Рассказ кормилицы
Выйдя из зала, царица в сильном волнении прошла в опочивальню. Свет серебрянойлампады, подвешенной к потолку, показался ей слишком слабым. Обычно по ее желанию здесьзажигали только один светильник, но сегодня полумрак ей был невыносим.— Прибавьте свету, на сердце и без того темно! — воскликнула царица, подходя к узкомусводчатому окну, обращенному к вершине горы Гех. Из окна, освещенного луной, веялопрохладой. Саакануйш жадно вдыхала свежий воздух, словно желая умерить жар, пылавший в еегруди.Одна из прислужниц внесла золотой пятисвечник и поставила его на круглый столорехового дерева с инкрустациями из перламутра и слоновой кости. Из мрака выступилапрекрасная комната, некогда опочивальня вечной девственницы, любимой сестры Трдата.Могущественный царь, любитель искусств, украсил эту комнату искусной художественнойотделкой. Стены ее, облицованные цветными каменными плитами, поддерживались пятьюпарами каменных колонн. Их ионические капители соединялись арками. Гладкие части стенбыли из белого камня, а базы и капители из огненно-красного мрамора. Сводчатые ниши междуарками были выложены цветными изразцами и обрамлены узким мраморным пояском.Пространство между нишами украшали резные гирлянды и орнамент. Карниз оживлялся резьбойиз красного и черного камня. Стены по углам были покрыты узорчатой золоченой мозаикой.Дневной свет проникал через узкие сводчатые окна; убранство комнаты завершалось ложемцарицы, занимавшим правый угол опочивальни; оно было задернуто пурпурным занавесом сзолотой бахромой и кистями.Кормилица, подойдя к ложу, отодвинула тяжелый полог, за которым стояла постель,убранная тончайшими тканями, парчой и персидскими цветными подушками. Затем ласковоспросила:— Не желает ли царица отдохнуть?— Да, я очень устала, — ответила Саакануйш и, отвернувшись от окна, приказалаприслужницам снять с себя одежды. Но лицо царицы выражало в эту минуту не усталость, адушевное волнение, что, впрочем, придавало особую прелесть ее глазам и всему еецарственному облику. Две прислужницы сняли с нее обычные украшения: массивныевизантийские запястья и серьги. Затем сняли золотое ожерелье, которое обвивало ее шею цветаслоновой кости, и пояс из драгоценных камней, стягивавший тонкий стан. Потом отстегнулирубиновую пряжку, — она сдерживала у левого плеча златотканое одеяние. Прислужницыразвязали жемчужную повязку в волосах царицы, причесанных по греческой моде. Тяжелыекосы, освобожденные от золотых пут, покрыли волнами полуобнаженную грудь и плечиСаакануйш. Царица села на постель и потребовала псалтырь. Одна из прислужниц подошла кизголовью, достала из маленького ларца книгу в золотом переплете, украшенную каменьями,поцеловала ее и подала царице, придвинув к ней светильник.— Мне больше ничего не нужно, идите отдыхать. На ночь со мной останется Седа, —сказала царица прислужницам.— Не отведаешь ли чего-нибудь? — с нежной заботой спросила Седа.— Нет.— Может быть, выпьешь чашку фруктового сока?— Хорошо, принесите что-нибудь освежающее, — сказала нехотя Саакануйш.Прислужницы вышли. В опочивальне воцарилась тишина. Царица раскрыла псалтырь, ноглаза ее не видели букв. Она не читала, она только прятала свой взор от Седы, чтобы та, до уходаприслужниц, не начала разговора. Наконец девушки вернулись, неся на серебряном блюдезолотую чашу с напитком, приготовленным из фруктового сока и меда, и отборные фрукты изараратских садов.— Можете идти, — сказала им царица, когда они поставили блюдо на стол.Прислужницы низко поклонились и, пожелав царице спокойного сна, удалились. Царицаоблегченно вздохнула. Положив книгу на стол, она повернулась к Седе, стоявшей у изголовья, испросила:— Седа, ты слышала, что сказала княгиня Гоар?— Да, царица, слышала.— Ты поняла намек, относившийся к твоему государю?— То, что его нет в Двине?— Да. И что он все время проводит в Утике...— Нет, царица, об Утике ничего не было сказано.— Как? Значит, я ослышалась?— Все, что сказала княгиня Гоар, я могу повторить дословно. Утика она не называла.
— Что ты говоришь, женщина? Значит, я... Но нет! Я же помню, что она намекнула наУтик. Неужели ты не заметила моего волнения?— Да, дорогая госпожа, я заметила, что намек на отсутствие царя расстроил тебя. Но обУтике речи не было. Вероятно, из слов княгини «государь покинул столицу», ты заключила, чтогосударю угодно быть в Утике. Тебе показалось, что ты слышала эти слова, но я помню хорошо,что она их не произносила...Слова кормилицы успокоили царицу, она пришла в себя. Ей стало стыдно, что она поддаласьигре воображения, но тут ей вспомнилось, что она еще ничего не сообщила Седе о своем горе.Зачем же она так откровенно говорит с ней об Утике? Эта мысль подействовала на нееугнетающе. Поняв, что чаша переполнилась и что она не в силах больше вынести тайныхстраданий, она неожиданно спросила Седу:— Седа, что ты знаешь об Утике?Седа посмотрела на царицу взглядом, выражающим удивление и неуверенность, и ничего неответила.— Седа, тебя спрашивает царица, почему ты молчишь?— Об Утике, дорогая повелительница, я знаю многое, я знаю все.— Да, помню, часа два тому назад, на террасе, ты сказала то же самое; ты сказала, что моегоре давно известно тебе, но ты не осмеливаешься тревожить меня разговорами и не хочешьрастравлять моих ран. Не так ли, Седа?— Да, дорогая царица, я именно так и сказала.— Ну, говори теперь смелее. Своими словами ты не разбередишь моих ран, а можешьуспокоить боль.— Но если...— Нет, нет! Мне нужен теперь верный друг, подруга, кому я могла бы открыть свое сердце.Будь моим другом, мать Седа, я больше не в силах одна переносить свое горе.— Но ведь тебе уже все известно. Почему ты хочешь еще раз выслушать рассказ о своихгорестях?— Не спрашивай об этом, Седа. Я хочу услышать снова все, что знаю, и то, что до сих порскрывали от меня.— Но... я не знаю, с чего начать.— С начала, с самого начала. Ночь длинна, а я все равно не смогу уснуть.— Разговор мой короткий, царица, все можно высказать в нескольких словах: «Государьлюбит жену Цлик-Амрама». Вот и все.Царица вздрогнула, будто молния пронзила ее сердце. Душа ее пришла в волнение, подобноморю, в которое упала сорвавшаяся с высоты скала. Лицо ее порозовело, лоб увлажнился. Она неждала такого краткого и прямого ответа. Она хотела услышать все, но не так быстро и не такобнаженно... Чтобы какая-то кормилица посмела при ней непочтительно говорить о ее супруге,государе? Неужели подобает царице выслушивать такие речи?— Замолчи, Седа! — неожиданно приказала она, сама не зная, что ей нужно от беднойженщины.Седа смутилась. Испуганными, немигающими глазами смотрела она на Саакануйш, непонимая причины ее гнева. Но царица молчала. Опустив глаза, она сурово смотрела вниз.Прошло несколько минут. Волнение уступило место здравому рассудку. Царица подняла глаза.Робкий взгляд и искаженное страданием лицо кормилицы заставили сжаться ее чуткое сердце.«Стоит ли из-за него обижать бедняжку? Зачем так упорно лицемерить?» — подумала царица и,протянув руку кормилице, ласково сказала:— Седа, подойди, дай мне твою руку.Седа подошла нерешительными шагами, не осмеливаясь протянуть своей руки.— Подойди, дай мне руку!Седа протянула царице свою мягкую белую руку.Саакануйш взяла ее и нежно, глядя в глаза кормилице, произнесла:— Мать Седа, я тебя обидела, прости меня! — Сказав это, она поцеловала руку кормилицытак быстро, что Седа не успела ей помешать.— Моя царица, моя славная повелительница, что ты делаешь? — вздрогнув, воскликнулаСеда и, опустившись перед Саакануйш на колени, прильнула к ней. Не в силах сдержать себя,она расплакалась.— Не волнуйся, Седа, я поцеловала руку, которую много раз целовала в детстве, она такчасто ласкала меня и оберегала. Я поцеловала руку женщины, которая выкормила меня своиммолоком и была мне второй матерью. Встань, Седа, обними свою Саакануйш. Помнишь, ты нераз говорила, что имя Саакануйш очень длинное и тебе хочется называть меня Саануйш? Какбезвозвратно умчались нежные дни детства и сколько радостей бесследно исчезло вместе сними! Из всего прошлого ты одна осталась у меня, моя добрая Седа. Встань, обними и поцелуйменя.Седа поднялась и, взяв в свои руки прекрасную голову царицы, стала покрывать поцелуямиее светлый лоб и обнаженные плечи, наполовину прикрытые густыми волнистыми волосами.— Ах, как нежны материнские поцелуи! — прошептала Саакануйш и, прильнув ккормилице, зарыдала. — У меня нет матери, Седа! Будь же мне матерью.— Не плачь, моя бесценная Саануйш, я твоя мать, твоя служанка, твоя раба! Не плачь, моядорогая повелительница!Они долго плакали в объятиях друг у друга. Потом кормилица встала и подошла к столу.Взяв чашу, она наполнила ее фруктовым соком и подала царице.— Выпей, это успокоит тебя.Но Саакануйш, не видя и не слыша ничего, вдруг заговорила словно в забытьи:— Ах, Седа, почему я не вышла замуж за какого-нибудь пастуха?..— Что ты говоришь, царица? — в недоумении спросила Седа.— Да, тогда наши князья стали бы высмеивать Саака Севада. Сказали бы, чтомогущественный князь Гардмана выдал свою дочь за горного пастуха. Я не была бы армянскойцарицей, супругой Ашота Железного, меня бы не украшали великолепные драгоценности,золотая парча, серебро и слоновая кость. И войска не склоняли бы передо мной знамена и копья.Но в пастушьей хижине моя душа и сердце были бы спокойны, мой отец и любимый брат нелишились бы зрения, и я тайными слезами и вздохами не оплакивала бы беспрестанно старостьодного и цветущую молодость другого... И все из-за наглой и низкой женщины... Ах, я теряюрассудок, как подумаю об этом...— Царица, ты опять волнуешься. Выпей, умоляю тебя! Напиток успокоит твое сердце, —просила Седа.Царица взяла чашу и отпила немного. Освежающий напиток умерил огонь, горевший в еесердце. Она умолкла. Седа, воспользовавшись этим, выбрала из принесенных прислужницейфруктов кисть золотистого винограда и подала ее царице.— Это тоже успокоит тебя, отведай несколько ягод, — предложила она.— Хорошо, но присядь ко мне и расскажи все, что знаешь, — велела Саакануйш.Седа повиновалась. Придвинув к постели скамью, она села.— Так. Теперь начинай.— Ты взволнована, моя царица. Зачем говорить о наших несчастьях? — взмолилась Седа.— Я желаю знать все, что знают другие о моем горе. Это необходимо, это может помочьделу, и потому ты должна рассказать мне не только то, что знаешь сама, но и все, что слышала отдругих.— Если это поможет тебе...— Да, непременно поможет, — сказала царица повелительным тоном.Седа склонила голову и погрузилась в раздумье. Она, видимо, старалась воскресить впамяти прошлое. Это было нетрудно. То, о чем она должна была рассказать, произошло втечение последних четырех-пяти лет. Седа ничего еще не успела забыть. Но ее мучила мысль,рассказать ли царице все, что было ей известно, или только то, что могло удовлетворитьлюбопытство Саакануйш и не причинить ей новых огорчений. Царица догадалась о сомненияхСеды и сказала с грустной улыбкой:— Знаю, моя добрая Седа, почему ты не решаешься говорить. Ты не хочешь волновать меня,не так ли? Но скрытая рана доставляет больше страданий, чем открытая. Говори свободно иискренне. Этим ты принесешь облегчение моему сердцу, а я обещаю тебе, что буду слушатьспокойно.— Да, моя славная царица, я боялась, не взволнует ли тебя мой рассказ. Но теперь, раз тыугадала мои мысли и обещаешь слушать спокойно, я поведаю все, что знаю, не утаив ничего,если это, как ты говоришь, может помочь тебе.Седа уселась поудобнее, поправила полы своей одежды и, устремив взгляд на полнуюожидания Саакануйш, начала мягким спокойным голосом свой рассказ.