Воронеж
Эпиграф
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа...
Маяковский В.В.
Интродукция
Внезапно: проза. Словно утренний снег на мокрое от переживаний чело, словно неистовый возглас бражника: проза. Проза - кричащие от табачного дыма легкие, неровный ландшафт Кавказа, на котором случится роковое знакомство. Проза - клятва на крови, раскол души и тела, соединение двух душ воедино, смерть и воскрешение, пуля в револьвере , неровные строки!..
1
Пятилетняя Танечка с куклой в крохотных ручках, в розовом ситцевом платьице бегала по дому, открывая одни подарки за другими, - сегодня она именинница. На дачу приехала мама Тани. Она, с малышкой на руках, пошла в поле собирать ромашки. Когда дамы вернулись в дом, стол уже был накрыт, и маленькие голубенькие глазки так и светились на румяном лице, обрамленном венком из золотых кудрей...
«Клочья пшеничных волос,
розово - ситцево - платьице,
крохотный беленький нос,
взгляд, что захочет прославиться...
Вверх - вдоль московских берез,
вниз - вдоль канальцев Невы.
Бархатом алым - мороз,
кажется - дни сочтены.
Кудри - свинцовый венок,
слезы - две прыткие капельки.
Чуждый мотаю я срок -
воли секунды иссякшие!»
И вот Татьяне стукнуло четырнадцать, а затем и пятнадцать. В пятнадцать она, то бишь я, написала сие стихотвореньице.
И в пять лет, и в день знакомства с Настенькой, и сейчас - я, выводящая на белоснежной бумаге темные символы, я - разная, другая, иная!
2
Драгоценная у меня была одна на целое тысячелетие - худенькая, бледная, пятнадцатилетняя:
«В обелисках покрашенных стен -
твои светлые-светлые глазки.
И пускай этот мир будет тлен,
но в подарок тебе я - раскраски.
И пускай - ты забудешь меня.
И гроза станет черной и дикой.
Не забуду, ни раз не виня,
только ты (пускай!) будешь счастливой.
Ты уйдешь - я любить не уйду,
и скрипач заиграет так звонко...
Сброшусь вспять, водкой слезы залью,
лишь бы ты танцевала ребенком.
И любить перестать мне никак
не получится - рваные броши
мой наполнят, священный, кулак.
Не уйду, не забуду, не брошу!»
3
Она - Анаста - моя первая вера, надежда, любовь - любовь мирная и спокойная, как утренняя заря.
4
В пятнадцатилетней жизни своей не единожды признавалась я в любви - дважды.
Первый раз - в шестом классе.
Я написала любовное письмецо и вручила его точно в руки молодому человеку, будто я Татьяна Ларина (ведь помните, я тоже Татьяна) и вручаю записку своему драгоценному Евгению.
В первый раз меня колотила дрожь, в первый раз случился сильный тремор.
Но это - это не любовь. Любовь другая. Призналась я ему от страха и тревоги.
Тот молодой человек - назовем его Евгением - так мне и не ответил. Быть может это и к лучшему?
Вы, вероятно, задумались:
«Каким макаром я в данный момент времени говорю об Евгении, когда сказ про Настеньку?»
Позже поймете, обещаю!
5
Свет моих очей, радость моя, душа моя, окрик мой, соленые слезы мои - Настенька - была рождена на севере, далеком от родной мне Москвы, но, как ни странно, встретила я ее на югах нашей необъятной Родины - в Сочи.
Сначала появились волосы: рыжие, курчавые, до плеч, а мгновением спустя - лицо. Лицо ангельски-
бледное, ангельски-детское, ангельски-тонкое. Очи - аквамариновые, глубокие, будто бы вопрошающие что-то абсолютно неведомое всей моей наивнейшей сущности, такие предальски-честные, да-да, именно - предательски...
Таких чистых, таких добрых глаз я, кажется, в жизни моей не видала ни разу!..
Помню, посвятила тогда ей стихи. Впервые я кому-либо посвящала стихи:
«Взошла луна, и пеплом запоздавшим
Окинул скорбно менуэт тот сон,
Что тихо вспоминался чуть звенящим.
Как грустно: мне уже не снится он.
Излом. Мечты стянули душу. Больно.
Моя гордыня - вам беда. Изжил
Себя поэт давно, но жил ли вольно?
За что народу был он так не мил?
Верните в моду искры звонкий трепет
И смеха детский перелив весной.
Верните их, иначе - руки сцепит
Нам клетка обязательств за спиной.
Глаза потухнут, смыслом - станет голос.
Ничто - твои горевшие года.
Ах как же бурно к этому стремилось!
Но это ли - теперь есть красота?»
Умела ли я тем декабрем писать стихи? Могла ли что-то поделать против вдохновения? Умею ли сегодня? Все - крошки. Есть только Настенька, Настенька и ее светлые очи!
«Светлые-светлые очи -
темные-темные дни.
Белые-белые ночи -
в питерском, желтом окне.»
6
С разбегу за прошлым, с разбегу за встречей, с разбегу за любимой!..
Я заметила любимое лицо сразу. Дня через два после нашей первой встречи - познакомились. Нам тогда было по четырнадцать лет. Она тоже писала стихи, тоже любила Земфиру и «Танец рыцарей». Казалось, что сей солнечный человечек вот-вот растворится в декабрьском юге моей родной страны. Но она не растворялась, она - будто ария из оперы - изящно двигалась, а иногда смеялась, обнажая свои беленькие зубки.
Вожатые вопрошали, не сестры ли мы, но а мы в эти секунды смотрели друг другу в глаза, улыбаясь.
7
Меня крайне поражало, как человек может быть таким чистым морально и как человек может быть настолько гениальным художником, как Анаста.
8
«Все расстоянья когда-нибудь в круг замыкаются...»
Именно с этой теплой, прощальной и прощающей песней ассоциируются у меня последние денечки и ночи с Настенькой в ВДЦ «Орленок», а конкретно, в лагере «Звездный» на тринадцатой смене две тысячи двадцать второго года.
Еще недавно в корпусах сыпался наш звонкий хохот, нами пелись веселые песни, сверкали наши улыбки, радостно горели наши глаза.
Теперь нет. Теперь поются песни - грустные. Сверкают улыбки - грустные. Смех идет под руку со слезами.
Глаза горят и сейчас. Горят, пылают, сильнее прежнего...
Для нас с Анастой грядущая разлука казалась невыносимой, поэтому мы старались не разлучаться даже ночью.
Спать в обнимку хоть и не очень удобное дело, но все же мы спали в обнимку, ибо очень любили друг друга.
9
Настал последний день. Мы ходили по полупустому лагерю, точно покинутые матерью дети. В наши последние мгновения мы осмелились показать друг другу наши литературные произведения. Меня трясло: я боялась, что ей не понравится. До жути боялась, будто повествовала ей что-то интимное.
Следующая глава - одно из моих неумелых произведений написанных на тот момент.
10
«Снежный порох, отсылка на Онегина»
Евгений. Сколько противоречивых дум врывается в мою голову, когда я мысленно произношу Ваше имя! Сколько слез было мною пролито, когда я в минуты ненавистного мне одиночества вспоминал Ваш, Евгений, звонкий смех, Ваш бархатистый голос, Вашу бесконечно обидную мне холодность! Когда Вы (тогда, помните ?) смеялись во время нашей шахматной игры, мне хотелось жить, дыша полною грудью. О, Евгений! Ваши белокурые волосы и исполненные холодной рассудительности синие очи, между тем, согревающие меня во время моих с Вами дискуссий, словно тлеющие угольки в камине - очаровательны.
Как же глупо это.
Еду в кибитке. Смотрю на январский снег. Неужели завтра поутру на него кровь прольётся?
Злодей! Как мог он! За что мне это! Почему он вздумал танцевать с Ольгою?! За что с моей невестой! Она клялась мне в вечной любви! Я тоже ей клялся.
Приехал. Пулей бегу в поместье, открыл дверь. Захожу. Там снимаю шинель. Ворвался в комнату. Сел за стол, смотрю в окно. Русская зима чудесна.
Свет меркнет.
-«...Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь, - мне отрада;
Вы отвернетесь, - мне тоска;
За день мучения - награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно...»- читая свои любовные излияния я скоро мерил шагами комнату, активно при том жестикулируя.
- Довольно. Ну же, прекращайте...- молвил Евгений, облокотившись на спинку черного дивана у себя в кабинете, с этим закинув ногу на ногу и заложив руки в кулак, - впрочем стишки забавны. Лет пять назад они и мне бы пришлись по вкусу.
- Онегин, Вы слушать не умеете, - горячо бросил я ему.
- Право, cher ami, Вы точно девушка, - тихо усмехнулся мой Онегин вскинувшись, - так же мечтательны. Так же глаза горят у Вас, - взяв чашку чаю со стола цинично рассудил он.
- Владимир? - вдруг его взгляд, сосредоточенный на моём лице. - Владимир? Всё ли хорошо? Вы бледны до ужаса, - задорно, с видом обидного мне высокомерия пропел он.
- Вам это показалось. Я в замечательном расположении духа и готов продолжить наш маленький спор, - улыбка.
Мелькнула демоническая искра.
Я продолжил:
- Пусть стихи мои сентиментальны, пусть мечтательны, пусть даже до глупости, но всё лучше, чем Ваше безразличие ко всему, - брови Евгения приподнялись, он цокнул языком и по губам его скользнула лукавая улыбка.
- Неужто Вы так считаете? Чем же лучше одержимость Ваша этой девчушкой? - вздох. - Владимир, мне необычно признавать, но Вы мне этим-то, чёрт возьми и понравились! - кривая усмешка, блеск глазами; ну а мне только и оставалось, что с изумлением и страхом внимать каждому его слову.
- Нет, ну посудите же сами, - саркастически трещал Евгений, - Вы влюбчив и пылок словно ребёнок. Среди теперешней молодёжи такого как Вы днём с огнём не сыщешь ! Все до пошлости манерны, одинаковы и глупы. Вы иной, Вы умны и искренны ! Ум Ваш остр, но от ума Вашего Вам же горе. Чего же вскакивать ? По несчастию, Вы всю любовь, что у Вас была, отдали той глупенькой пятнадцатилетней девочке. А девочка эта и не виновата, что глупа, это всё по её молодости, ей можно. Владимир, - самодовольная ухмылка, - позвольте нескромный вопрос, за что Вы её полюбили ? - я дар речи потерял от такой дерзости. Евгений цокнул языком и злобно продолжил:
- Владимир, признайте, не откровенны Вы со мною, - до боли проницательный взгляд в глаза, полуулыбка. - Чёрт, то бледнеете, то краснеть вдруг вздумали. - извиваясь в кольцах собственного сарказма сыпал Евгений, - Это ничего страшного. Горячке юных лет всё простительно, - тараторил ненастояще сверкая глазками Онегин при этом стряхивая с лица пряди белокурых волос.
Время шло, а мучитель мой всё продолжал:
- Так на мой вопрос и не ответили ... ну и ладно. Я и сам с объясненьем вполне справлюсь, - острые черты его лика обезобразились в зловещей усмешке. - Ленский, - вдруг тихо, каким-то притворно-любовным шепотом пролепетал Евгений, - Ленский, Вы ужасный фантазёр! Вы настолько ужасный фантазёр, что порой мною страх овладевает от бредовых Ваших фантазий! - присюсюкнул Онегин с нескрываемым язвительным себялюбием и дьявольским обаянием.
- Да какое право Вы имеете ?! - в сердцах вскричал я.
Послышался смех.
- Э, да мы в ярости? Не думаете ли Вы, Владимир, что в этой пустенькой головке что-то есть? - Онегин скривил губы, закатив глаза. Его раньше прекрасное лицо и сейчас было красиво, но сейчас он был пугающе-бездушен словно вампир.
- Конечно нет, на то она и пустая! - Евгений бесовски улыбнулся, обнажив зубы. У меня ком в горле.
- Владимир, Вы очень умны, вот и выдумали девочке этой ум. Ленский, Вы в свою фантазию влюбились, не в Ольгу, вот Вам и всё, - Евгений хмыкнул скривив губы, затем горько посмотрел на меня и залился сатанинским хохотом.
В мгновение я оказался на улице. Началась ужасная метель.
Небо раскололось, мне показались смутно знакомые силуэты, сияющие святой красотой. Тени приблизились ко мне, я узнал в них Деву Марию и Апостолов. Все они были божественно-прекрасны, но бесовски-ехидны. У святых блистали глаза лживым блеском. Апостолы с дьявольскими улыбочками бесстыдно, в открытую, и даже как-то напоказ косясь на меня переговаривались между собой; Богородица в то время читала с выражением какие-то буйные стишки.
- Послушайте, товарищи! Ленского на бал пригласили, чрез неделю состоится, - наконец, самодовольно отчеканил один из Апостолов, показав клыки, и отчеканивши, залился ужасным смехом.
- Вот забава, - противною скороговорочкой подхватил другой Апостол, - вот ведь забава, его пригласили, а он не придёт !
Всё пространство наполнилось гоготанием.
Я очнулся, сразу кинул взгляд на часы. Четыре утра. Наши с Евгением судьбы решатся через три часа. Я боюсь. Не смерти боюсь, но боюсь потеряв его, потерять себя. Боюсь видеть его потухающий взгляд. Боюсь превратиться в убийцу в тот роковой момент.
Он поступил ужасно. Я поступил ужасно. О чём я думал, когда перчатку ему бросал? О чём думал мой Евгений когда её поднимал? Какой же повод для смеха!
Я уверен - люблю жизнь. Люблю русскую зиму. Я люблю до помешательства наши с Онегиным дискуссии. О чём Онегин думал, в момент своей «шутки»? Может, и брежу.
Мой взгляд скользнул по столу. Я увидел письмо на столе. От Зарецкого. Распечатал, читаю. Пишет, мол, секундант Онегина monsieur Guillot принял приглашение на дуэль, которая состоится сегодня ровно в семь утра. Также Зарецкий писал, что ни с Guillot, ни с самим Онегиным пока не виделся, и что стреляться мы будем онегинскими револьверами. Читая письмо, я метался по комнате в исступленье.
Меня начало знобить, тело покрылось крупными мурашками, я ощущал ком в горле. Почему дуэль не отменили? Monsieur Guillot - не дворянин. Дуэли никак не может случиться. По внегласным правилам, секунданты обязаны встретиться перед дуэлью для обсуждения правил...
Я решил. Не имею права дальше жить, если убью Евгения. Слеза стекала по моей щеке.
Достаточно ли я люблю Ольгу?
Я бегал по поместью будто в поисках чего-то. Внезапно для себя сел за стол, взял лист, пишу. Почерк - дрожит от волненья. Дописав, читаю:
«В смерти моей прошу не винить никого, только лишь меня. Убиваю себя - не потому, что жить не люблю, а потому что убийца не должен жить».
Одна мысль всё не выходила у меня из головы. Может статься, Евгений выбрал своего слугу-француза секундантом, в тайне надеясь, что такой жест посчитают неуважением, и сие послужит поводом отменить дуэль? Хочет ли он кровопролития ?
Будучи весь в слезах я перевел взгляд на часы. Десять минут седьмого.
Одеваясь, кладу в карман уже известную записку и револьвер. Мечтаю, что он не понадобится. Пора.
Со странным выражением лица, запрыгиваю в кибитку, звонким голосом здороваюсь со слугой.
Не чувствуя ног, еду в забытьи. Внезапно громкий голос Зарецкого. Видимо, милейший секундант мой не первый раз ко мне обращался, и был уже порядком выведен из себя.
Прибыл на назначенное место я ровно в семь утра. Евгения Онегина моего не было. Спустя сорок минут - не явился.
В разуме моем вдруг засверкала искра надежды. Согласно правилам, если один из противников опоздал, дуэль обязаны отменить, или хотя бы перенести.
Евгения всё нет и нет. Внутри меня буря чувств.
Снег затрещал. Неизбежность приехала ко мне.
Онегин мой, выйдя из кибитки, шёл с болезненно-серьёзным видом, не смотря вокруг. Когда Евгений подошёл ко мне, он молча, и как-то трепетно что ли, пожал мне руку. Волосы его были облеплены снегом, в глазах непонятное, несвойственное ему "тихое" выражение и грустный взгляд.
Худшие опасения мои подтвердились. Мы таки стреляемся.
Секунданты отмерили шаги, поставили барьеры, кинули жребий, зарядили револьверы. Первый стреляю я.
Сходимся. Почему нам не предложили мир?
Выстрел.
Промах.
Евгений, будьте моим ангелом-хранителем !
Выстрел. Удар о землю. Участь моя решена. Очень иронично, что в эту минуту я отнюдь-
- Евгений Николаевич, что ж Вы плачете?
- Владимир, - океан рыданий распирал ему грудь, его лицо было нечётким, но серебряно светилось. На нас падали крупные хлопья снега. Я не мог ничего говорить, но сквозь пелену видел алые разводы на снегу; боли - не чувствовал.
Мой драгоценный Евгений склонился надо мною и с содроганием что-то говорил мне. Я у него на руках. Дальнейших слов моего ангела-хранителя после «Владимир» я не слышал.
Я на свободе. Душа моя, будь честен, ты рад за меня? Что ж Вы плачете? Я осчастливлен исходом этой дуэли. Я поражен.
Признаться, я за Вас более, чем за себя волновался.
Живи счастливо, мой милый Евгений.
11
За стихи мои меня прошлой мне нынешней - право - стыдно. Проза, кажется, недурна.
Настенька также показала мне свои произведения. Мне понравилось.
12
Разлука. Это слово било молотком мою кудрявую голову целые дни и ночи напролет. Этот день настал. Солеными слезливыми очами смотрели мы на наших вожатых, других ребят, а главное - на друг друга.
«Я не вынесу», казалось мне. К счастью это была наша не последняя встреча.
Мы покинули «Орленок». Наш поезд отправлялся в семь. Около четырех мы выехали, а в шесть часов уже были на вокзале. Меня и других москвичей контролировала московская делегация, Анасту и иных - архангельская.
Мы были в одном поезде, но в разных вагонах.
13
Ночью я аккуратно ставила свои ноги на пол. Я шла из первого вагона в седьмой. Почему ночью? Потому что сопровождающие строго-настрого запрещали переходить из одного вагона в другой.
На часах было два, мы проезжали Воронеж.
В следующий вагон дверь была заперта. Я зарыдала. Мы толком с ней не попрощались, и вот - такое...
Мне понадобилось около двадцати минут чтобы понять, что это конечный вагон: я пошла не в «архангельскую» сторону.
Я шла в тонких маячке и шортиках, было очень холодно, знобило.
Наконец я пришла к ней. Она обрадовалась мне. Мы сидели, обнимаясь и боясь сказать друг другу хоть слово о важном для нас обеих.
Вдруг ее рука скользнула ниже. Она достала блокнот. Ее тонкие пальцы перелистывали страницу за страницей, и вдруг - остановились. Анаста вырвала страницу. Отдала мне рисунок. Он был великолепен. Великолепным художником была и сама Настенька. «Должно быть, ей дорог этот блокнот и в частности этот рисунок, раз она носит его с собой».
Нам оставалось быть вместе какие-то жалкие пятнадцать минут. Меня била дрожь, хоть я и находилась под двумя одеялами.
14.
- Я люблю тебя. - шепотом молвила я. - а ты, Настенька? Кто я для тебя?
- Я тоже люблю тебя.
- Ведь мы встретимся еще? - с комом в горле и наворачивающимися слезами вопрошала я.
- Да, обещаю.
Наше время истекло. Она была мне выше друга и выше любовницы. Она была - всем. Такой всепрощающей и тихой влюбленности не было со мной ни разу в жизни. Мне это было новое, ибо такого чистого душой человека я встретила первый раз.
15
С тех чудесных мгновений минул год. За это время произошло многое. Мы потеряли друг друга. Потеряли - главное - себя самих.
16
Воскресное утро, двадцать четвертое декабря две тысячи двадцать третьего года. Мы поссорились первый раз за этот год, да так, что из-за волнения, нахлынувшего на меня, началось головокружение и я упала ничком.
Поссорились мы из-за третьего лица. Опущу подробности конфликта из уважения к его участникам. Важно тут не это: во время конфликта сие третье лицо сказало мне, что Настенька разлюбила меня. Я не поверила его словам.
Минуло несколько часов. В пылу ревности я вопросила Анасту, любит ли она меня. Нет. Только как друга. Она написала, что менее ценной я для нее не стала. Но она для меня стала. Я не могла себе поверить: она втянула в наши отношения моего же друга, который влюблен в меня; он знает больше об ее чувствах, чем я. Это ведь называется предательством...
Утром двадцать шестого числа я проснулась и осознала, что дорогая, драгоценная Настенька подешевела в моих глазах.
Да, я ее бросила. Я ее разлюбила.
17
Милая шестнадцатилетняя Настенька! Это произведение я начинала писать тебе как подарок на день рождения. Я тебя больше не люблю. Ты для меня больше никто. Как бы больно ни было, я должна была расставить все точки над
i.
«Вчера я тебя разлюбила:
без рук и без ног я теперь.
Я помню, как раньше мне мила
была ты в том цвете потерь.
Ах, помню!... Да что же за черти
зажили в моей голове?
И помнить я буду до смерти
те наши моменты в Москве!
Вчера я тебя разлюбила,
посыпались клочья песка,
а ты вдруг меня позабыла -
разлилась томатным тоска.»
18
Воспоминания! Ах, я помню, как в орлятской школе мы сидели на одной лавочке с книгами в молодых руках - она с «Портретом Дориана Грея», я с «Унесенными ветром». Как я была счастлива, как мне хотелось жить: чувствовать, плакать, радоваться, любить...
«Развязала мне лирика руки,
развязали мне руки стихи.
Жить хочу, как развязные суки!
Вышла вновь - повидала мосты.
Развязала мне скулы сигара -
поалели ланиты в земле.
Жить хочу - ох, какая отрада!
Тех отрад не приснится тебе.
Разливаю по трубам-орбитам
нашу юность, да залпом бокал.
Не увязнуть мне боле в ответах,
коих не было - не отвечал.
Развязала мне лирика ноги -
я бегу без особых причин.
И открыли причину мне боги:
мол, умру молодой, без морщин.»
Евтушенко Татьяна, 2022-2023