляделся в потрескавшееся зеркало нашего автомобиля: грузовик возвышался среди однотипных серых и белых малолитражек. Его кабина блестела и переливалась, а на крыше кабины стояла какая-то золотистая фигурка, издалека напоминающая ангела. Всмотреться получше не получилось, кроме белой рубашки водителя грузового автомобиля, мои глаза отказывались что-либо видеть. Оторвав глаза от зеркала заднего вида, взгляд мой приковал другой автомобиль: старенький серо-голубой мерседес, года так 99-го. Он стоял в соседнем ряду, почти наравне с нашей каретой времён Агаты Кристи. Задняя подвеска была слегка занижена и накренена влево, что означало только одно: багажное отделение набито вещами до отказа. Думаю, внутри и мышь бы не пролезла, даже если бы очень-очень захотела. Такие автомобили, как стоящий на соседней полосе мерс, мне симпатизировали всегда, в отличие от современных, где всё стремится к удешевлению и упрощению. В стареньких была какая-то загадочная аура, душа, притягательность что-ли. Затем глаза пали на салон легковушки: в котормо сидели две совершенно неизвестные мне девушки, вернее не так: одна женщина и одна девушка. Я вздохнул и повернулся в другую сторону, противоположную мерседесу. Отец сидел скрючившись, смотря на одну точку — спидометр, при этом вообще не обращая внимания ни на что. Он просто послушно ждал своей очереди. «И с ним не поговорить» — раздалось у меня в голове. «Может быть, я происходящее хочу с тобой обсудить. Мне тоже сложно» — негодование продолжало расти, отчего пальцы правой руки забегали по дверной карте автомобиля. «Мне тоже не хорошо, не тепло и не удовлетворительно оттого, что приходится сидеть здесь, под палящим солнцем, на непонятной дороге, ожидая непонятную очередь, где в конце нам с тобой дадут билет, вероятно в один конец». — я резко нахмурился и отвернулся, от греха подальше. Мало ли, сорвусь, быть может, выскажусь нелестно о происходящем, а потом жалеть буду.

Дверь соседнего автомобиля
распахнулась и совершенно нетрудно догадаться, на кого же пал мой неудовлетворённый, во всех смыслах, взгляд. Девушка, который на вид было около двадцати лет, стояла у левого заднего крыла старенького мерседеса, который вполне вероятно, мог принадлежать сидящей за рулём женщине, что вполне логично. Русые волнистые волосы у, не побоюсь этого слова, молодухи, слегка развивались по ветру. Светлые, прямо под цвет волос, ровные и тонкие, словно спички, брови, завоёвывали моё внимание все сильнее и сильнее. А высокие скулы и чуть-чуть заострённый подбородок этой невинной девушки заставляли любоваться ею минуты напролёт. Общее впечатление также подкрашивали её невероятной красоты губы. Пожалуй, они были тем самым, на что мне хотелось бы смотреть всю свою жизнь: от рассвета до заката. Также эта юная особа, я думаю, была весьма себе привлекательного телосложения, смотря через призму моих идеалов, разумеется. Её тонкая аккуратная талия, на которой виднелись очертания кубиков, блин, пресса, стала моим новым объектом восхищения, а высокая грудь, прикрытая болотного цвета топом, и шикарные широкие плечи, из которых простирались не менее изящные руки, которые к тому же отличались хоть и слабым, но аккуратным очертанием мышц, завладевали моим одурманенным сознанием окончательно.

Ещё, что хотелось отметить: на длинных пальцах рук, этой возбуждающей меня девчонки, кажется на указательном или среднем, было серебристое колечко: оно периодически отбрасывало блики солнца прямо мне в глаза, поэтому, собственно говоря, я и приметил его.

— Понравилась? — равнодушно процедил отец, повернув при этом голову и став осматривать красотку с русыми волосами, скорчив ещё при этом непонятную мне гримасу, выражающую то ли безразличие, то ли презрение.

— Конечно понравилась, — продолжил он, не дожидаясь моих оправданий, всё также не отрывая взгляд от девчонки в серо-голубом мерседесе. — Эта девушка похожа на твою мать в юношестве, она тебе априори не может не нравится, Игорёчек.

— А ты прям эксперт в отношениях. — решил вставить я, отведя взгляд от соседней машины и переведя его на своего отца, который в свою очередь тоже перестал смотреть на неё.

— Ну всё Игорь, хватит уже, — смягчил свой тон папа. — Хватит нервы друг-дружке мотать, словно не родные люди какие-то. Я не говорю тебе что я эксперт в этой области, нет, это совсем не так. Мир видел настоящих «ледоколов» этого дела, профессионалов, способных одним лишь словом или фразой заинтересовать любую девушку, даже мертвую, — от удивления над собственными словами папа нагромоздил свои брови и выпучил глаза так, как никогда этого не делал. Потом посмотрел на меня, затем на соседний мерседес, сверялся с обстановкой вокруг, не услышал ли его кто-нибудь посторонний. Я же в свою очередь с легкой улыбкой наблюдал, как предок стрелял глазами по разным сторонам.

— Кстати, — продолжал он, всматриваясь в зеркало заднего вида, прикусив при этом внутреннюю сторону правой щеки. — Грузовик красный кипит что-ли... — моя голова инстинктивно повернулась вправо, к зеркалу. И в правду: вокруг того самого алого грузовика с величественной статуэткой на вершине кабины скопился непонятного происхождения белоснежный пар, почти как туман, но чем-то отличавшийся от него, только непонятно чем именно. Ещё вокруг большегруза скопилось несколько человек, одетые в черную форму, очень похожую на ту, в которую были обличины охранники правопорядка на контрольно-пропускном пункте, от которого нас отделяло буквально пара-тройка легковых машин.

— Ну и вот! — воскликнул отец, заставив мигом меня оторваться от наблюдения. — Я же книжку специальную не так давно про это читал, называлась она «Выбор подростков» от автора Михаила Ходорковского. Очень хороший мужик, после прочтения увлёкся его биографией, с института подобное не увлекало, но нужно же когда-то начинать. С десятой по тринадцатую главу там было про это написано. Мол ребенок, а если быть точнее, то уже подросток, подсознательно выбирает того партнёра, который похож на родителя по тем или иным признакам. При чём внешность, что самое удивительное, не играет первостепенной роли! Представляешь? А лидирующие позиции заняли: мировоззрение, манера речи, отношение к окружающему миру в том числе и к домашним животным, живности в целом ну так далее. Конечно, — папа прервался, чтобы включить нужную передачу и проехать вперед по очереди. Колонна, где стояло серо-голубое авто с симпатичными девушками внутри, не двигалась, так что мы были немного впереди.

— Названные Ходорковским позиции могут слишком громко звучать, согласен, да я и тебе не все назвал, а только те, что помнил. Но пропустив через свой котелок всю изложенную им информацию, я понял, что всё или практически всё что он написал — как родниковая вода, то есть правда.

— Я понял твою мысль, плюс-минус согласен со всем что ты мне сказал, даже про то согласен, что по перваку эти цели или как их там... позиции, звучат чёт слишком громко и будто взяты из воздуха. Но ты, пап, привёл в пример ту девочку, сказав при этом: «Она не может тебе не нравится», — я максимально попытался съэмитировать голос своего предка. — Не зная ни её черт характера, ни чего-либо другого, опираясь только на внешность. Неувязочка получается.

— Иногда бывает, что смотришь на человека и словно уже знаешь его. Кажется видел в магазине или в больнице, имел с ним контакт, какой-то непринужденный разговор, раскрывающий внутренности, оголяющий настоящее лицо. Также и тут. Мне достаточно было минуты наблюдения за ней, чтобы понять, кто она есть и кем она будет в дальнейшем. — заключит папа, повернувшись ко мне и расплывшись в улыбке. Именно в такие моменты я любил его больше всего и всех на всём белом свете. Поворошив мои волосы от внезапного приступа любви, отец возвратился к рулю. Его широкая улыбка, заставляющая меня чувствовать себя любимым, стала постепенно спадать до спокойного выражения лица.

Тем временем, очередь дошла и до нашей машины. Отец неохотно нажал педаль газа, тем самым проехав чуть вперёд, примерно на 4 метра. Взгляд мой упал на устройство контрольно-пропускного пункта: по бокам от нас также стояли небольшие оранжевые столбики, обозначающие границы ряда, где продвигались автомобили. к каждому правому столбику был прикреплён человек в черной форме и с повязкой, скрывающей рот и нос. В руках у каждого красовался неизвестный черный автомат, а из кармана бронежилета конкретно у нашего постового торчала алая пачка сигарет. Из палатки неподалеку вышел темноволосый мужчина с бородой, в точно таком же обмундировании, что и его коллеги, дежурящие на улице.

— Подождите, — крикнул в нашу сторону молодой рыжий постовой, перекачиваясь с ноги на ногу. — Сейчас к машине человек подойдет, — срочник указал рукой на только что вышедшего человека, того самого темноволосого и бородатого, затем уставил свой ещё юный взгляд куда-то вдаль, заставив меня сделать тоже самое.

Картина маслом вообще не изменилась: огромная стометровая пробка, простирающаяся, казалось до самого горизонта, множество открытых дверей автомобилей и торчащих из них людей, некоторые даже разминались, ещё бы: просидеть в машине несколько часов в не самом удобном положении тела не каждый сможет. К тому же, судя по скорости продвижения очереди и продуктивной работы замечательных людей в форме, стоять им придётся не один, и не два, и не три часа. Что сильно смущало: у дымящего, как небольшой костерок где-нибудь в глубине леса, грузовика столпилось энное количество человек, роящихся туда-сюда. Я нахмурился и скорчил недовольную гримасу, слегка выпучив при этом свою нижнюю губу.

— Ну и говно... — досадно протянул рыжий солдат, смотря на КАМАЗ и крепко сжимая в руках черный автомат. А тем временем к нашей легковушке подходил тот самый бородатый военный. Выглядел он неважно: синяки под глазами, хромая на левую ногу походка, отчаянное, как мне тогда казалось, выражение лица, вымазанная в шлаках форма, общая неаккуратность внешнего вида.

— Здравия желаю, — совершенно индифферентно произнёс постовой, окидывая взглядом нас двоих. Только он и успел это сделать, как по автостраде пронёсся невероятно оглушительный грохот, какой я и в жизни своей не слышал, заставившись нас с отцом инстинктивно пригнуться. «Что это было?!» — кричала моя голова. Глаза бегали по автомобильному коврику, а пальцы рук тряслись так, как... словно ты на войне.