Обещание

  Саундрек истории: The Gazette – PLEDGE

Он выходит на сцену, бережно прижимая гитару к груди. Садится на высокий стул, но пока молчит. Перебор струн, он будто ждет чего-то важного.

Ждет тишины.

Черная рубашка, черные джинсы, темный инструмент. А за ухом нелепо огромная белая хризантема. Контрастом с волосами, рикошетом по сознанию, она приковывает взгляд. Нехороший цветок.

Заминка.

Он совсем не готов петь сегодня и совершенно не хочет ничьей компании, разве только бутылки чего покрепче. Но через силу начинает...

"Я медленно сдираю свое хрупкое сознание, мои шаги беззвучны, я рассыпаюсь на мелкие кусочки размером с пепел. Не более чем это...Не более чем это... Без следа."

Голос не слушается, но он продолжает. Как всегда. Продолжать, это то обещание, которое он дал не себе. Когда же, как не сегодня об этом помнить. День в день, да год не тот.

Он тогда выл как сумасшедший, как раненый зверь, не своим голосом. Последнюю песню нужно было закончить, не смотря на хаос вокруг, не смотря на хаос внутри. Строчки чужие, строчки свои всплывали в голове, резали, жгли, сплетались в единый ритм, единую суть, рождались на свет с такой болью, что спирало дыхание. Но он не мог не закончить.

Маленькая комната, вещи на полу в ужасном беспорядке. Он разбрасывал их, судорожно разыскивая что-то, а что не знал и сам. Кровать расстелена, книги сброшены с полок и порваны. Джинсы вперемешку с нотными тетрадями, половина футболок засунута в чемодан вместе с запасными струнами, остальные на полу, банка с пестрыми медиаторами разбита, искал лучшие. И внутри боль. Ветвится молнией, разрывает его на части.

Бежать. Бежать и не оглядываться. Все потом, и разговоры, и оправдания. Бежать, иначе то, что внутри его убьет. Бежать прочь – таков его план.

Он решил, что уедет ради большего. Ему сказали, что он достоин большего. Но обменять бы эту достойность бартером на жизнь. Сорвать с шеи галстук и дышать. Курить. Дышать.

Гитару приходиться отпустить, так крепко он в нее вцепился, и найти чехол.

Тогда.

Тогда, но не теперь. Теперь нужно держать ее крепче. Обещал.

***

Светло-голубое бессмысленное небо молча взирало на него с высоты. Автобусная остановка. Ожидание. Возвращаться домой так долго. Совершенно не понятно, зачем они увезли тело в тот огромный гулкий зал, до потолка заполненный эхом и тягучей печалью. Ему бы не понравилось.

Они проезжают мост. Их мост. И он механически опускает глаза. И снова видит ее, как и много раз до этого.
Вещи потрепаны, надеты шиворот-навыворот, волосы не причесаны, босая. Голова наклонена в бок, спина сгорблена, а на губах кривая широкая улыбка.

Глаза встречаются. В его – боль, злость, напоминание, горе. В ее... только сумасшествие.
Возвращаться к привычному – никогда. Привычного больше нет.

Серый зал. Задрапированный тканью закрытый гроб, тело изуродовано. Белая бумага, светлые дощечки. И воротник рубашки наглухо связанный черным галстуком душил. Всё было не так.

Получасовая служба тянулась годами. И что-то внутри него упиралось, не желая верить, что это была заупокойная для Ким Чонина.

Странно. Он ведь видел его смерть, а все равно не верит. Коснулся гроба как во сне. Потом вышел на улицу. Мэй курила, Виен стояла у стены и молчала.

Расслабил галстук. Тоже помолчал.

- Дай и мне, - он протянул руку к зажженной сигарете и сестра Чонина, смерив его серьезным взглядом, не посмела отказать.

Первая сигарета. Первая в жизни для правильного симпатичного Чанёля, обжигает горло и заставляет закашляться.

- Я говорила с ней, - Виен тихонечко вздыхает и стирает слезы со щек. – Совершенно сумасшедшая. Не понимаю как ее еще не запроторили в психушку.

- Кто знает... говорят, у нее родители пьют и им наплевать. А она с детства такая...

- Но...

- Брось. Ничего из этого не выйдет, - резко обрывает Мэй и снова затягивается. У нее сухие воспаленные глаза. – Это конец.

***

Они шли по мосту, под ними летали скоростные поезда, а на встречу неслись машины. Ярко-малиновый закат. И великая любовь Кима, расставив руки для удержания равновесия, балансировала на бордюре так близко, что их разделяли всего лишь несколько метров.

- Когда ты ей наконец-то признаешься? – шутливо пробормотал Чанёль, за что тут же получил тычок под ребра.

- Скоро, - произнес он, одними губами. - Вот только песню допишу.

- Может тебе помочь?

- Да нет, я сам справлюсь. Должен же я хоть что-то сделать самостоятельно. Нельзя тащиться за тобой балластом всю жизнь. Что я буду делать, когда ты уедешь?

- Но...

- Чан, ты очень талантлив. Талантливей, чем я. Намного, и я только тащу тебя вниз. Не зарывай свой дар. Обещай мне...

Он так ничего тогда и не успел сказать. Жизнь-секундомер. Щелчок и отсчет пошел на мгновения.

Девушка внезапно оступилась, словно кто-то подставил ей подножку. Начала падать. На встречу, мигая фарами, несся грузовик.

Чонин среагировал мгновенно, ласточкой нырнув на проезжую часть.

Гудок, звук удара, сирена скорой.

"Как исчезающий густой туман, как доказательство существования, что не исчезнет, если бы эта песня могла достичь тебя, ты, наверное, подумала бы, что это ложь."

***

Они сидели в пустом классе после уроков. Экзамены позади, экзамены впереди. Чанёль зубрил. Мама настаивала, что учеба для него на первом месте и предлагала поступать на юридический. Ким же беззаботно тренькал на гитаре, впрочем, почти не мешая. Он собирался работать дальше в семейном магазине и школьного образования ему вполне хватало.

- Слу-у-ушай... - протянул он внезапно и начал наигрывать мотив.

- Неплохо, - пробормотал Чан тогда, не отрываясь от книги.

- Думаешь, получится что-то хорошее?

- Определенно. Потенциальная песня о любви, заметь. Особенно если написать хорошие слова. Ты это умеешь.

- Это да. Но по правде, у тебя получается лучше, особенно с музыкой. А я так, действительно только слова сочинять...

- Чонин... он поднял голову от книги и осуждающе посмотрел на друга.

Тот сразу же послушно сменил тему. Ну, почти сменил...

- Слушай, а на кой черт тебе вообще вся эта юридическая бадяга?

- Сам знаешь, - выдох. – Мама.

- А может ну ее?

- Угу. Прям сейчас. Она меня запилит, дружище.

- Нет, я серьезно... ты талантлив. А право это все равно не твое. Не лучше ли сразу идти туда, где тебе на самом деле интересно?

- Не лучше...

- Нет, ты подумай. Ты ведь счастлив, играя. А защищать каких-то бандитов и таскаться по судам... бр...

- Все–то у тебя так складно получается, болтун.

- А то.

***

- Знаешь, я влюбился, - Чонин почесал затылок и покраснел.

Сердце тревожно тренькнуло. Он обернулся на Виен, которая шла на концерт вместе с ними. Услышала, черт. Нужно было что-то сделать, чтоб спасти ситуацию.

Чанёль скорчил рожу и ткнул себя в грудь пальцем, как бы спрашивая, не в него ли, за что тут же чуть не получил в глаз.

- Дебил. В девушку я влюбился, понятно тебе? – почти крикнул он.

Виен засмеялась, но как-то натянуто. Кажется, он не заметил. Чан пнул консервную банку, и она тут же завалилась за перила моста.

- Серьезно?

- Серьезней некуда. Я вот даже песню ей написать хочу. Ну, чтобы в любви признаться.

- Может тебе помочь? – цедит Виен, отвернувшись.

- Да нет ребят. Я сам. Я хочу сделать эту сам. Даже если не получится.

Там вне этого душного зала, опаленного софитами, сегодня был отличный весенний денек.

Тепло. Перьевые облака бороздят высокую синеву как простыни на ветру. Солнце шаловливо режет глаза. А где-то там наверху, среди голубых дорог неба над мостом бродит душа того, кого больше нет.
Сколько лет помещалось когда-то в одном таком дне?

Долгое светлое лето, парочка старых кресел на крыше, ноуты, гитары и старый холодильник. Они сколотили группу из двух гитар и синтезатора их лучшей подруги Виен, да распугивали посетителей цветочного магазина на первом этаже.
Они были счастливы.

Вдохновение приходит в разных формах. Для кого-то, это дождь из лепестков роз или запах жасминового чая. Для других, рассыпанные по столу кусочки сушенной хурмы и чернослива. А бывает дым от сигарет или дно рюмки.

Жизнь короткая, жизнь стремительная. Но всегда есть те, рядом с кем время замедляется и кусает почти не больно. Люди – спасение, люди–вдохновение. И для него вдохновением был Ким Чонин. Сосед, друг, товарищ, почти брат. Моменты, проведенные с ним, теперь так быстро стирающиеся из памяти, возможно запечатать лишь в худых строчках из слов, рассыпанных на нотах.

Запечатлеть, а как же хочется вернуть...

"Как исчезающий густой туман, как доказательство существования, что не исчезнет, если бы эта песня могла достичь тебя, ты, наверное, подумала бы, что это ложь."