15. Холод
Демс никогда прежде не впадал в депрессию. Он ни разу не забивался в угол и не прятался целыми днями дома, избегая друзей. Никогда он не напивался в стельку в одиночестве и не орал так остервенело под врубленную на всю катушку музыку, захлебываясь собственным криком. И никогда прежде не он пел под гитару так пронзительно, изливая своими песнями внутренний плач. Одна за другой рвались струны, не только гитары, но и его мятущейся души. И никогда раньше, он не писал таких песен. Искренних, идущих изнутри, от сердца. Настоящие живые песни, заставляющие слезиться глаза и покрывающие кожу мурашками. Они могли бы многое сказать, многое прояснить, но никто не услышал их, потому что это слишком личное, слишком интимное и предназначенное не для каждого. Не для всех. Те немногие, для кого эти песни значили бы больше, чем просто мелодичное сотрясание воздуха, те, что могли бы по-настоящему их услышать и открыть глубинный смысл слов, сплетенных голосом Димарика в печальный узор осознания и тоски, были слишком далеко. Далеко от него. Далеко друг от друга. Бесконечно далеко. И в этом была его заслуга. Его вина. Он чувствовал холод, ледяной клин, который собственными руками вбил он себе в сердце. Как вытащить его? Как согреться, когда воют в щелях ледяные ветра отчаянья.
Но он чувствовал те глубинные узы, что объединяют их даже сейчас. Они связали их сердца. Сурово и накрепко.
Как мог он быть так слеп? Как позволил детской глупости перерасти в ожесточенное противостояние двух родственных душ, одна из которых неудержимо рвалась к другой, окутанной гордостью и ослепленной ложными идеалами. Годы тихой ненависти и будничное противостояние не смогли разорвать этой связи, и в глубине души Демс всегда знал: он ненавидит Илью лишь потому, что все еще смотрит на него, восхищаясь, и с наивной обидой любит. Но гордость мешала ему признаться в этом самому себе. А Илюха все знал, и от этого становилось только больнее. Он шел на поводу, принимал правила игры, снося за ударом удар. И он отвечал, давал сдачи, по-прежнему находился рядом, по-прежнему жил с Димариком одной жизнью, впутываясь в его безумные игры, порою оставляющие следы на их телах. Он с достоинством выдерживал все испытания.
Может причиной столь длительной борьбы являлось то, что Илья всегда был рядом? Он не исчез, не ушел в тень, не стер из своей жизни глупого, заигравшегося в жестокие игры, ребенка. Нет, он просто продолжал идти рядом, хоть и на некотором расстоянии. И он продолжал гореть. О, да! Такое пламя невозможно забыть! Сложно признаться, но Димарику нравилось видеть, как Илья горит, это завораживало, это приводило в восторг, это воспламеняло. Но огонь нужно поддерживать, не давать пламени потухнуть. И он раз за разом разжигал в нем пламя, бросая вызов, высекая искры и разгораясь вместе с ним.
А потом появилась она. Новой вспышкой. Словно катализатор. И вторглась в их танец, увлекая Илью за собой, разжигая в нем совсем другое, еще более ослепительное пламя. Демс чувствовал, что теряет Илюху. И даже Грейдера. Это она забрала его себе. Присвоила, то, что было так мучительно дорого. Но нельзя смотреть на пламя слишком долго и не ослепнуть. Нельзя стоять к огню так близко и не обгореть. И он решил вернуть себе то, что у него забрали, решил, что не готов отказаться добровольно от борьбы, остановить бег.
Только вот Демс не успел вовремя соскочить с набирающего скорость локомотива. Новое пламя занялось и в нем. Странное, обжигающее нутро пламя, природу которого он понял не сразу.
Кого он ревновал больше?
К кому тянулся сильнее?
Чего хотел добиться в итоге?
Димарик задавал эти вопросы тысячу раз и не находил в себе ответов. Они лежали где-то на поверхности зеркальной глади, и получить их можно было только окунувшись в этот ледяной омут и взглянув самому себе в глаза. Признать истинную природу своих поступков.
И он нырнул туда с головой. Погрузился в Рубикон и захлебнулся правдой, с которой его вынесло на противоположный берег. Нет пути назад. Как теперь выжить с этой ноющей внутри правдой, безжалостно кричащей на него, справедливо обвиняющей?
Почему он так хладнокровно разрушил жизнь столь важного для него человека?
Демс дошел до цели, получил, что хотел. Но восторг победителя быстро испарился, уступив место чему-то истошно скребущемуся в грудной клетке.
Димарик понимал, отчего ему так холодно. Осознание разрывной пулей прошибло голову: он сам загасил пламя, которое грело его все эти годы. Он собственными руками вырвал горячее сердце друга, смял, бросил в дорожную пыль, не помнящую чужих следов, а потом растоптал, как негодный окурок.
Глаза Ильи потухли, сверкнув последней вспышкой из детства.
Демс никогда не хотел заходить так далеко.
Все иллюзии пали, осталась лишь твердая реальность. Серый монолит констатации факта. Непробиваемый, не знающий пощады.
Панк смотрел на себя в зеркало и не узнавал осунувшееся жалкое существо с красными глазами.
Он должен все исправить, иначе никак. Должен заплатить, за то, что сделал, за боль, причиненную лучшему другу и девушке, которая ни в чем перед ним не виновата. Кроме какой-то веселой наивной противоречивости, которая так зацепила Димарика.
Скипи...
Я не должен больше думать о тебе, я не имею права даже смотреть в твою сторону. Как же больно это осознавать.
За все в жизни надо платить...
Он осмотрел себя, свои руки, покрытые татуировками, свои странные волосы, выцветшего синего цвета. Все напоминало ему о причинах и ошибках. Он еще может кое-что, может изменить ситуацию, и знает цену.
Демс задумчиво поиграл с наточенным лезвием отцовского охотничьего ножа, а после резко вскинул руку.