Наркоз

Говорят, люди умирают от курения. Ничего подобного. Люди умирают от одиночества. Старшая медсестра этой сраной, богом забытой больницы любит повторять при утреннем осмотре: «Каждые сорок секунд одна туша подыхает», а потом с мечтательной улыбкой добавляет: «Когда ж вы тут все передохнете?» И это даже не риторический вопрос. Как по мне, это незаконченное утверждение, и каждый раз я жду, что же она скажет после этих слов. Но она ничего не говорит. Никогда. Она не любит меня. Говорит, что я заноза в заднице. И когда она в который раз это повторяет, я тихонько под нос себе говорю: «В твоей жирной заднице, наверное, уже куча заноз. Как это она не лопнула?»

Сегодня двадцать пятое декабря. Каждый грёбаный год в этих грёбаных стенах тридцать первое декабря проходит одинаково: утренний осмотр, традиционные проклятия Берты, завтрак, приём медикаментов, потом ненавистные процедуры, моё любимое время — прогулка, трудотерапия и, как говорит Берта, «культурное развлечение и отход ко сну». Но это абсолютная ложь. «Культурным отдыхом» она называет «запереть в комнате, и пусть сами себя развлекают», а сама любит в ординаторской спаивать малышку Бетти. Юной Бетти всего двадцать три, а она уже должна проводить своё время за бумажками, которые её заставляет заполнять «страшилка Берта», как её называем мы с моим «сокамерником» Алексом. Он лежит тут уже четыре года с аффективным биполярным расстройством, а я страдаю здесь целых шесть лет. Алекс вполне нормальный, когда на него не находит. К нему часто приходит брат, приносит кое-какую еду, чтобы мы тут не забыли, что называют «продуктами питания», потому что то, что дают здесь, трудно назвать нормальной едой. Однажды брат Алекса принёс карты, и с тех пор в свободное время мы играем. И мы ни с какими другими их не перепутаем, потому что Алекс в приступе порвал пикового короля на кусочки и выкинул в окно. Ему казалось, что король смотрит на него так, словно хочет убить. Помню, потом Алекс бил кулаками в решётку на окне и кричал, что король вернётся за ним, что это не конец и что ему скоро будут «кранты». В любом случае, теперь нам приходится играть куском бумаги с изображением человека со знаком пики в руках.

Сегодня двадцать пятое, и мы с Алексом решили, что не забудем этот день никогда. Мы обязательно сделаем что-то такое, что будет Особенным. Я даже подумывал над желанием. Я бы хотел увидеть ещё раз своих родителей. Просто увидеть. Больше мне ничего не надо. Они приходили два раза. Два раза за весь год. Я знаю, что у меня есть маленькие сестрички и что они двойняшки, но я никогда их не видел. Родители никогда не приводят их, а я никогда не спрашиваю причину, потому что знаю ответ и, если честно, очень боюсь услышать его от них. Когда ты знаешь что-то, но этого никто не подтверждает, со временем начинаешь сомневаться. Пока что это время не наступило, но я верю, что, может, через пару месяцев или через год я тоже начну сомневаться. Алекс говорит, что ему жаль меня, потому что я одинокий человек. Я всегда улыбаюсь ему в ответ, только бы он не заметил, как сильно это задевает меня, как глубоко одиночество прошлось лезвием по моим запястьям — даже сильнее, чем я на свое шестнадцатилетние. Тогда я ездил с классом в Нью-Йорк. Я до сих пор иногда обновляю в памяти картинки людных улиц, маленьких магазинчиков, всё ещё вспоминаю поцелуй Киары. Самая красивая девушка в классе поцеловала меня. Меня. Я был так счастлив. А когда я приехал домой, оказалось, что родители попросту забыли о моём дне рождения. У папы — важная конференция, у мамы — запись в салоне. Вечером очень важное мероприятие, которое нельзя пропустить. Я помню, как в тот день, когда они поцеловали меня на прощание и сказали, что завтра мы обязательно выберем мне самый лучший подарок, они ушли… Я стоял возле закрытой двери. Потом полноценная картинка обрывается. Остались лишь отрывки: много слёз; кулаки, разбитые о стены, пол, дверь, папин коньяк, который он хранил для особого случая. Наверное, я не достоин был считаться «особым случаем», но мне было плевать. Тонкое лезвие, разрывающийся от звонков мобильный, который полетел потом в стену ванной, рука. Моя правая рука, по которой текла быстрой струёй кровь. Левая рука, которую я порезал не так сильно, как правую. Мне даже не было больно. Было обидно и… пусто. Внутри было так пусто. Даже боли не осталось. Вот это убивает. Это убивало меня в ту минуту и убивает сейчас, когда я об этом вспоминаю. На самом деле это страшно, когда внутри нет ничего, кроме бесконечной, засасывающей пустоты.

С тех пор я курю. Сигареты стали моей маской. Когда дым прожигает мои лёгкие, я представляю себя счастливым. Когда клубы дыма медленно ползут перед глазами, я представляю, что бы было, если бы они не забыли, если бы я не совершил попытку самоубийства, если бы меня не спасли и не засунули сюда. Каждый раз истории самые разнообразные. И я люблю это. Я люблю сочинять свою жизнь. Воплощать свои мечты, которые никогда не сбудутся, в пачке «Честера». Как это жалко.

— Парень, с Рождеством! — у Алекса сегодня эйфория. Он всё утро улыбался и поражался красоте зимних узоров на окнах. Алекс где-то раздобыл красные шапки с белыми помпонами, в том числе и для меня. Даже Берта сегодня была не такой нестерпимой, а Бетти и вовсе летала по больнице, даруя всем свою светлую улыбку. Бетти вообще была светлым человеком по жизни. Она часто втихую приносила мне сигареты, и мы курили, обсуждая какие-то мелочи. Когда у меня были приступы, особенно год назад, она всегда старалась помочь, хоть Берта и часто не пускала её ко мне, потому что что-то заподозрила, найдя у Бетти в халате две пачки сигарет.

— Взаимно, — усмехнувшись, ответил я.

— Хочешь узнать, что я сегодня слышал? Берта говорила по телефону, и она кое-что сказала о тебе, — Алекс, как ребёнок, ткнул в мою сторону указательным пальцем и широко улыбнулся.

— Придумала, как меня наконец-то со свету сжить? — я улыбнулся Алексу в ответ и даже немного удивился, с какой это стати Берта могла говорить обо мне.

— Сначала надень шапку! — потребовал Алекс. Он уже стоял в красной шляпе, украшенной белым помпоном и небольшой снежинкой в центре.

— Это обязательно? — я не был поклонником подобных аксессуаров, но потом вспомнив, что мы хотели сделать что-то Особенное, а этот позор на моей голове точно уж был бы чем-то экстраординарным, я всё-таки взял у него шапку и надел на себя. Такое ведь всё равно вряд ли повторится. — Доволен? — я безрадостно улыбнулся.

— Безумно, — безмятежно ответил Алекс. — Берта говорила с твоей мамой. Она хочет приехать к тебе — наверное, всей семьёй хотят тебя навестить.

Я проговорил эти слова ещё раз. Они хотят навестить тебя. Всей семьёй хотят навестить тебя. Сначала я подумал, что это шутка, но Алекс явно не шутил. Я понимал это по его лицу. Внезапно в комнату зашла Бетти и забрала моего друга на процедуры. Я остался один.

Берта говорила с твоей мамой. Они хотят навестить тебя. Всей семьёй. Слова бились внутри быстрыми ударами, словно пульсировали в сердце. На секунду в нём даже кольнуло. Мое желание… Оно сбывается.

Я подошёл к окну и распахнул его. Сквозь решётку я видел, как снег мягко падает на землю, как люди ходят по нему. Они убивали снежинки, даже не задумываясь об этом. Как смешно и печально: люди убивают и даже не понимают этого. Небо было немного сероватым, но безумно красивым. Я вспомнил, что у моей мамы серые глаза. Они как небо. На моём лице возникла улыбка, и в голову пришёл образ мамы. Возможно, она даже позволит двойняшкам прийти ко мне. Было бы так здорово. Мне кажется, они красивые. Наверное, у них такие же серые глаза, как у мамы, и тёмно-каштановые волосы, как у папы. Возможно, мы даже чем-то похожи. Вот было бы здорово с ними познакомиться.

— Эй, парень, к тебе пришли, — в дверях показалась Берта, и в первый раз я был рад её видеть. Они пришли. Мне даже показалось, что я слышу запах маминых духов вперемешку с папиным одеколоном. Лучший в мире запах. Через несколько минут я увидел родителей и двух маленьких девочек с ними. Одну папа держал на руках.

— Привет, сынок, — мама немного печально улыбнулась. — Мы хотим забрать тебя. Папа договорился с мисс Бертой, и она разрешила забрать тебя домой на Рождество. И твоего друга Алекса.

Я ничего не ответил. Я не знал, что нужно было говорить. Когда я курил, сочиняя истории о своей жизни, почему-то ни разу не подумал о подобной ситуации. Я подошёл и обнял их, а через несколько часов мы уже были в нашем доме. Тут всё было как в детстве: повсюду гирлянды, большая ёлка в гостиной, мама даже повесила на неё конфеты, как я всегда делал, будучи ребёнком. В гостиной пахло мандаринами и корицей. Ароматические свечи… Я сразу догадался. Бабушка всегда присылала целый ящик на Рождество. И ещё ни разу она не повторилась. Каждый раз новые запахи. Я невольно улыбнулся. С кухни веяло кофейным ароматом. Должно быть, папа, как всегда, готовил себе утром кофе, и оно сбежало.

Алексу тоже понравился мой дом. Он восхищённо рассматривал украшения на стенах, а когда увидел ёлку, остановился возле неё на несколько минут и просто вдыхал запах хвои. Через пару часов мама позвала к столу. Она, как обычно, приготовила всё самое вкусное. Как давно я не пробовал её мясо по-французски и салат со шпинатом и грибами. Алекс положил себе сразу две куриные ножки, и я тихонько усмехнулся, увидев это. Весь вечер мы разговаривали обо всём на свете и ни о чём. В конце ужина мы с Алексом играли с двойняшками и смотрели «Один дома» — мой любимый фильм. Двойняшкам я понравился. И Алекс понравился. Это была та жизнь, о которой я всегда мечтал. Моё желание наконец-то сбылось. Пусть ненадолго, пусть всего на день, и потом сказка исчезнет — всё вернется на свои места. Дом, украшенный гирляндами, заменят голые стены болотного оттенка, праздничный ужин превратится в ужасную стряпню в больничной столовой, а разговоры обо всём и ни о чём вновь приобретут облик одиночества.

— Мальчишки, пора спать, — мама зашла в комнату и улыбнулась, когда увидела, что мы, взрослые парни, играем с двойняшками в пупсиков, и в первый раз за несколько лет я почувствовал, как внутри стало тепло. Пустота исчезла, и стало так хорошо и легко. Желания сбываются.

***

Я проснулся самым первым. Родители ещё спали, Алекс мирно похрапывал на диване, а двойняшки и вовсе сопели так мило, улыбаясь, что я остановился и с минуту смотрел на них. Подойдя к окну, я замер. Меня восхищала та красота, которая буквально цвела на улице. Быстро одевшись, я побежал во двор. За ночь снега стало так много, что он был мне по щиколотку. Я упал в него и начал двигать руками и ногами, как в детстве, делая снежного ангела. Небо было нежно-голубым. Сверху всё ещё медленно опускались снежинки и падали на нос, на ресницы и таяли на губах. Я закрыл глаза и высунул язык. Растаявшие снежинки превращались в небольшие капельки воды, которые я с радостью глотал. Это самая вкусная вода, которую я когда-либо пробовал. Снег не был холодным. Он согревал меня. Я видел лишь сплошную темноту, но в ней скрывалось так много; столько чувств прятались в этой темноте, окрашивались в разные цвета и рисовали в сознании нереально красивые картинки. Мечты сбываются. Они действительно сбываются.

***

— Где вы нашли его, мистер Грин? — старшая медсестра психиатрической больницы Берта с удивлением посмотрела на мужчину в очках и большой шляпе, а потом взглянула на молодого парня, лежащего на кровати в палате позади них.

— Вы не поверите. Он лежал на заднем дворе больницы в снегу с закрытыми глазами и делал снежного ангела.

— Бедный мальчик. Уже двадцать два года, а он всё ещё лепит ангелов и каждое Рождество сбегает к несуществующим родителям.

— Напомните его имя, — вдруг попросил мужчина, немного нахмурившись и о чём-то задумавшись.

— Алекс Ривера. Он здесь уже шесть лет — с тех пор, как его родители погибли в автокатастрофе. Представляете, они как раз ехали к мальчику на день рождения. Как говорила его бабушка, сын с женой ехали к ним, так как мальчик приехал сразу к ней после путешествия с классом в Нью-Йорк. Так глупо и обидно. Вы должны помнить его, мистер Грин, это мальчик, который порезал вены в свой день рождения. Я уже рассказывала о нём.

— Да-да, Берта. Я помню, — мистер Грин повернулся, осмотрел парня, который весело разговаривал с несуществующим другом, и повернулся к собеседнице. — Его мать была беременна, когда разбилась, верно?

— Двойняшки, мистер Грин. Так жаль, так жаль, — Берта повертела головой вправо-влево и тяжело вздохнула.

— Не возражаете? — мистер Грин, врач, приехавший из Англии совсем недавно, последнюю неделю наблюдал за этим пациентом. Весьма интересный случай, как ему показалось. Молодой человек, потерявший родителей и ещё не родившихся сестёр; выдумавший себе некого друга Алекса, коим он сам и являлся; перетерпевший так много.

— Конечно. Только в двенадцать у него процедуры, — Берта круто развернулась на каблуках и ушла.

— Здравствуй, Алекс, — мистер Грин присел к парню на краешек кровати. Тот кивнул и продолжил говорить с несуществующим другом о том, как прекрасно они отметили Рождество.

— С кем вы говорите, мистер Ривера?

— Со своим другом Алексом, — без сомнений ответил парень. Мистер Грин улыбнулся и повернулся в сторону койки, на которую указывал молодой человек. Она, естественно, была пуста.

— Почему вы лежали сегодня в снегу, мистер Ривера?

— Родители и двойняшки ещё не проснулись, и я решил сделать снежного ангела. В детстве я часто делал таких зимой.

Психотерапевт смотрел на Алекса, как на экспонат. За долгие годы работы в этой сфере он все равно умудрялся удивляться тому, как человек может нести полную чушь, так искренне веря в неё.

— Вы помните, что ваш отец и беременная мать умерли, когда вам исполнилось семнадцать? — многим могло бы показаться, что врач просто издевался над больным, но он всего лишь пытался изучить его и как-то помочь, ведь в Америке он совсем ненадолго. Сам не зная почему он очень заинтересовался этим парнем, и он даже попросит в будущем изучить его дело и перевезти Алекса Риверу в Англию для более тщательного осмотра. А пока он попытается узнать о нём побольше.

— Нет, с ними всё в порядке, — абсолютно спокойно ответил Ривера. — Алекс может подтвердить. Мама сказала, что они будут приходить ко мне чаще и будут брать двойняшек с собой.

— Понятно, — задумчиво проговорил врач. — Как вы сбежали из палаты? Во время прогулки?

— Я никуда не сбегал. Вам показалось. Меня и Алекса забрали мои родители, — Алекс Ривера улыбался, иногда перемещая взгляд с мистера Грина на своего друга.

— Вы знаете, где вы?

— В больнице? — ответил вопросом на вопрос Алекс. Мистер Грин довольно кивнул.

— Чем вы больны?

— Аффективным биполярным расстройством, — сделав умный вид, ответил Алекс. Мистер Грин знал, что аффективное расстройство было у пациента, лежавшего с Алексом в палате, а Алекс Ривера был болен шизофренией, протекающей в тяжелой форме.

— Понятно.

— Вы верите, что мечты сбываются? — внезапно спросил Алекс.

— Верю ли я в мечты? — будь это вменяемый человек, мистер Грин ответил бы, что при его опыте работы с психически больными людьми и в его возрасте верить в мечты невозможно. Это пошатнуло бы и его репутацию, и восприятие мира. Психотерапевт, верящий в мечты… Смешно. Каждый год на его глазах умирало около восьми больных. И весьма неоднозначными смертями. Кто-то уходил своей смертью, кому-то помогали уйти, некоторые даже хотели умереть. А другие на смертном одре даже не догадывались, что они уходят из жизни. Мистер Грин не верил в мечты. Его мечта стать учителем литературы не сбылась, и он не допускал мысли, что у кого-то мечта может сбыться. Все годы его врачебной практики его преследовали лишь боль, разочарования и попытки помочь своим пациентам. Но глубоко в душе он знал, что все они умрут сумасшедшими. В любом случае, вера в то, что кому-то ещё можно помочь, давала ему импульс не забросить всё это дело к чертям и не поехать куда-нибудь в Данию или Чехию. Он всегда мечтал там побывать. Но одно мистер Грин знал точно и никогда не забывал: если ты безумен — тебя не спасти.

— Конечно, я верю в мечты, — с улыбкой ответил мистер Грин и посмотрел на свои пальцы. Они были морщинистыми и старыми, немного костлявыми, с возрастными пятнами на коже, с шершавыми и неровными кутикулами. Мистер Грин смотрел на свои руки, чтобы не смотреть в глаза Алексу. Почему-то ему казалось, что парень мог понять, что тот лжёт.

У Алекса были красивые большие серые глаза и тёмно-каштановые волосы. Этот парень мог бы многого добиться, не случись с ним такая беда.

— И я верю, — улыбнулся Ривера.

— Это прекрасно, Алекс, просто прекрасно, — психотерапевт встал с койки молодого человека и пошёл к выходу. Уже поворачивая ручку двери, чтобы уйти, он вдруг повернулся и с улыбкой на лице сказал: 

— С Рождеством, Алекс!

— С Рождеством! — ответил Ривера. — Если вас не затруднит, позовите, пожалуйста, Бетти. Она должна отдать мне сигареты. Только никому не говорите.

— Конечно, — услышав это, Алекс улыбнулся. Мистер Грин сильнее натянул своё пальто и вышел из палаты, прекрасно понимая, что никакой Бетти в этой больнице нет и никогда не было.