Часть II. Пролог: Пять месяцев спустя
Прошло уже пять месяцев с тех пор, как я закончил первую часть истории о Бурсе. Тогда казалось, что, выговорившись, я поставил точку. Или хотя бы запятую. Что зло потеряло хватку, а колледж, пусть и с шрамами, но перестанет шептать в темноте. Я был наивен.
На самом деле, всё только начиналось.
Лето наступило как всегда неожиданно. Студенты и ученики радостно выбежали из классов, распихали по углам рюкзаки и надели наушники. Никто не подозревал, что каникулы — это не отдых от тьмы. Это всего лишь перемена формата. Бурса не уходит на лето. Она лишь перестраивается.
Пока город жил в иллюзии покоя, я видел, как Бурса расползается. Её щупальца больше не ограничиваются одним зданием. Теперь она — часть чего-то большего. Измерение, которое я назвал Бурсоукраинском, давно пробилось за стены, через подвалы и чердаки, через бумажные дневники и даже запах краски в кабинетах. Оно живёт в трещинах города, в знакомых маршрутах, в школах, в голосах учителей, которых ты когда-то уважал.
За эти месяцы я не сидел сложа руки. Я наблюдал. И... скрывался. Потому что открыто говорить стало невозможно. Не потому что не хочется — а потому что страшно. Табуретки-Демоны, почувствовав, что я вёл хронику их мира, начали охоту. Однажды я проснулся от скрипа дерева прямо у себя под дверью. Она стояла там. Старая, облезлая, с каплями чего-то зелёного на ножках. Я тогда не открыл. Но с тех пор сплю с табуреткой у двери. Железной. Без ног.
Был случай, когда я зашёл в заброшенное здание бывшего техникума за пределами города, в соседнем — хотел выяснить, правда ли туда протянулись коридоры Бурсы. Далеко зайти не удалось. Один из коридоров начал меняться прямо на моих глазах. Сначала исчез свет, потом стены покрылись узорами, как будто кто-то гвоздём выцарапал их изнутри. Последнее, что я услышал — тихий хруст, как будто что-то подошло ко мне сзади. Я тогда побежал. До сих пор не знаю, как выбрался. Словно кто-то помог.
Но всё это — лишь часть. Главное — то, как меняется и расширяется сама Бурса. Это никогда не было просто единственным колледжем. Она — структура. Инфраструктура. Система. Она как инфекция, и теперь её носителями становятся... люди.
Всё началось с пищи. Зелёный борщ — только первый шаг. Сейчас в обеденных меню некоторых школ начали появляться странные блюда. Особенно часто — гимназийские котлеты. На вид обычные, но ученики, съев их, начинали повторять одинаковые фразы, смотреть в одну точку, поступать в Бурсу. Быстро. Без вопросов. А потом — терялись. Даже если оставались в городе, они уже не были прежними. Их взгляды пустели, и лишь изредка, в отражении, можно было увидеть странное мерцание. Борщеглазы множились.
Некоторые учителя пытались сопротивляться. Но не все. Кто-то исчез. Кто-то уволился, сказав, что «больше не может работать с детьми». А кто-то остался — и переобулся в Хранителя. Таких теперь зовут Учителями-Хранителями. Они всё ещё ведут уроки, но уроки стали другими. Никаких настоящих знаний. Только пустые задания, бесконечные тесты, крики. В этих криках нет злости. Только команды. Холодные, как у роботов. И дети слушаются. Без обсуждений.
Я пытался говорить. Пытался предупредить. Но мне никто не верил. Только одна девочка из восьмого класса Гимназии подошла как-то после уроков в магазине и спросила: «А правда, что если нарисовать круг на доске, можно выйти в другое место?» — Я не ответил. По словам одноклассников, она больше не появлялась в школе. Ни она, ни её родители. На дом навесили табличку "продаётся". И это был не единственный случай.
Теперь я пишу здесь, пока есть возможность. Пока Бурса не видит. Потому что, когда ты внутри — ты уже под угрозой. А снаружи — у тебя хотя бы есть время подумать, прежде чем тебя найдут.
Но даже здесь, вне стен, я чувствую — она приближается.
Южноукраинск ещё не пал. Но он дышит уже через трубку. Потому что, где-то рядом, в другой плоскости — дышит Бурсоукраинск. И с каждым днём их дыхания становятся всё более синхронны.
Может быть, надежды и нет. Может быть, мы уже проиграли.
Но я всё ещё здесь. Я всё ещё вижу.
А значит, мы ещё не закончены.