Песнь неизбежности

Ночь опустила своë крыло на округу, тихая и безмолвная, в свете прекрасных лун-близнецов. Маленькие снежинки медленно кружились, падая на ещё зелёную траву и листья. Эта дивная красота природы не переставала восхищать и поражать моё воображение. Лишь после смерти и перерождения я начал осознавать её истинную важность. Я сидел на толстой ветке, высоко над землёй, упершись в мощный ствол величественного дуба. Размышления заполнили мой ум. При жизни я не знал столь простых, мирских очарований. В смутных обрывках памяти, сохранившихся о моём прошлом, я лишь вспоминал войны, убийства, интриги и, наконец, предательства. Я приподнял руку на уровень глаз, и в этот миг одинокая, кристально чистая снежинка упала на мою ладонь. Я безмолвно созерцал её, всё больше погружаясь в забвение, мимолётно ускользая от воспоминаний о том, кем или чем я стал, и о той участи, которую бесповоротно навлек на себя.

Холод и голод в мгновение ока перестали беспокоить меня, ещё более укрепляя ощущение своего полумертвого существования. Воспроизводя в уме образ недавней схватки с местным отребьем, я невольно погрузился в размышления. При жизни я был опытным воином, даже в столь юном возрасте. Однако теперь, ощущая свою физическую силу, возросшую многократно по сравнению с прежними днями, я оказался в плену любопытства. Реакция моего тела, словно пробудившись от длинного сна, удивила меня: бандиты, пытавшиеся напасть, стали вдруг невыносимо медлительны. Я четко чувствовал и видел их движения, которые, казалось, замедлились до абсурда. На самом деле, проходили лишь доли секунды — мгновения каждого из моих и их действий. "Как любопытно", – мелькнула мысль, когда я опустил ладонь и перевел взгляд со снежинки, что не таяла в моих пальцах, к бескрайнему небесному своду.

Я провел в этом состоянии еще немного времени, прежде чем, наконец, спрыгнуть с ветки, осторожно приземляясь на легкий слой снежной пыли, осевший на траве. И тут же я продолжил свой путь.

По правде говоря, несмотря на то, что красота местной природы поражала меня до глубины души, длительное и однообразное странствие по ней стало утомлять. Я двигался, ведомый неясным внутренним зовом, не имея ни малейшего понятия о том, сколько мне еще предстоит пройти. Ночь опустилась, и я продолжал шагать по широкому, но пустынному пути, не встречая ни людей, ни зверей. Они, казалось, избегали моего присутствия, обходя меня за километр. Лишь трое отчаянных бандюганов пересеклись со мной на этом безлюдном маршруте, и ни одно другое существо не показалось на моем пути. Возможно, звери инстинктивно ощущали мою мрачную ауру, а люди, ведомые своей интуицией, чувствовали что-то похожее. В обрывках памяти я выудил крупицу информации: этот путь соединял два крупных города империи, один из которых служил транзитом для важнейшей торговой артерии, определяющей экономику всего государства. Пройденные мною перекрестки явно указывали на то, что впереди находились и иные города.

Уже начала разгораться заря, и казалось, что так будет продолжаться вечно, пока вдали я не заметил повозку, направляющуюся в мою сторону. Вскоре за ней появилось около четырех всадников, спешащих куда-то, поднимая облака пыли. Их стремительное приближение внезапно вызвало у меня тревогу — чувство опасности исходило от них. Я напрягся, насторожился, мысленно готовясь выхватить меч. И чуйка моя не подвела. Всадники и телега замедлили ход, и в итоге повозка остановилась всего в нескольких метрах от меня, а мужчины на лошадях приблизились ещё ближе. Четверо всадников, облачённых в тёмно-серые доспехи с позолотой, моментально спешились. Без сомнений, это были имперские каратели — особая военная организация, осуществляющая важнейшую задачу по истреблению "порождений" и охоте на одержимых. Я узнал эту броню и опознавательные знаки: черный щит с золотой каймой, внутри которого располагался меч, обвитый шипастой белой розой, и две ладони, будто преподносящие этот символ. Я знал его слишком хорошо — сам был карателем, офицером, командиром одного из звеньев.

Мужчины неспешно продвигались ко мне, пока, наконец, не остановились в ожидающем молчании, за исключением одного, что выделялся среди них. Являясь, по всей видимости, старшим их отряда, он подошёл ко мне уверенно и сделал шаг вперёд. С холодным блеском в глазах, он произнес свои слова, наполненные настойчивостью и авторитетом, будто каждая фраза была вырезана из твёрдой породы.

– Я Верховный Рыцарь, сэр Дулеас Рекорн, – с гордостью произнес воин, устремляя на меня уверенный взгляд. – Нам сообщили о появлении некоего опасного "чудовища" в этих лесах, что выглядит как человек.

Я лишь насторожился от услышанного. Неужели тот мальчишка, которого я пощадил, так быстро добрался до города и донёс на меня? Это плохая новость. Стоя лицом к воину, я испытывал глубокое сожаление о том, что оставил эту паршивцу жизнь.

– Однако, вы выглядите крайне подозрительным, – произнес рыцарь, пристально рассматривая меня. Его глаза задержались на засохшей крови, которая покрывала меня с головы до ног. – И, возможно, тот юнец говорил именно о вас.

– "Чудовище"? – переспросил я, бросив взгляд на троих бойцов, стоявших за спиной рыцаря. – Неужто он имеет в виду меня?

– Именно! И мне бы хотелось от вас услышать объяснения! – громко произнес Дулеас, его голос звучал настойчиво.

– Я наткнулся на бандитов по дороге, – кратко ответил я.

Рыцарь на мгновение запнулся, он хотел что-то сказать, но не могу придумать слов. Как после все же мысли возникли в его голове.

– Кхм... – прокашлял воин, поднося кулак ко рту. – Вы необычайно выглядите для этих краёв. Я бы сказал, крайне неординарно.

Дулеас продолжал внимательно изучать меня, его глубокие голубые глаза медленно скользили с одного участка моего доспеха на другой, пока наконец не остановились на моём лице.

– Назовите своё имя и снимите маску, – произнёс он, и его тон стал неподдельно серьёзным и настороженным.

Данная просьба ввела меня в ступор. Показав лицо, я лишь подтвержу подозрения о себе и это явно не светит ничем хорошим. С другой стороны отказав в этой просьбе я сделаю тоже самое. Я попал в очень затруднительное положение, если придется с ними сражаться я не уверен в своих силах. Это не парочка бандитов, видевшие только оборванцев и слабых селян, не державшие оружие в руках. Это были обученные имперские каратели и вооружены не хуже, а даже лучше регулярной пехоты государства. Совсем паршиво.

Взгляд Дулеаса сузился, и его рука, словно одержимая неизбежностью, медленно тянулась к оружию. Он шагнул назад, ставя правую ногу чуть позади себя. Мысль о предстоящем столкновении с карателями не приносила мне ни капли радости; лишь злобные предзнаки грядущей резни угнетали разум. Мужчины, стоявшие позади рыцаря, мгновенно обнажили мечи, подобно острым молниям, следуя за своим предводителем, который уверенно занял боевую стойку. Я, глядя на этот мрачный ритуал, поразился одновременности поступка; и, словно подчиняясь духу момента, также извлёк свой меч.

Церковный хор наполнял пространство, словно музыка жизни, тихая и в то же время вездесущая. Могучие колокола звучали в идеальной симфонии, поражая умы всех, кто слышал их невыносимую красоту. Величественные стены храма, выполненные из темного мрамора и украшенные золотыми картинами, сливались с гладью вокруг. Просторный зал собора был усыпан сотней скамей, создавая атмосферу священного уединения.

Перед величественным витражом, на котором изображен мужчина с золотым мечом и двумя раскрытыми парами крыльев, светлые волосы его поднимались, словно под напором невидимого потока воздуха, озаряемые ярким и теплым солнцем. Белое одеяние, расшитое золотистыми наплечниками и набедренниками, плавно переходило в великолепные латные сапоги и перчатки из того же материала. В руках фигура держала двуручный меч, чье лезвие напоминало язык пламени, праведного пламени, что разило врагов. Это был Солнцеликий Зеригл, могучий и величественный, глава своего пантеона, отец и защитник людского рода, бог Священной Империи Солантир, которого почитали, боялись и свято верили в его милосердие.

Перед священным алтарём в тихой молитве возвышался мужчина в черно-золотистых латах, его шлем незримо скрывал лицо, оставляя лишь загадку. На бедре его висел шестопер, украшенный изысканными выгравированными молитвами, а с другой стороны, словно страж доблести, покоился меч. Его руки были сложены на уровне груди в позе преданности, создавая атмосферу глубокой сосредоточенности. Полное уединение и одиночество окутывало храм, усиливая ощущение святости момента. Вдруг, нарушая тишину, раздались еле слышимые шаги. Позади мужчины остановилась юная девушка, лет четырнадцати, облачённая в тёмное церковное одеяние. Она была небольшого роста, с карими, выразительными глазами, полными внутреннего света, и светлыми каштановыми волосами, заплетёнными в одну косу, что придавало ей невинный, но уверенный вид. Этот неожиданно возникший образ словно сливался с атмосферой святости, принося с собой новое дыхание надежды и чистоты в этот момент величия.

– Отец Инджилиус, – шепнула девушка, смущение её голоса разнеслось тихим эхом вокруг.

Мужчина поднялся, и, слегка наклонившись, прижал ладонь к своему лбу, словно ища утешение в этом нежном прикосновении. Затем он с вниманием обернулся к гостье, его взгляд казался полон глубокой мудрости и тихой силы.

– Рад приветствовать тебя, юная Линея, – произнёс мужчина с нежностью, его голос напоминал мелодию заботы и ласки. – Что-то случилось?

– Отец Инджилиус, – тихо продолжила девушка, её голос дрожал от волнения. – Имперский наместник вас ищет. Говорят, что дело срочное.

– Граф Миорем желает меня видеть? – озадаченно переспросил он.

– Да, отец Инджилиус. Мне не сообщили подробностей, лишь попросили передать вам это известие, – Линея потупила взгляд и скрестила ладони, осознавая, что нарушила священный акт молитвы. Однако, как ей сказали, это дело требует немедленного вмешательства.

– Хорошо, я наведаюсь к своему старому знакомому, – с решимостью произнёс Инджилиус. Он подошёл к девочке и положил руку ей на макушку, мягко поглаживая её голову, словно унимая её беспокойство.

Даже сквозь его шлем ощущалась заботливая улыбка. "Спасибо, Линея," произнёс он, направляясь к выходу. Девушка смущённо смотрела на Инджилиуса, воспринимая его как родного отца, которого никогда не видела, как и свою мать. Её нашли в трущобах в самом раннем детстве — одинокую и испуганную. "Порождения," словно гром среди ясного неба, обрушились на столицу империи, оставляя за собой невыносимые жертвы среди бедняков. Инквизиция приняла меры в содружестве с карателями. В ходе обыска каждого дома была найдена Линея: двухлетняя девочка сидела на полу в полном одиночестве, в то время как тела её родителей валялись снаружи, явно защищая свой дом от налёта "Порождений". Инджилиус аккуратно поднял девочку на руки, заглянул в её глаза и увидел нечто, что навсегда хотел забыть. Он отправил её в монастырь как сироту и, будучи Высшим Инквизитором, стал заботиться о ней как о собственной дочери, обучая богословию и добродетели.Однако Инджилиус, будучи Высшим Иквизитором, занимал самую возвышенную позицию в своем деле. Лишь сам Первожрец Ланадир Кроул и Император могли возвыситься над ним. Линея росла под опекой старших монахинь, в первую очередь под его внимательным оком, всегда молясь о его здоровье, когда тот отправлялся на опасные задания.

Массивная, украшенная резьбой, деревянная дверь кабинета распахнулась, и в её проем ступил мужчина закованный в доспеххи. За столом, заваленным бесчисленными стопками бумаг, расположился низкорослый, тучный человек в дорогом пурпурном одеянии. Сложенные между собой листы бумаг создавали хаотичный порядок, словно их непомерная весомость пыталась подавить жужжание мыслей в его голове.Он приподнял взгляд на вошедшего гостя, и на его лице расцвела неясная улыбка.

– Высший Инквизитор Инджилиус! – провозгласил хозяин кабинета, его голос напоминал резонирующий колокол, наполненный трепетом и уважением. – Как приятно видеть вас в моих скромных стенах. Я всё ещё ожидал этого момента, когда вы удостоитесь почтить своим визитом столь простого человека, как я.

Мужчина поднялся из своего богатого тканевого кресла, облаченного в мягкие оттенки. Со стороны он производил впечатление меньшего роста, чем его гость, но в то же время его физическая широта напоминала больше шар, нежели человека.

– Мне сказали, что ты хотел меня видеть, Граф Миорем, – произнес Инквизитор с безмятежным спокойствием, не поддаваясь на лицемерное дружелюбие.

– Просто Эрикиус. Забудем о формальностях, мой дорогой друг, – продолжил наместник, его голос звучал уверенно. – Но вы абсолютно правы, у меня есть для вас дело чрезвычайной важности.

– Что-то настолько серьезное, что требует вмешательства Инквизиции? – с подозрением произнес Инджилиус, прикованные взгляды скользнули по лицу Миорама.

– Увы, это не моя прихоть, святой отец. Дело касается "Порождения", – лицо мужчины на мгновение потемнело от тревоги.

– Продолжай.

– Кхм... Так вот! Я, как Имперский Наместник, глава не только города, но и сердца Империи, получил некоторые документы о происшествии в городе Крац. В них говорится о "Порождении", недавно появившемся и представляющем серьезную угрозу, – угрюмым голосом продолжал он. – Оно уничтожило несколько отрядов местных карателей и несколько патрулей нашей армии. Некоторые даже шепчут, что оно неубиваемо.

– Настолько мощных "порождений" не наблюдалось уже несколько лет, – усомнился Инджилиус. В нем не было доверия к Эрикиусу Миорему, лишь презрение к этому продажному и коррумпированному наместнику. Инквизитор с осуждением относился к государственному перевороту, осуществленному Терилием Третьим, который, совершив подлое убийство своего старшего брата, узурпировал трон. Поддержала его не только Церковь, но и ряд аристократов, среди которых выделялся Граф Миорем. Взгляды Инджилиуса наполнялись горьким недоверием; его устремленный взор видел мир, отравленный интригами и предательством, где святые идеалы давно обесценились.Инджилиус не прятал своего презрения; с каждым днём в нём росло ожидание, когда какой-нибудь подлец типа Эрикиуса, рано или поздно, подставит его и уничтожит.

– К сожалению, святой отец, я не могу знать наверняка. Однако слухи и зафиксированные смерти наших доблестных воинов лишь подтверждают мои подозрения.

– Так что именно вы от меня хотите? – голос Инджилиуса стал заметно тверже, чем в начале беседы.

– Вам предстоит отправиться в город Крац, чтобы разобраться в чём дело; в противном случае, необходимо уничтожить это чудовище. Мы не можем позволить себе дальше рисковать карателями и солдатами, которые погибают, как мухи. Лишь вам, Отец Инджилиус, под силу разрешить эту проблему.

– Хорошо, я отправлюсь туда и выясню, в чем дело, – согласился Инквизитор, разворачиваясь и направляясь к выходу.

– Да благословит вас свет Зеригла, святой отец, – произнес аристократ, прислонив ладонь ко лбу, глядя в след уходящему мужчине.

– И да пребудет с вами, Граф Миорем, – слегка поворачиваясь, ответил Инджилиус, повторяя его жест. И, с этой прощальной нотой, исчез в тени.

Спустя минуту после ухода Инквизитора, Эрикиус рухнул в свое кресло, его лицо покрылось холодным потом, а страх почти парализовал его тело. Граф испытывал острое чувство ужаса перед Инджилиусом. Все жители знали в нем доброго и смелого защитника, надежного священника, готового прийти на помощь каждому. Однако Эрикиус обладал знанием, которого не имели другие: он знал, каким может быть Инджилиус. Страшный и фанатичный, жестокий и беспощадный, с одной стороны — он был заботливым родителем для всех, а с другой — кровавым мясником, способным без колебаний забрать жизнь.

Граф нервно распахнул дверцу тумбочки, вытащил бокал и налил в него до краев дорогое вино, после чего одним залпом осушил его содержимое. На него обрушилась тяжесть осознания: впереди его ждут немалые проблемы с Инджилиусом, и понимание своего бессилия в этой ситуации лишь погружало его в бездну отчаяния.

Инквизитор скользнул в крохотное помещение, где глухие шторы надежно охраняли тайну, а лишь одинокая свеча боролась с непроглядной тьмой. В этом затворническом уголке трое юношей, облачённых в простые чёрные монашеские робы, сидели в молитве, повязки на их глазах словно символизировали преданность и смирение. Это была обычная практика для аколитов, позволяющая развивать в них духовность и стойкость ума. Внезапный свет с двери, как остриё ножа, разрубил мрак комнаты. "Дети мои, нам пора выдвигаться," — произнёс Инджилиус, и аколиты плавно повернули головы к источнику звука, сняв повязки. Трое юношей — спортивные, словно вылепленные из одного глины, — лишь цвет их глаз и выражение лиц выдавали индивидуальность: самый старший с голубыми вдумчивыми глазами — Аколит Проней, следующий с чёрными глазами, полными дикого фанатизма — Зарей, и самый младший с пурпурными пустыми,как бездна глазами — Диорим. Синхронно они встали и устремились к снаряжению, облачаясь в лёгкий аколитский доспех из чёрного металла с золотистыми орнаментами и вооружившись палашами.

Напряжение нарастало, имперские каратели, обнажившие мечи, стояли напротив меня. Взгляд Дулеаса был полон страха и ненависти. Он держал полуторный меч обеими руками, направляя его клинок в мою сторону. Внезапно что-то внутри меня взорвалось. Я сделал резкий выпад к рыцарю и, в одно мгновение, оказался позади него; мой меч был весь в крови, тяжелые капли густо стекали по лезвию. Трое воинов ахнули от ужаса. Меч Дулеаса, с оглушительным громом, обрушился на землю. Он сделал неосторожный шаг вперед, и тут же его голова отделилась от тела, упав вместе с оружием. Его тело безжизненно последовало за головой, присоединившись к земле. Рыцарь не успел осознать своей гибели. Я перевел взгляд на солдат, и их лица были искажены гримасами страха, просвечивавшими сквозь шлемы. Еще один рывок, и мой меч пронзил следующую жертву, как раскаленный нож, без труда пробираясь сквозь доспехи воина. Остальные, забыв о своем страхе, кинулись на меня, и в их стремительных движениях чувствовался боевой опыт и сотни часов суровых тренировок.

Я отразил первый удар мечом, увернулся от второго и отскочил на метр от противников, совершив новый рывок. Снова пронзил противника, но тот успел сместить удар с груди на руку. Это действие, хоть и спасло ему жизнь, стоило ему руки. Второй мужчина замахнулся, целясь в мою открытую спину. Моя рука мгновенно перехватила его оружие, сжав лезвие в ладони. Одним движением я сломал клинок на две части, а другой рукой ударил мечом по рёбрам оппонента. Моё оружие углубилось наполовину в его грудь, а из раны хлынул фонтан алой жидкости. Каратель крикнул что-то невнятное, когда я применил большее усилие и разрубил его пополам. Последний выживший, отчаянно метнувшись, толкнул меня с такой силой, что я пал на землю. Его меч устремился в мою шею, но я мгновенно перекатился и встал. Клинок карателя углубился в землю. Его глаза в последний миг жизни встретили остриё моего меча, пронзившего его голову. Он рухнул, как мешок. Кучер, наблюдавший за этим ужасом, сидел в оцепенении, с открытым ртом. По мере моего приближения к нему, его глаза наполнились слезами, и капли медленно стекали по лицу. Один укол в сердце — и кучер присоединился к своим братьям по оружию.

Картина кровавой бойни не оставляла в душе ни единого отклика. Я отцепил чёрный плащ от кучера и, облачившись в него, натянул капюшон на голову. Ткань, словно тень, полностью скрывала меня и моё лицо, заключённое в металлическую маску. Я осознал, что мне необходимо оставаться неприметным, иначе подобных столкновений станет гораздо больше. Полностью окутанный тканью, я направился в город. Внутри меня вскипало чувство, словно внутренний голос, настойчиво шептавший, что то, что я ищу, находится именно здесь.