Глава XXVIII
Я никогда еще не видел Зензенбринка таким бледным. Героем этот человек, конечно, никогда не был, но тут его лицо имело цвет, виденный мной последний раз в окопе в 1917 году, в ту дождливую осень, когда культи ног торчали из вязкой земли. Быть может, виной тому была непривычна я деятельность вместо того чтобы позвонить, он лично явился ко мне в кабинет и попросил как можно скорее пройти в конференц-зал. Впрочем, он всегда выглядел исключительно спортивно.
Это невероятно, снова и снова повторял он, это невероятно. Такого еще не было за всю историю фирмы. Схватившись влажной от пота рукой за ручку двери, чтобы уйти, он на ходу еще раз повернулся ко мне: Если бы я это знал тогда, у киоска! И энергично рванулся вперед, впечатавшись головой в дверной косяк.
Отзывчивая фройляйн Крёмайер тут же бросилась к нему, но Зензенбринк, словно в трансе, обхватил голову рукой и, пошатываясь, продолжил путь, рассыпаясь в невероятно и все хорошо, со мной все в порядке . Фройляйн Крёмайер посмотрела на меня так испуганно, будто русский вновь стоял у Зееловских высот, но я успокаивающе кивнул ей. Дело даже не в том, что за последние недели и месяцы я научился не принимать особо всерьез опасения господина Зензенбринка. Видимо, очередной озабоченный бюрократ или демократ написал очередное возмущенное письмо в очередную прокуратуру такое по-прежнему регулярно случалось, и расследования неизменно закрывались как безрезультатные и бессмысленные. Может, на этот раз что-то изменилось и чиновник сам к нам пожаловал но не стоило ожидать ничего особенно тревожного. Впрочем, за свои убеждения я, разумеется, всегда был готов пойти на новое заключение в крепости.
Но признаюсь, что все-таки в меня закралось некоторое любопытство, когда я направился в конференц-зал. Дело было, наверное, не только в том, что туда устремились господин Завацки и дама Беллини. Вообще в коридорах ощущалась какая-то неясная нервозность или напряжение. Сотрудники стояли в дверях небольшими группками, шепотом беседовали и незаметно бросали на меня вопросительные или смущенные взгляды. Я решил сделать небольшой крюк и зашел в местную столовую купить себе глюкозы. Что бы ни происходило в этом конференц-зале, я решил чуть упрочить свои позиции, заставив господ меня подождать.
Ну у вас и нервы, сказала работница столовой госпожа Шмакес.
Знаю, дружелюбно отозвался я. Поэтому только мне и удалось войти в Рейнскую область.
Да ладно уж, не перебарщивайте, я там тоже бывала, сказала госпожа Шмакес, хотя да, и я терпеть не могу кельнцев. Чего вы желаете?
Упаковку глюкозы, пожалуйста.
С вас восемьдесят центов, сказала она и, наклонившись ко мне, добавила почти заговорщицким тоном: Знаете, что специально приехал сам Кэррнер? Я слышала, он уже здесь, в конференц-зале.
Так-так, я расплатился, а кто это?
Ну так он же главная шишка, ответила госпожа Шмакес. Этого обычно не видно, потому что тут всем вертит Беллини, и если вы меня спросите, то я скажу, что она во всем и смыслит гораздо лучше. Но при крупных катастрофах появляется и сам Кэррнер. Она протянула мне 20 центов сдачи. При крупных удачах, конечно, тоже, но они должны быть очень крупные. У Флешлайт и так дела в порядке.
Я аккуратно развернул таблетку глюкозы и положил в рот.
Может, вам уже пора?
Зимой 1941 года все тоже так говорили, махнул я рукой, но все же чинным шагом пошел в нужном направлении. Ни в коем случае нельзя, чтобы сложилось впечатление, будто я чего-то боюсь.
Тем временем количество народа в коридорах увеличилось. Казалось, сотрудники выстроились цепью, а я иду мимо, принимая парад. Я приветливо улыбался юным дамам, время от времени приподнимая правую руку в полуприветствии. За спиной раздавались смешки, но и слова: У вас хорошо получается!
Разумеется. Только что именно?
Дверь в конференц-зал была еще открыта, в проеме стоял Завацки. Он заметил меня издалека и сделал рукой недвусмысленный жест, что, мол, я должен поторапливаться. Было понятно, что он меня нисколько не упрекает, его вызывающее доверие лицо скорее говорило, что ему срочно, крайне срочно хочется узнать, в чем дело. Я еще чуть замедлил шаг, чтобы якобы случайно сделать комплимент юной особе о ее действительно очень симпатичном летнем платье. Моя скорость чем-то напомнила мне парадокс про Ахилла и черепаху, которую он никогда не сможет догнать.
Доброе утро, господин Завацки, твердо сказал я. Мы сегодня уже виделись?
Заходите же, тихо поторопил меня Завацки, давайте, давайте. Или я умру от любопытства.
А вот и он! раздался изнутри голос Зензенбринка. Наконец-то!
Вокруг стола сидело чуть больше мужчин, чем обычно. Больше, чем в первый раз, а прямо рядом с дамой Беллини занял место, очевидно, тот самый Кэррнер, чуть расплывшийся, но некогда спортивного вида человек лет сорока.
Господина Гитлера все, конечно, знают, объявил по-прежнему белый как мел, но хотя бы уже не так сильно потеющий Зензенбринк, зато ему, несмотря на наше уже долгое сотрудничество, вероятно, знакомы не все из присутствующих. А поскольку сегодня собрались самые главные люди нашей компании, я хотел бы их коротко представить.
И он выдал череду имен и должностей, пеструю смесь из старших-вице-исполнительных-учредительных-менеджеров и что там еще сегодня есть. Звания и лица были полностью взаимозаменяемы, и я сразу же понял, что единственное существенное имя это Кэррнер, которого я единственного и поприветствовал легким кивком головы.
Прекрасно, сказал Кэррнер. Теперь, когда мы все знаем, кто мы такие, может, пора постепенно перейти к сюрпризу? У меня скоро начинается совещание.
Конечно, ответил Зензенбринк.
Я вдруг обратил внимание, что мне так и не предложили сесть. С другой стороны, для меня не было подготовлено и пробной сцены, как во время моего первого визита. Следовательно, не ожидалось, что я должен что-то декламировать, а значит, мои позиции не оспариваются. Я взглянул на Завацки. Сжав правую руку в кулак, он держал ее около рта, беспрестанно перебирая пальцами, словно что-то мял в кулаке.
Это пока неофициально, сказал Зензенбринк, но я знаю из одного абсолютно надежного источника. Точнее сказать, я знаю из двух абсолютно надежных источников. Это насчет спецвыпуска про НДПГ. Который мы пустили сразу после кампании с Бильд .
И что с ним? нетерпеливо спросил Кэррнер.
Господин Гитлер получит Премию Гримме.
Наступила гробовая тишина.
Потом слово взял Кэррнер:
Это точно?
Железно, ответил Зензенбринк и повернулся ко мне. Я думал, срок подачи заявок уже окончен, но кто-то дополнительно вас номинировал. Я слышал разговоры, мол, вы сделали всех со спины. Кто-то сравнил вас с цунами.
Не блицкриг, а блицзиг! восторженно прокричал Завацки.
Значит, мы теперь культура? краем уха услышал я одного из бесчисленных вице-менед жеров.
Все остальное потонуло в буре аплодисментов. Кэррнер поднялся, почти одновременно встала дама Беллини, а за ними и все прочие. Стеклянная дверь распахнулась, и две сотрудницы под предводительством Хеллы Лаутербах, гранд-дамы из приемной Зензенбринка, внесли в конференц-зал многочисленные бутылки с игристым вином. Даже не оборачиваясь, я знал, что Завацки в эту секунду отдает распоряжение о ягодном напитке Беллини . Из коридора к нам вваливалась толпа: машинистки, ассистенты, практиканты и помощницы. Слова Премия Гримме постоянно чередовались с правда? и невероятно! . Я увидел, как Кэррнер с трудом пробивается ко мне сквозь толпу с протянутой рукой и странным выражением лица.
Я знал, возбужденно вскричал он, переводя взгляд с меня на Зензенбринка, я знал! Мы способны не большее, чем просто трэш-комедии! Мы способны на гораздо большее!
Премиум-класс! заорал Зензенбринк срывающимся голосом, а потом опять и еще громче: Премиум-класс!
Из этого я сделал вывод, что эта премия является чем-то вроде знака качества для телевещания.
Вы замечательный, произнес мягкий женский голос позади меня.
Я повернулся. Спиной ко мне стояла дама Беллини, как будто слушая чей-то другой разговор.
Могу лишь вернуть тот же комплимент, ответил я, стараясь не слишком сильно оборачиваться.
Не думаете ли о настоящем фильме? прошелестел ее голос.
Давно уже нет, ответил я через плечо. Кто однажды работал с Рифеншталь
Речь! Речь! раздалось из толпы.
Вы должны что-нибудь сказать! прицепился Зензенбринк.
И хотя я обычно не люблю говорить речи по таким светским поводам, но в данный момент этого было не избежать. Толпа чуть отступила и замолчала, лишь Завацки еще протиснулся вперед, чтобы подать мне бокал с напитком Беллини . Я поблагодарил его и внимательно осмотрел присутствующих. К сожалению, я не подготовился, поэтому приходилось прибегнуть к проверенному образцу.
Фольксгеноссе!
Обращаюсь к вам, чтобы в этот час триумфа указать на два пункта.
Наш триумф, без сомнения, отраден, он заслужен, заслужен долгим трудом.
Мы разгромили другие кинопродукции, которые были крупнее нас, были дороже нас, даже интернациональные!
Но эта победа лишь этап на пути к окончательной победе.
Мы обязаны этой победой в первую очередь вашей усердной работе!
Вашей безоговорочной, фанатичной поддержке.
И все же в этот час мы вспомним о жертвах, отдавших кровь нашему делу
Пардон, вдруг сказал Кэррнер, что-то я об этом ничего не слышал.
Только тут я сообразил, что в некоторой рассеянности слишком съехал к стандартной форме моих речей, читаемых после первых успехов блицкрига. Возможно, это показалось сейчас неуместным. Я уже раздумывал, не стоит ли принести извинений или чего-то подобного, но помешал чей-то голос.
Ах, вы в такой момент еще и об этом вспомнили, проговорила незнакомая мне сотрудница с бесконечно растроганным выражением лица. О госпоже Клемент из бухгалтерии, ведь только на прошлой неделе!.. Это с вашей стороны так!.. И она взволнованно задышала в платок.
Конечно, госпожа Клемент! Как я мог забыть, тут же добавил Кэррнер, слегка покраснев. Простите, пожалуйста, продолжайте! Мне очень жаль.
Я поблагодарил его кивком и попытался опять нащупать нить.
Я и сам взволнован сознанием предназначения, дарованного мне Провидением:
вернуть фирме Флешлайт
честь и свободу.
Бесчестье, начавшееся 22 года тому назад в Компьенском лесу, было на том же самом месте
простите было уничтожено в Берлине.
И в заключение вспомним всех безымянных, исполнявших свой долг, положивших жизни и тела, готовых в любой час, как честные немецкие офицеры и солдаты
заметив удивленные взгляды, я счел нужным внести небольшие коррективы,
и также как честные немецкие режиссеры, и операторы, и ассистенты операторов, как осветители и работники грима, принести своей фирме жертвы, все до последней, какие только может принести режиссер и осветитель.
Многие из них лежат сейчас неподалеку от гробниц, где покоятся их отцы из великих
из величайших телевизионных фирм, будучи свидетелями тихих геройских подвигов, подобных тому
тут снова возникла заминка,
как госпожа Клемент из бухгалтерии выступала за свободу и будущее и вечное величие великонемецкой
великой немецкой фирмы Флешлайт ! Зиг
И вдруг действительно, как в былые времена в рейхстаге, толпа отозвалась:
хайль!
Зиг
хайль!
Зиг
хайль!