Элисса из «Старых вязов»

День уже подходил к концу, когда Беатрис, облаченная в черное платье, оставшееся еще с траура по дядюшке Ричарду, выскользнула из «Старых вязов». «Мне нужно побыть наедине с собой. Если кто-то придет с соболезнованиями — меня ни для кого нет дома», — сказала она дворецкому, и тот понятливо кивнул. В этом была доля правды. Она не хотела оставаться в этом огромном, опустевшем без Элис доме, наедине с трупом отца, который все еще лежал в своей постели, перенесенный туда семейным доктором Поупом и коронером Баррингтоном. Заказанный гроб должен был прийти не раньше следующего полудня — и эта иллюзия сна, разрываемая зловещей раной на горле мистера Эшфилда, пугала Беатрис. Казалось, ночью по старому поместью, грохоча дверьми, будет рыскать неупокоенный призрак. Еще страшнее было, что ночью снова произойдет что-то ужасное, непоправимое. Впрочем, Беатрис вряд ли могла потерять что-то еще, кроме своей жизни. Ей хотелось побыть вне дома, и если б она могла, она бы туда и не вернулась, но эта была лишь одна из причин — та, которую она могла назвать, — ее поздней внезапной прогулки.

Она шла вдоль дороги в Кросскэнонби и вглядывалась в песок, чаясь обнаружить следы Амоса. Хоть бы подтвердить свои догадки! Но даже если б дорога показала ей чей-то след — как бы она поняла, что он принадлежит именно ее пугающе беспринципному кузену, а не крепким констеблям или пастуху, перегоняющему стада из одного загона в другой? Эта попытка заведомо была обречена на провал. Возможно, как и все ее расследование. Так думалось Беатрис. 

Солнце, клонящееся к горизонту, тепло нежило ее нос и щеки, отбрасывая на дорогу расползающиеся густые тени высаженных вдоль обочины вязов. Черные ленты огромного капора развевались следом за ней, как крылья воронов — спутников смерти. Темная вуаль, надетая под капор, скрывала лицо девушки — нет, не траур заставил ее прятать свое лицо, столь ненавистно весеннее, юное и живое. Она просто хотела остаться неузнанной. Не хотела слушать соболезнования встреченных на улице знакомых, не хотела сплетен об убийстве отца, пущенных шепотом вслед, но самое главное, она не хотела пересечься с Амосом, который, как она думала, мог еще, несмотря на заверения посыльного мальчишки, оставаться в Кросскэнонби. Ее расследование требовало анонимности, что было не так-то просто в небольшом городке, где все знали дочерей мистера Эшфилда и много раз встречали их в церкви да в лавках.  

Всю дорогу до гостиницы «Медвежий угол» она сочиняла легенду, чтобы расспросить хозяина и постояльцев об Амосе. Но все казалось совершенно нескладным: инкогнито могло развалиться в любой момент, стоило ей замедлить с ответом или запутаться в своих словах. Ее обуревало волнение, и когда она достигла порога гостиницы, ей едва хватило духа, чтобы не развернуться и не убежать домой. 

Она зашла в теплое, слабо освещенное помещение. В его глубине горел, шипя и бросаясь угольками, очаг, от которого тянуло запахом наваристого мясного бульона. Постояльцы, в основном мелкие коммерсанты и фермеры, но был и один полноватый с мокрой лысиной священник, разговаривали, растянувшись на деревянных стульях за длинными и крепкими столами. Их разговоры нельзя было назвать тихими, но и громкими они не были. Переливистые басы и баритоны перебивали друг друга, так что разобрать, о чем они говорили, было совершенно невозможно. Амоса среди них не было, и никто, в сущности, даже не обратил внимания на появление девушки, кроме добродушного и улыбчивого хозяина, который тут же очутился подле нее в легком поклоне и со своей неизменной фразой: 

— Чем могу быть полезен, мэм? 

— Миссис Моррис, — представилась Беатрис выдуманным по дороге именем. 

— Миссис Моррис, у нас есть две свободные комнаты для одного, я вам их покажу, если позволите. Совершенно, приличные хорошенькие комнаты, таких цен, как у нас, во всем графстве не найти. Миссис Моррис,... 

— Прошу прощения, сэр, я не намерена у вас останавливаться, — добродушный хозяин мгновенно выпрямился, покряхтел и несколько отстранился от девушки, — впрочем, мне нужна от вас одна услуга, совершенно небольшая, — она попыталась произнести это мягким и доверительным тоном, однако это вовсе не расположило хозяина, который тут же отозвался: 

— Я весь во внимании, мэм, но даже самые небольшие услуги могут быть очень обременительны. 

— Разумеется, сэр, всякая милость должна быть встречена благодарностью, — рука Беатрис выудила из складок платья небольшой мешочек, из которого достала пару шиллингов. 

— Я к вашим услугам, мэм, — хозяин снова добродушно склонился. 

— Прежде я бы хотела задать вам пару вопросов, сэр, — Беатрис говорила негромко, и, поняв, что речь пойдет о чем-то конфиденциальном, хозяин отвел ее в сторону, в небольшой закуток под лестницей, так чтобы посетители точно не могли услышать их разговор ненароком.  — Вам интересен кто-то из моих постояльцев? 

Беатрис кивнула. 

— Видите ли, мне стало известно, что у вас останавливался некий Амос Эшфилд. 

— Что он такого наделал? — хозяин испуганно ахнул: ему очень не хотелось попадать в какой-нибудь переплет — пусть даже в качестве свидетеля — из-за какого-нибудь постояльца. — Знаете, мэм, это ведь очень благородный юноша! Не графский сын, конечно, но с Эшфилдами в наших краях — а я вижу, вы не местная — по уважению и богатству сопоставимы разве что Лоузеры. Я думаю, о них вам должно быть известно куда больше: граф — член парламента, сын его — герой Пиренейской кампании. 

Воспоминание о Генри Сесиле, о его белокурых кудрях, неуклюжей походке кавалериста, смущенном румянце, который появился на щеках этого воина при виде нее на балу, задело Беатрис, утратившую столь многих за такой короткий срок, и она повелительным жестом показала хозяину замолчать и сухим тоном ответила: 

— Разумеется, я знаю о Лоузерах и представляю, кто такой Амос Эшфилд. Здесь нет ничего пугающего или скандального. Все, как обычно бывает с молодыми людьми: один вексель, второй, третий, а потом ищи... 

— Ай-яй-яй-яй, — хозяин покачал головой, — какая некрасивая ситуация! Знал бы, миссис Моррис, на порог бы не пустил! Вы еще вдова, вся в трауре, и никто за вас не постоит. 

— Все так, сэр. Скажите мне, когда он от вас уехал да куда? 

— Да вот вчера вечером отбыл, со всеми вещами, все оплатил исправно — я даже думать не думал, что он в долгах. Авось потому и оплатил, что в долгах! Уехал на простом экипаже: он да возница, без других пассажиров. Говорил, что до Карлайла, а оттуда, как и подобает, в Лондон на омнибусе. Ой, мэм, непросто вам будет в Лондоне его искать, а из Карлайла неровен час он уже должен был выехать. 

«Хорошее алиби, — подумала Беатрис, — от «Старых вязов» до Карлайла тридцать миль, быстро не преодолеть или лошадей менять пришлось бы. Только как он и у нас, и в Карлайле одновременно быть мог?» 

— А не подскажете, в какой комнате он останавливался? — Беатрис боялась произнести этот вопрос. В конце концов, едва ли осмотр комнаты помог бы выдуманной «миссис Моррис» найти должника, но хозяин, получивший от нее пару шиллингов, кажется, и не думал высказывать ей в лицо какие-либо подозрения. Он благодушно улыбнулся и сказал: 

— Я вам непременно покажу, она как раз сейчас пустует. 

Беатрис последовала за ним, и вскоре — им даже не пришлось подниматься на второй этаж, где, как думала Беатрис, и должны были располагаться комнаты постояльцев — они очутились в небольшой скромной, однако достаточно удобной комнате. Она была в укромном закутке, в стороне от кухни и столовой, где обедали постояльцы, так что можно было выйти из «Медвежьего угла» практически незамеченным. Беатрис осмотрела комнату, ее взгляд скользнул по хлипкому столу, стулу с облупившейся лакировкой, приземистой кровати с накрахмаленным бельем, готовым принять следующего постояльца, по открытому пустующему шкафу: действительно, вещей Амоса в комнате, как и говорил хозяин, не было. Но ее взгляд натолкнулся на еще одну примечательную деталь. В комнате было окно. Беатрис подошла к низкому подоконнику — не стоило никакого труда, чтобы на него забраться, выглянула в окно. Ей показалось, что трава под окном, уже успевшая покрыться влагой стелющего вечернего тумана, была чуть примята. За окном расстилался небольшой опустевший сад, плавно перетекавший в черневшее вспаханное и недавно засеянное поле. Амосу не было никакой необходимости выходить через дверь «Медвежьего угла», если он хотел покинуть его незаметно: в любое время суток он мог беспрепятственно покидать гостиницу и возвращаться в нее, оставаясь незамеченным. А значит, расспрашивать хозяина о его перемещениях, о часах, когда он уходил и куда, было делом гиблым и бессмысленным.

— А вы не замечали никаких странностей за Амосом Эшфилдом? — спросила она, слегка повернув голову к хозяину. Темная вуаль колыхнулась, надежно скрывая ее черты лица. 

— Странности? — хозяин задумчиво хмыкнул, почесал затылок. — Нет... а, впрочем, погодите. Видите ли, я был удивлен тем, что мистер Амос Эшфилд будто бы избегал общения с другими постояльцами. Я ни разу не видел, чтобы он беседовал с кем-то больше пяти минут; он не трапезничал в то же время, что и остальные, и часто просил принести еду к нему в комнату. И однажды, да, однажды произошло кое-что странное: к нему приходил посыльный из «Старых вязов». 

— Из «Старых вязов»? — голос Беатрис дрогнул. Кто-то из «Старых вязов» связывался с Амосом после его отбытия: был ли это отец? Но вроде он успел Амосу сказать все, что хотел. Была ли это Эстер, ведущая тайную заговорщическую переписку с предметом своей запретной страсти? Была ли это Элис, смущенная и очарованная, в невинности своей способная совершить любое безумство? Беатрис терялась в догадках и лишь вымолвила: — Ему присылали письмо?  Хозяин добродушно рассмеялся. 

— Стоило бы это упоминания, будь это просто письмо! Нет! Ему прислали с посыльным записную книжку. Без имени, без адреса — просто я знаю, что из «Старых вязов», посыльный мальчишка был оттуда, я сразу узнал этого шалопая. 

— И что было в книжке? 

— Ничего! — торжественно объявил хозяин и тут же понял, что сболтнул лишнего. Не надлежало ему открывать записные книжки своих постояльцев и в принципе проявлять излишнее любопытство к их корреспонденции, какой бы подозрительной и странной она ни была. Он раскраснелся и, чуть нахмурившись, произнес: — Вы, миссис Моррис, только никому! 

— Никому, сэр! — Беатрис благосклонно кивнула. — Какие-то другие странности? Быть может, его разыскивали и другие кредиторы? — она задала этот вопрос лишь для того, чтоб отвести всякие подозрения, понимая, что едва ли сможет узнать у хозяина что-то еще. 

— Больше ничего не припомню, мэм, — поклонился тот в ответ. 

Беатрис, стуча каблуками, выплыла степенно из комнаты; за ней, кланяясь и вытирая испарину на лбу, семенил вперевалочку хозяин. Девушка уже почти стояла на пороге гостиницы и была готова распрощаться, как вспомнила: 

— Ах, да, не подскажете мне, кто должен был отвести мистера Амоса Эшфилда в Карлайл? 

— Это мистер Петерсон, он живет в третьем доме справа от церкви, пару раз в неделю ездит в Карлайл, пассажиров да почту прихватить. Но сейчас он еще не вернулся наверняка; у него в Карлайле дочка живет, любит он там денек-другой подзадержаться. 

Беатрис распрощалась с хозяином и, видя, как густеют сумерки и как месяц на небе становится все ярче, а тучки приобретают серебристые очертания, скорым шагом направилась к третьему дому от церкви, тень которой становилась все длиннее. Печальный холодный свет звезд, иногда выглядывавших из-за туч, слабо мерцал в огромных окнах старинной церкви, накладывая на нее печать неприступного молчания. Беатрис подбежала к дому, который, по описанию хозяина, был домом возницы, постучала в дверь и притихши стала ждать на пороге. Она надеялась услышать шаги, увидеть зажженных огарок свечи, но никто не отозвался на ее стук. Звезды были холодны и не могли осветить непроглядную тьму окон крепкого, приземистого домика. Беатрис вдохнула холодевший воздух. Мистера Петерсона, очевидно, пока не было дома. Ничего, она придет сюда завтра, придет послезавтра, будет приходить каждый день и ждать на пороге, пока не встретит мистера Петерсона и не узнает о том, как он отвозил Амоса и его вещи в ту злополучную ночь в Карлайл, и каким образом Амосу удалось оказаться в двух местах одновременно. 

Беатрис постучала в дверь еще раз и, убедившись, что в доме никого нет, пошла прочь, пару раз напоследок оглянувшись на пустевший дом и надеясь, что тот подаст хоть какой-то признак присутствия в нем его хозяина. Но дом молчал и безучастно смотрел ей вслед.  Когда Беатрис вернулась в «Старые вязы», время близилось к полуночи, и встревоженные слуги уже хватились пропавшую госпожу. Стоило ей появиться на пороге, как горничные засуетились вокруг нее, и ее последние силы ушли на то, чтобы отмахнуться от них и сказать, что с ней все в порядке и ни в чьих заботах она не нуждается. Наскоро она накидала письмо для матери, извещавшее о смерти отца, не приводя никаких подробностей, не сообщая о судьбе бедной Элиссы, и велела отправить его с утренней почтой. 

Несмотря на утомительный день, Беатрис не могла заснуть в эту ночь. Всюду ей слышались шаги отца, дыхание больной Элис, и она ожидала услышать еще и что-то более явное, более страшное — она опасалась, что Амос никуда не уехал, что он скрывается где-то в поместье или рядом с ним, что этой ночью он ворвется к ней и прикончит ее, хотя и понимала: в этом для него нет никакой необходимости. «Старые вязы» уже его. Ее жизнь, жизнь ее милой сестры уже в его руках. Осталось только, чтобы ему объявили об этом. 

«О, отец, — взмолилась она, прикрыв уставшие глаза, — неужели мне никак не доказать его вины? Неужто я не найду ни одного доказательства, которое укажет на его вину, и все будет винить мою безвинную сестру, вынужденную скрываться в гаоле от лап этого монстра? Отчего же я не в силах ни наказать, ни отомстить? Если бы только Эрнест был подле...» — тоска по милому образу охватила ее сердце, и оно болезненно сжалось. Да, если б Эрнест не оставлял ее, кто знает, случилось бы подобное! Разве мог бы Амос убить отца в присутствии Эрнеста? Посмел бы Амос перечить уважаемому Арчибальду Эшфилду в присутствии Эрнеста? Казалось, вся надежда на спасение «Старых вязов», вся надежда на счастье Беатрис оставила ее в тот день злополучного объяснения, когда страх за честь ее семьи, за будущность ее сестры заставил ее солгать. Знала бы она тогда, чего ей будет стоить эта ложь! Потеря Эрнеста — тогда ей думалось, что это она может пережить, что она оправится от этой раны, что она никогда не смогла бы жить с ним счастливо, зная про разделявший их ужасный секрет Эшфилдов — она была уверена, что разгласи она его, Эрнест не принял бы ее, отказался бы от нее, такое бесчестье в семье его невесты разбило бы ему сердце. Но теперь, когда труп ее отца лежал в одной из комнат поместья, а сестра была отправлена в зловещие стены карлайского гаоля, потеря Эрнеста казалась невыносимой. Быть может, он мог бы предотвратить это горе или, по крайней мере, утешить Беатрис? «О, милый, милый Эрнест! — шептала она. — Если бы ты видел меня сейчас, горюющую и обездоленную, смог бы ты не отвести от меня, от меня обесчещенной, взгляд? Смогло бы твое доброе сердце вынести это горе со мной? Смогла бы твоя гордость снизойти до моего несчастья?» И вмиг ей стали рисоваться картины о том, что могло бы произойти, впутай она в это дело Эрнеста! Нет, она не боялась отвержения, не боялась его молчания и равнодушия — в конце концов, как бы мог он еще относиться к своей бывшей невесте, которая, как он думал, отвергла его ради более перспективного брака с другим? Нет, она боялась, что и он тоже может стать жертвой рук Амоса, что Амос не потерпит, чтобы кто-то вроде Эрнеста Саттона доказал его преступления и оспорил его наследство. Нет, это будет только ее сражение — ее сражение с Амосом, который разрушил ее счастливый мир — сорвал предстоящую свадьбу, унизил мать, убил отца, обрек на арест сестру и присвоил «Старые вязы», обитель ее невинного детства. А значит, только ей мстить, только ей доказывать его вину, только ей жаждать его смерти на эшафоте. И если она не сможет победить в этом сражении, то пусть погибнет она одна!

***

Двуколка тряслась по неровной дороге. Стук копыт дохленькой лошаденки отбивал судорожную дробь. Смотреть на зеленые, подсвеченные солнцем деревья, на нескончаемые вспаханные поля, пасущиеся, мычащие и блеющие стада не было уже никаких сил. Амос, раскинувшись на сиденье, полусидел с закрытыми глазами. На него нападала дремота. И лишь иногда он размыкал глаза, чтобы оценить, сколько миль осталось еще до Кросскэнонби — дымок, вырывающийся из печных труб, уже виднелся на горизонте. 

Он пропустил похороны дяди — мистера Арчибальда Эшфилда. Был в дороге из Карлайла в Лондон. Не мог знать об этом событии. Ехал из Карлайла в Лондон он неторопливо, останавливался во многих деревнях, иногда часами просил своего неизменного возницу мистера Петерсона кружить вокруг одного и того же поля, заезжать на разные тропки, куда только могла пройти лошадь и двуколка. Скитаясь по английским лесам, Амос считал дни. Надо, чтобы все улеглось, чтобы нескончаемый поток соболезнующих друзей и знакомцев мистера Арчибальда Эшфилда закончился. 

Сперва он хотел взять омнибус и сразу выдвинуться в Лондон. Но потом понял, что не сможет — не сможет находиться среди людей. Всюду ему будет мерещиться преследование, подозрение. Тем более ему не хотелось отпускать старика Петерсона — тот мог догадываться, что произошло в «Старых вязах» в ту ночь, ведь Амос дал ему странное поручение. Сперва они вместе выехали из Кросскэнонби по дороге на Карлайл, но когда дорога стала достаточно пустынной, а «Старые вязы» находились относительно недалеко, Амос попросил Петерсона заехать в небольшой лесок. «Тут есть ручей, пусть лошади напьются, — сказал он, — а мне надо уладить одно дельце», — Амос так хитро улыбнулся и подмигнул, что старик Петерсон сразу сообразил: замешана девица. Петерсон лишь ухмыльнулся ему в ответ. «Эшфилды! Арчибальд и Ричард такими же были, их ночные похождения...», — подумал он. Амос вернулся в лесок поздно, Петерсон даже поспать успел, расстелив на траве свой плащ. Двинулись дальше: на утро старик увидел Амоса уже в свежей одежде и совершенно бодрым, можно даже сказать, возбужденным. Он много острил и смеялся да приговаривал: «Ну все, Петерсон, объездим с тобой всю Англию!» Петерсон сперва отнекивался, мол стар, да и лошадка его худа, но Амос был настолько интересным и неприхотливым спутником, да к тому же умеющим оценить чужой труд по достоинству, что Петерсон впервые за последние лет десять решился выехать за пределы Карлайла, где, впрочем, они не пробыли и дня, поскольку Амос поспешил уехать из города прежде, чем его настигнут слухи об убийстве Арчибальда Эшфилда. Узнай Петерсон точный день убийства старого Эшфилда, он точно бы что-то заподозрил. Разъезжая по северной Англии, Амос покупал молчание возницы. 

Не прошло еще и недели со злополучной ночи, когда они добрались до Манчестера и после короткого отдыха на постоялом дворе Амос вбежал в конюшню, сотрясая в руке конвертом, растолкал прикорнувшегона стоге сена Петерсона и севшим голос произнес: 

— Сорвалась! Сорвалась моя земельная сделка! Все осмотры нашей северной Англии были напрасны, — «осмотрами» Амос называл бессмысленные кружения по полям. — Никакого Лондона! Едем назад! 

Назад, так назад. Петерсон не задавал вопросов. Его не интересовало, зачем Амосу в Лондон, с кем и по поводу чего была сделка, а уж тем более, почему она сорвалась. «Дела господские», — думал он и послушно садился вновь на козлы, похлестывал свою лошадку и мурлыкал под нос незатейливую песенку. В известной мере его даже обрадовало то, что не надо ехать ни в какой Лондон, скоро он снова обнимет дочурку в Карлайле, будет смотреть на церковь из окон своего домика в Кросскэнонби... По крайней мере, так ему мыслилось его незамысловатое будущее, пока Амос не пригласил его поступить в «Старые вязы» в услужение. Старик Петерсон смекнул, что дело прибыльное, да согласился. А Амос готов был щедро платить, лишь бы иметь возможность контролировать, с кем Петерсон болтает, а главное о чем. Обратно они ехали почти по-родственному, по-семейному, молодой господин и старый слуга. 

Стоило им въехать в Кросскэнонби, как Амос крикнул: 

— Попридержи коня, старина, надо мне заглянуть в одно местечко. 

Мистер Петерсон остановился, и Амос живо выпрыгнул из двуколки прямо возле крыльца «Медвежьего угла». Подобострастный хозяин, заслышав шаги, мигом очутился подле двери со своей неизменной подхалимской улыбкой, склонившись в подобострастном поклоне. Увидев вошедшего, он с наигранным дружелюбием протянул: 

— О, мистер Амос — вернее, мистер Эшфилд. Такая радость видеть вас, но вместе с тем как прискорбны обстоятельства, что вернули вас в Кросскэнонби. Ваш дядюшка... — хозяин вытащил из жилета белоснежный платочек и, расправив его, сделал вид, что утирает слезу с уголка глаза. — Примите мои соболезнования! 

— Я потому и вернулся, — проговорил Амос, отвесив легкий учтивый поклон, — быть опорой и поддержкой миссис Эшфилд и кузинам в столь трудный и печальный час. 

— Да-да, — кивнул хозяин, — особенно мисс Элис без вашей поддержки не обойтись! 

— А что с ней? — испуганно проговорил Амос. Нет, он, конечно, догадывался, что могло произойти с его тихой младшей кузиной, он сам подвел ее к этой мысли, сам попросил ее о помощи, но тогда, в ту кровавую ночь, когда он думал лишь о том, как убежать из «Старых вязов», как спастись от разоблачения и наказания, он и представить себе не мог, что Элис и вправду может очутиться под подозрением. 

— Ее арестовали за убийство отца и томят уже почти две недели в карлайском гаоле, — произнес хозяин «Медвежьего угла», принимавший путников со всех уголков графства и бывший в курсе всех самых свежих новостей и сплетен. — Миссис и мисс Эшфилд навещали ее разок, их пускают, но, кажется, свобода юной мисс Элис не светит до летнего сезона ассизов, пока королевская комиссия доберется до Карлайла. 

— До летнего сезона ассизов? — рассеянно переспросил Амос. Его голова резко закружилась — от запаха сигарет и мясного бульона, захватившего всю гостиницу. Он присел на стул и сосредоточился на дыхании. Хозяин поспешил налить ему стакан воды, и Амос дрожащими губами сделал небольшой глоток. 

— Очень-очень тревожные событие, мистер Эшфилд. Стоило вам уехать, и все в «Старых вязах» пошло наперекосяк, — не умолкал хозяин. Амос ничего ему не мог ответить. Все его мысли занимал арест Элиссы и предстоящий судебный процесс. Ее ведь наверняка допрашивают, устраивают ей невыносимые условия, чтобы выудить правду, и сколько разбирательств их еще ждет, когда в Карлайл приедет королевская комиссия. Почему он думал, что фортуна будет благоволит ему и он легко сможет выпутаться из этого? 

— Говорят, — продолжал хозяин, — что замешан какой-то молодой мужчина и амурная история. Сплетники только и твердят, что мистера Арчибальда Эшфилда, да будет благословенна его память, убил возлюбленный Элиссы. Но я вам как честный человек скажу: это все бредни и домыслы. В чести сестер Эшфилд не может быть никаких сомнений, я вас заверяю — да и вы не хуже меня это знаете. Я уверен, что мистера Эшфилда убили его конкуренты. Его дело об угольных шахтах против Лоузеров всем показало, что так просто своего мистер Эшфилд не отдаст. А поживиться всем хочется: вот потому и убили его, надеются, что новый владелец, то есть вы, мистер Амос, будет посговорчивее. Но вот мой вам совет: держите ухо востро. Уголь нынче дело прибыльное — проморгаешь, накинутся как стервятники. Остерегайтесь мошенников и всяких проходимцев — я знаю, они тут бывают.

Внутри Амоса все сжималось. И хотя он пытался это скрыть за напускной уверенностью, он знал, что от внимания хозяина не ушло его волнение — ни дрожащие пальцы, ни судорожные глотки воды, ни отведенный, потупленный в стол взгляд. Упоминание молодого человека, который убил мистера Эшфилда, вызвало у Амоса нечто похожее на рвотный рефлекс. Ему хотелось поскорее выйти, скрыться от слишком наблюдательных глаз хозяина «Медвежьего угла», но он должен был задать еще один вопрос.

Натужным голосом он произнес: 

— Пока я отсутствовал, не приходила ли корреспонденция на мое имя? Видите ли, у меня была переписка по земельной сделке — я долго оставался здесь, дожидаясь их ответа и не дождавшись, двинулся в путь. Дела, к сожалению, не терпят отлагательств, — Амос наконец нашел в себе силы встать на ноги, и теперь по сравнению с ним хозяин казался услужливым коротышкой. 

— Мне сложно представить, как бывают заняты благородные джентльмены, — кивнул хозяин, отчего стал казаться еще ниже и услужливее. — Но, к сожалению, ваши партнеры так и не прислали никакого письма. Зато приходила одна дама, спрашивал о вас.

— Одна дама? — брови Амоса изогнулись в удивлении. Втайне он понадеялся, что Эстер соскучилась по нему и бросилась на его поиски, хотя это было бы крайне неразумно с ее стороны и могло навлечь подозрения вполне определенного толка. 

— Да, — снова кивнул хозяин. — Она хотела взыскать с вас долги. 

— Долги? — это удивило Амоса еще больше. — Мне казалось, что если какие долги у меня и были, я успел оплатить их сполна. Но позвольте спросить, как ее звали? 

— Миссис Моррис, — торжественно, гордясь собой, произнес хозяин. 

— Миссис Моррис... — повторил Амос, напрягая свою память и пролистывая в голове образы всех тех женщин, что он когда-либо знал. Но имя миссис Моррис решительно ни с чем не ассоциировалось, и он попросил хозяина описать ее. 

— Вдова, вся в трауре, худая и, судя по голосу, достаточно молодая. Из-за траура я не видел ее лица. Она приходила на следующий день после вашего отъезда, спрашивала, когда и куда вы уехали, и просила показать вашу комнату. 

— Мою комнату? — Амос на мгновение напрягся, мысленно приподнимая вуаль с лица таинственной миссис Моррис, а затем горьким голосом произнес: — Должно быть, к вам приходила моя кузина Беатрис. И в более хорошие времена она была, скажем, немного без ума от меня — знаете, такое случается с некоторыми барышнями, что они готовы следовать за предметом своего обожания хоть на край света. Но, видимо, смерть мистера Эшфилда и арест сестры изрядно повредили ее рассудок, раз вы стали свидетелем подобной выходки. Мне очень жаль, что безумие моей кузины, вызванное этими прискорбными обстоятельствами, так потревожило вас. 

Хозяин смотрел на Амоса непонимающим взглядом, разинув в рот. Не верить этому молодому человеку не было никаких оснований, но и мисс Эшфилд, и миссис Моррис, кем бы она ни была, обе казались дамами, находящимися исключительно в здравом уме и трезвой памяти. 

— Так вы говорите, что мисс Эшфилд нездорова? — забеспокоился хозяин. Все-таки дочерей уважаемого мистера Эшфилда он знал с детства и жалел их. 

— Я пока в этом не уверен. Видите ли, я был в отъезде, когда произошли все эти драматические события, и не могу знать, как сильно они повлияли на рассудок моей бедной кузины, — уклончиво произнес Амос. 

И хотя он не был уверен, что за личиной миссис Моррис скрывалась именно Беатрис Эшфилд, он решил воспользоваться этим визитом и посеять слухи о безумии своей кузины. Как помощник атторнея он быстро сообразил, что, если Беатрис признают душевнобольной, он обретет над ней еще большую власть, сможет контролировать ее перемещения, общение с другими людьми: это практически лишит ее возможности вести свои поиски убийцы отца, и что более важно, сделает ее свидетельства для суда ненадежными.  

Амос сердечно пожал руку хозяину «Медвежьего угла». 

— Я безмерно вам благодарен за то участие, с которым вы, должно быть, приняли мою сестру и за то, что сообщили мне о ее состоянии. Теперь, когда я буду в «Старых вязах», уверяю вас, она будет окружена заботой самых чутких и знающих врачей графства и больше не потревожит вас и ваших постояльцев, — Амос подал хозяину пару шиллингов и направился к двери. Хозяин привычно с дежурной сочувствующей улыбкой раскланялся ему вслед. 

Амос завалился в экипаж и приказал Петерсону тронуться. Они направились в «Старые вязы», чьи белеющие яблоневым цветом сады, скрывавшие старинный дом, можно было видеть издалека. Ехали неторопливо, почти торжественно. Не таким представлял себе Амос свой первый въезд в «Старые вязы» в качестве хозяина. Он надеялся, что его будет сопровождать восторг и очарование поместьем, но в действительности он был опустошен и взволнован. Его лоб покрывала испарина, как у лихорадочного больного. Он осознавал шаткость своего положения: его алиби не было надежным, его мотив был очевиден — иными словами, он мог легко стать главным подозреваемым в деле об убийстве Арчибальда Эшфилда. И кто знал, быть может, уже летом после приезда королевской комиссии его ожидала виселица.  Он понимал, что его задачей было контролировать действия и слова не только свои, но и сестер Эшфилд. Элис, единственная свидетельница преступления, как бы они его ни любила, могла назвать его имя во время допроса в любой момент — любой ценой ее нужно было вызволить из тюрьмы, а потом немедля жениться на ней, чтобы у нее даже не было возможности унести их страшную тайну в другую семью и открыть ее своему благоверному. Что касается Беатрис, Амос не сомневался, что она назовет его имя при первом удобном случае, если уже не назвала его, и что она начала задавать вопросы, навлекая на него подозрения — это все нужно было остановить. Как? Случай сам подсказал ему. Признать душевнобольной, запереть ее в «Старых вязах» или в бедламе — неважно. Конечно, это был не лучший исход и Амос желал своим кузинам лучшей судьбы, и не будь их в тот злополучный день в поместье, он не стал бы чинить им никаких препятствий, но на виселицу он совсем не хотел. Особенно теперь, когда он стал полноправным хозяином «Старых вязов» и освободил Эстер от уз несчастливого брака. В конце концов, глупо бы получилось, если бы он, проделав так много, переступив через все свои моральные ограничения, каковые у него только были, был бы казнен, не успев насладиться любовью Эстер. 

На подъездах к дому было по-мрачному тихо. Там и сям лежали опавшие еловые веточки, лепестки темно-красных роз и оброненные черные ленты. Несколько дней назад по этой дорожке выезжал катафалк с телом Арчибальда Эшфилда и шли понурые, облаченные в черное гости. Теперь по нему въезжал Амос Эшфилд. Он больше не был беспечным, бедным юношей, как в начале прошлой осени, чей вид, каким бы франтом он ни старался быть, производил впечатление, будто у него нет даже парадного фрака. Теперь он въезжал в свои владения, оглядеть которые было невозможно через окно экипажа. Эти постройки, эти поля, эти сады, эти цветы, эти леса и все подземные сокровища принадлежали ему. Над жизнями обитательниц «Старых вязов» он приобретал власть, которую никогда не имел ни над одной женщиной. Он представлял, как Беатрис будет умолять его о снисхождении, чтобы ей даровали хотя бы толику свободы; как Элис будет бояться его и благоговеть перед ним, точно перед карающим, но способным смилостивиться божеством; с каким сладострастием Эстер будет отдаваться ему, понимая, как многим она ему обязана и что никто на всем белом свете не проявит к ней столь же великой любви, как он, Амос.

Экипаж остановился у крыльца. Никто не подбежал открыть ему дверь и помочь внести вещи в дом. Слуг нигде не было видно. Выбравшись из экипажа, Амос вдохнул прохладный воздух и неторопливо огляделся по сторонам. Яблоневый цвет боязливо дрожал на холодном ветру. Амос отпустил Петерсона проводить лошадей в конюшни и только после этого увидел, как на крыльцо выскользнула тонкая траурная фигура. Это была вдова убитого мистера Эшфилда, его тетя и возлюбленная — Эстер. Амос вспорхнул по ступеням к ней, готовый обнять ее колени, расцеловать непокорные, вьющиеся пряди растрепанных темных волос. Но она не подалась ему навстречу, не протянула руки. Взгляд ее магнетических гагатовых глаз был отстраненным и неприветливым: ощутив его на себе, Амос едва мог сдвинуться с места. Ее капризная губа чуть приоткрылась, и она бесцветным голосом проговорила: 

— Добро пожаловать в «Старые вязы», мистер Эшфилд.