eleven
Смахнув со лба пряди рыжих волос, Чимин опустился на кровать и закрыл глаза, тут же прижав кончики пальцев к вискам. Голова кружилась до тошноты безостановочно; при каждом резком движении или попытке привстать юношу пронзала волна головокружения и пелена звёзд перед глазами. В этом не было ничего приятного или романтического; нет, оно было совсем не так, как представлялось Паку когда-то в прошлом, когда лёгкость, вызванная голодом, приносила ему удовольствие и некую степень эйфории. Иметь контроль над своим телом, чувствовать его невесомость и грациозность было некогда любимым ощущением Пака.
Пока собственные конечности не превратились для него в свинцовые ноши, передвигать которые казалось ещё сложнее, чем до диет и похудения.
Чимин ощутил неприятное покалывание в носу, и через пару мгновений из его рта вылетел наполненный болью стон; обхватив себя обеими руками, юноша крепко стиснул глаза. Однако слёзы тут же скопились в уголках, и не будучи способным больше сдерживать себя, Пак расплакался, ощущая дрожь в конечностях и всю ту же головную боль. Порой он не желал ничего, кроме как отмотать время на два года назад и не позволить себе упасть в пучину расстройств пищевого поведения. Казалось бы, ощущение лёгкости и отсутствие лишнего жира должны были стать для него мечтой во плоти, тем самым извечно желаемым событием, которое, свершившись, делает человека счастливым и удовлетворённым своей жизнью.
Однако всё, что ощущал Чимин, - это хроническая усталость, непоборимая апатия, отсутствие желания жить в целом. С каждым днём депрессия будто становилась сильнее и сильнее - и с каждым таким же днём сил бороться с ней становилось всё меньше и меньше. Его покрытые пломбами зубы начинали крошиться, волосы умирали и тускнели прямо на глазах; оттенок кожи вечно пребывал либо в болезненно-жёлтом, либо в болезненно-бледном состоянии, не говоря уже о сухости и наличии угрей. Где вся та романтика, где вся та красота, о которой кричали фотографии чрезвычайно худых людей? Почему сейчас, добившись своего, он ощущал себя таким безжизненным?
И самое страшное, самое ужасное в этой ситуации было то, что как бы сильно Чимин ни хотел вернуть прежнего себя, начать питаться заново и правильно, он больше не мог контролировать свой разум и свои поступки. Каждый раз, когда он ел, внутри него рождалась нестерпимая паническая атака, пережить которую было труднее, чем позволить пище выйти обратно через рот. Страх поправиться, страх вернуться в то ужасное, одинокое прошлое, которое отпечаталось тёмным пятном в памяти юноши, не давал ему восстановиться, не позволял любить себя так, как следовало с самого начала.
А просить помощи юноша никогда не смел. Привыкнув всегда полагаться только на самого себя, Чимин не мог надеяться на кого-либо другого, не мог позволить себе передать половину своего груза другому человеку, наложить на него свои проблемы и вымолить поддержку. Нет, Тэхён, безусловно, всегда готов был ему помочь, и не раз он сам замечал пищевые привычки Чимина; однако он даже и представить себе не мог, какую жестокую и тяжёлую борьбу на самом деле переживал юноша. А если бы узнал, то стал бы заботиться, стал бы опекать Пака; и именно этого рыжеволосому совсем не хотелось: разве достоин он подобного отношения?
Встряхнув головой, Чимин постарался выпрямиться и утереть рукавом белого худи оставшиеся слёзы. Безумно колотившееся сердце сжималось и разжималось каждое мгновение, вызывая вновь и вновь волну боли и непостижимых терзаний. Юноша вот уже третий день не появлялся в академии, не в силах отыскать в себе ни энергии, ни мотивации жить эту жизнь и терпеть сутки за сутками, игнорируя тот шторм, что бушевал внутри его небольшого существа. Лежать в общежитии, спать, слушать музыку и бездумно глядеть в одну точку, лишь изредка подрываясь нарисовать какой-либо незначительный эскиз, было единственным, что готов был переносить Пак. Даже сериалы и фильмы не помогали ему отвлечься: мозг не способен был усваивать такой нескончаемый поток новой информации, всё время переключаясь на прочие вещи.
Зато мысли о поездке к Джину и случившихся там событиях не покидали юношу ни на мгновение.
Первый день он был всего лишь шокирован, то и дело осматривая свою шею и проверяя не исчезли ли эти несчастные отметины, которые казались ему лишь частью собственного вышедшего из-под контроля воображения - настолько неправдоподобной и маловероятной была ситуация в глазах Чимина. Чонгук? Гей?
«Ты думаешь, что ты в порядке, продолжая голодать и мучить себя этим. Назови я тебя анорексиком, ты станешь отрицать это, и в первую очередь для себя самого. Почему?»
Несмотря на очевидные симптомы расстройств пищевого поведения, Чимин всегда отрицал наличие реального заболевания, бесконечно смахивая дурные привычки на обычные, безвредные способы держать себя под контролем. К тому же, однажды кто-то сказал ему, что анорексия, булимия и все их составляющие не более чем плод человеческой фантазии, что это вовсе не так серьёзно и разрушительно. Ведь всё не могло быть настолько серьёзно, правда? Ведь каждый может жить так, как он хочет, правда?
В глубине души юноша всегда вёл борьбу, не в силах уверенно и полноценно согласиться с данными размышлениями.
Но Чонгук? Гей?
Вспомнив события той самой ночи, Чимин вспыхнул и уставился в одну точку, широко распахнув свои усталые и тусклые карие глаза. Он не мог придумать себе этого. С течением дней юноше удалось убедить себя в реальности произошедшего, и с каждым мгновением, с каждым очередным накатившим воспоминанием ситуация выглядела в его глазах всё более ясной и чёткой.Это произошло. Но всё равно казалось, словно это был сон.
Чимин потянулся к прикроватной тумбочке и достал спрятанный и не законченный рисунок Чонгука, играющего на пианино. Лицо юноши оставалось пустым, так что даже и не было понятно, что это был он. Отчего-то Паку хотелось нарисовать его с улыбкой, ведь Чонгук был влюблён в музыку - явно игра на любимом инструменте должна была вызывать у него чувство эйфории. Но как и тем самым роковым летом Чимин не мог уловить ни тени, ни отдалённого призрака воспоминания его улыбки; однако художник был уверен в том, что она была прелестной.
Занятый рассматриванием рисунка, Чимин не сразу заметил лёгкий стук в дверь. Нахмурившись, юноша поспешно убрал листок бумаги обратно в тумбочку и, всё так же озадаченный, подошёл ко входу в комнату. Совсем скоро должен был появиться Тэхён, но вряд ли он стал бы стучать, верно?
Отбросив странное ощущение дежа вю, возникшее от воспоминаний при первом поцелуе с Чонгуком, Чимин аккуратно открыл дверь и внезапно был встречен лицом к лицу с Мин Юнги. Выражение лица которого, кстати, оставалось таким же спокойным и непринуждённым, как во все те разы, которые Пак видел юношу. Волосы парня пребывали в лёгком беспорядке, и одет он был в серый свитер и чёрные джинсы.
- Чимин, - татуировщик едва кивнул головой и, поджав губы лишь на мгновение, продолжил: - Тэхён ещё не появился? - он украдкой заглянул в комнату через плечо художника.
- Ах, нет, ещё нет, - торопливо стал пояснять художник, неловко продолжая держать ручку двери, - может, хочешь войти и подождать? Ты же к нему, правильно я понял?
- Да-да, - кивнул Юнги, - пожалуй, подожду.
Темноволосый парень вошёл в комнату и, кратко оглядевшись, вопросительно взглянул на продолжавшего неловко стоять возле уже закрытой двери Чимина.
- Какая кровать...? - не докончил вопрос Юнги.
- Тэхёна? - догадался Чимин. - Вот эта, - художник указал на место друга.
Кивнув, Юнги молчаливо присел на постель Кима и, вновь осмотревшись, остановил взор на собственных руках. Видимо, ему самому было немного неловко находиться наедине с художником. Тем временем Чимин поспешно добрался до своей кровати и присел, подняв ноги к себе и уставившись за окно. Погода всё ещё была слегка мрачной и угрюмой: с той самой поездки небо оставалось таким же бледным, тучи такими же грязными и потёртыми.
- Чимин, - слишком громко раздался голос Юнги в гробовой тишине комнаты, тут же заставив носителя имени обернуться к нему, - я бы хотел поговорить с тобой.
- Мм? - растерянно промычал Пак, неуверенно натянув на пальцы рукава худи и то и дело переводя взгляд в сторону, не в силах долго задерживать зрительный контакт с татуировщиком. Взгляд Мина всегда казался ему слегка пугающим; казалось, словно юноша мог видеть все спрятанные глубоко внутри тайны человека, все переживания и сомнения. От этого взгляда хотелось спрятаться и укрыться; Чимин лишь продолжал натягивать рукава худи и неловко поджимать плечи в попытке стать ещё меньше.
- Это касается Чонгука, - прямо и без спотыканий объявил Юнги. - Если ты, конечно, не против.
При имени музыканта сердце Чимина приятно заныло, и в то же время лёгкая волна тревоги пробежала по его телу. Вытянувшись, подобно струне, Пак набрал больше воздуха в лёгкие и на выдохе ответил:
- Не против, - его голос казался гораздо тише по сравнению с голосом татуировщика.
- Знаешь, он не такой, каким мог бы тебе казаться, - не теряя времени, начал Мин, удерживая зрительный контакт с внимательно прислушивавшимся к каждому его слову художником, - я знаю, что эта фраза звучит избито и банально, но так оно и есть. Чонгук очень сложный человек, его характер и его поступки переплетены в замысловатую паутину, понять которую не удаётся порой даже мне.
Чимин сделал глубокий вздох и, нахмурившись, с ожиданием уставился на Мина.
- Я говорю «даже», потому что являюсь самым близким для него человеком. Он редко кого подпускает к себе, что, я думаю, ты уже осознал сам, - художник едва уловимо кивнул, - но это не потому, что он людей не любит, а потому, что боится их. Забавно, конечно, но так оно и есть. Я думаю, что некоторые детали своего детства Чонгук расскажет тебе сам однажды, так как я на то не имею права, но могу сказать одно: он не виноват в том, что такой, какой есть.
- Об этом я и сам догадывался, - неуверенно ответил Пак, - в смысле, мы не виноваты в том, что вырастаем определёнными личностями. На это влияет множество факторов. Но, знаешь, - голос художника всё так же был отрывистым и слегка неуверенным, - тяжёлое детство или пережитые травмы не дают человеку право быть жестоким и несправедливым по отношению к другим людям.
- Не дают, согласен с тобой в этом, - кивнул Юнги, сохраняя хладнокровное выражение лица, - но и судить кого-то, не узнав причин и душевного состояния человека, тоже неправильно.
Чимин молча кивнул.
- Насчёт Чонгука... - Мин сделал глубокий вздох и слегка нахмурился, позволив своим каменным чертам слегка измениться, - он умеет любить. Он умеет заботиться. Он умеет быть хорошим и отзывчивым. Я знаю, что он был жесток к тебе, - на это глаза Пака испуганно расширились, вызвав лёгкую усмешку у Юнги, - не беспокойся, я просто был при тех обстоятельствах в парке. Вернее, мы тогда только познакомились. Кстати, именно я стал за тебя заступаться и отвлёк эту истеричку от воплей, - Мин расслабленно улыбнулся.
- Правда? - глаза Чимина раскрылись ещё шире и через мгновение он позволил себе тоже расслабиться. - Спасибо большое, - чуть тише проговорил он.
- Да ничего, - отмахнулся татуировщик, - единственное, о чём я хотел тебя попросить, это оставаться рассудительным и не бежать быстрее паровоза. Не делай опрометчивых выводов и не суди Чонгука слишком скоро.
- Да я и так... - стал слегка мямлить Чимин, опустив глаза вниз, на спрятанные в рукавах худи пальцы, - не судил никогда. В смысле, - он набрал побольше воздуха в лёгкие, - я всегда...чувствовал к нему что-то тёплое, и оно не угасло до сих пор, - почти шёпотом прозвучало признание художника. Его сердце забилось ещё сильнее; Чимин не ожидал от самого себя таких слов.
- Я догадывался, - с ноткой поддержки произнёс Мин, - но, знаешь, можно любить ненавидя и ненавидеть любя. Я просто хотел бы, чтобы ты дал ему шанс, - Чимин неловко поднял на него глаза, - доверься мне, он будет того стоить.
Было нечто убедительное в голосе Мина; что-то, что заставляло верить его словам беспрекословно. Он словно мог наложить на человека эти особые чары комфорта и доверия, его уверенность в собственных фразах даровала другим людям желание слушаться его и, подобно тому, как в комнате включается свет от одного щелчка, от его слов хотелось действовать и двигаться дальше.
- Хорошо, - спустя пару секунд ответил ему Чимин.
И как раз в это мгновение дверь в комнату открылась, и на пороге появился сияющий Тэхён. Его волосы были слегка потрёпаны ветром, но оставались всё такими же уложенными и прекрасными; блестящие глаза прятались под тёмными очками, озаряя всё вокруг своим очаровательным сиянием. На юноше был накинут бежевый плащ, под которым прятался светлый вязаный свитер и светло-синие джинсы. Глаза Тэхёна пробежались сначала по Чимину, а затем опустились на Юнги.
- Ты тут! - тут же отреагировал он, удивлённо подняв брови. - Как тебя впустили вообще? - спросил он, кинув свою сумку куда-то в сторону шкафа и тут же направившись на кровать к Юнги. Опустившись рядом с ним, он улыбнулся и оставил лёгкий поцелуй на неожиданно покрасневшем Мине.
- Хосок впустил меня, - тихо проговорил он, облизнув губы и явно обрадовавшись приходу Тэхёна, но продолжив стимулировать наигранное хладнокровие, - ты долго.
- Задержался в кафе с друзьями, - закатив глаза на собственное оправдание, ответил Ким.
- Ага, вот оно как, - тут же перебил их Чимин, хитро прищурившись и уставившись на обратившего на него внимание писателя. - Появился парень и меня теперь можно не замечать? - с ноткой наигранной обиды продолжил Пак.
- Чимин-и-и-и, - завопил Тэхён и, тут же подлетев к другу, обвил его шею своими длинными руками, заставив художника уткнуться лицом в собственную грудь. - Это вовсе не так, ты же знаешь, как сильно я люблю-ю-ю-ю тебя, - продолжал с извиняющимся воплем Ким, - ты же у меня единственный такой хороший и неповторимый, - его рука продолжала настойчиво трепать рыжие волосы Чимина, на что тот стал фыркать.
- Отпусти уже меня, чудище, - простонал Чимин и не без боя вырвался из твёрдой хватки друга. Ким продолжал сидеть рядом и довольно улыбаться. - Противный, - буркнул Пак и даже отодвинулся.
- О чём болтали без меня? - тут же сменил тему Тэхён, осматривая каждого из парней поочередно; судя по всему, ему было ужасно любопытно.
Юнги с Чимином переглянулись, и прежде чем Пак успел раскрыть рот, Мин ответил:
- О моём классном друге.
- Каком таком друге? - озадаченно и даже слегка с обидой нахмурился Ким, уставившись на татуировщика.
- Ну ты же ходишь в кафе с какими-то друзьями. Почему я обязан тебе тогда о своих докладывать... - беспристрастно ответил ему Юнги, пожав плечами.
- Ревнуешь? - сверкнул глазами Тэхён, медленно поднявшись с кровати.
- Больно надо, - фыркнул Мин и повернул голову в сторону окна, сложив руки на груди.
- Какой же ты милый! - завопил Тэхён и неожиданно прыгнул на татуировщика, придавив того своей немаленькой тушкой.
- О боже, - послышалось пыхтение Юнги.
Чимин цокнул и взял телефон.
Эти глупые парочки.
Z Z Z
Чонгук сидел на свободном стуле в тату-салоне Юнги. Его глаза лениво и однообразно проскальзывали по каждой детали помещения, останавливаясь на уже ранее изученных юношей эскизах, на чистых и стерильных раковинах, на делающем очередную татуировку клиенту Мине. Где-то возле кассы Джиен играла спокойная и ритмичная музыка, едва разлетающаяся по тесному и слегка забитому мебелью салону. Атмосфера была немного сонной, и несмотря на лёгкое покалывание в пальцах от нетерпения и желания поскорее что-нибудь выполнить, Чонгук продолжал монотонно восседать за рабочим местом одного из мастеров, смена которого приходилась на вечер.
На улице был обыденный весенний день. Небо прояснилось лишь немного, и потепление в ближайшие дни, к сожалению, не ожидалось. Кто бы знал, что апрель станет таким хмурым и наводящим меланхолию месяцем. Час назад Хьюн отправлял Чонгука на другой конец Сеула, в какой-то определённый магазин для всяких написанных им в списке вещей. Это были какие-то баночки с красками, трансферная бумага и прочее. Чону понравилось вот так пересекать город на общественном транспорте в полном одиночестве, воткнув в уши наушники и игнорируя всё вокруг; даже погода, от которой веяло печалью, не давала ему повода для самобичевания.
Сам Чонгук изо дня в день еле волочил своё тело до академии, через силу заставляя себя продолжать учиться и делать домашнее задание. С тем самым профессором он так и не помирился, но толерантность друг к другу им неизбежно пришлось проявлять. В конце концов, Чон был подающим надежды учеником, и выгнать его стало бы непростой задачей для педагога. Сложнее всего было находить мотивацию на изучение того, что приносило раздражение и однотонность в его и без того лишённые красок будни. Единственное, что порой заставляло его внутренности немного скрючиваться, это мысли о той самой ночи с Чимином и недавний разговор с Юнги. Порой в музыканте просыпалось навязчивое желание поддаться странному искушению и позволить себе избавиться от прошлого путём исправления некогда совершенной ошибки. Но рядом с желанием всегда жил страх, непоборимый, нестерпимый и дикий страх, внушающий ощущение того, что из этого не могло бы выйти ничего положительного.
Чонгук вздохнул и вновь перевёл взгляд на Хьюна, который непринуждённо зависал в телефоне, то и дело роняя лёгкие усмешки. Музыкант медленно обвёл взглядом который раз за день тело юноши, отмечая его привлекательность и своё собственное возросшее либидо. Чёрная футболка татуировщика позволяла увидеть покрытые многочисленными чёрными рисунками мускулистые руки, рельефность которых заставляла музыканта делать глубокие и отчаянные вздохи; ноги парня были сильными, явно накаченными и хорошо подчёркнутыми в тёмно-синих джинсах с маленькими дырками на коленях. Конечно, Чонгуку всегда нравились именно такие типажи парней: сильные, мужественные, крепкие. Он любил самоуверенность, предпочитал всегда всё то, от чего исходила сила и энергия; всё то, что не вызывало в нём жалость. Жалкие картины рождали в нём лишь злость.
И снова ему в голову пришёл Чимин со своей болезненно бледной кожей, перманентными кругами под глазами, сгорбленной и вечно прятавшейся под огромными толстовками фигурой. Художник был слишком слабым и худым, Чонгук не мог отыскать в нём ничего, что могло бы показаться ему привлекательным. Пака хотелось только жалеть, и от этого агрессия в Чоне разрасталась ещё сильнее. Однако в ту ночь, в то самое мгновение, когда они засыпали, лёжа бок о бок, Чонгук не мог устоять перед мыслью о том, как прекрасен был Чимин в то мгновение. Было в нём нечто особенное, нечто вдохновляющее и неземное. Его хрупкость вызывала не только злобу, но и желание защищать, быть полезным и необходимым. Только именно эти порывы музыкант старался закапывать глубоко в душу и не трогать.
Задумавшись, Чонгук не сразу заметил, как Хьюн перестал сверлить взглядом телефон и подошёл к нему.
- Чонгук-и? - проговорил взрослый парень, неловко щёлкнув пальцами перед музыкантом
.
Слегка дёрнувшись, Чон перевёл на него всё ещё покрытый задумчивой дымкой взгляд и издал вопросительный звук.
- Мне нужно, чтобы ты помыл кое-какие инструменты для меня, - с улыбкой объяснил татуировщик; в его глазах светились искры наслаждения и радости. - А то у меня скоро клиент
.
- Хорошо, конечно, - неловко кивнул Чонгук, немного чопорно привстав со стула и растерянно почесав затылок. - Это же моя работа.
Хьюн расслабленно усмехнулся и направился к своему месту, жестами указав младшему следовать за собой. Чонгук, всё также слегка сконфуженный своим задумчивом ранее состоянием, послушался старшего и пошёл за ним. Забрав из рук татуировщика целую плеяду незнакомых музыканту инструментов, он внимательно выслушал то, как следовало промывать каждую деталь, и, кивнув, направился к раковинам, по пути миновав сосредоточенно работающего Мина и его клиента - неброского юношу с огромными от страха и боли глазами.
Надевая перчатки и выкладывая детали сбоку от себя, Чонгук думал о том, стоило ли когда-нибудь делать татуировку и ему тоже. Юнги не раз предлагал музыканту свои услуги, и однажды Чонгук сам был очень близок к тому, чтобы склониться перед заманчивыми предложениями старшего друга. Но каждый раз он стабильно отсрочивал этот самый момент, находясь в ожидании правильного времени и состояния. Уж очень хотелось ему сделать это значимым событием в своей жизни.
Промывая детали, музыкант вновь незаметно для себя вернулся к размышлениям о Чимине, которого, кстати, не видел в академии вот уже несколько дней сряду. Он не хотел слишком сильно заострять на этом внимание, художник и ранее поступал так; но почему-то именно сейчас, после всех произошедших между ними событий и немного изменившемся отношении музыканта к Чимину он не мог избавиться от переживаний за рыжеволосого юношу. Ничего не оставалось, кроме как ориентироваться по настроению Тэхёна: тот продолжал стабильно посещать академию, подсаживаться за столик к Юнги, за которым неизбежно сидел и Чонгук, и так же по-прежнему улыбаться, сияя своими вечно безумными глазами. Чонгук рассудил так: если бы Чимин был бы совсем при смерти, его лучший друг выглядел бы явно иначе. И это его отчего-то успокаивало.
И да, он давно привык игнорировать звоночек где-то внутри своего разума, кричащий и оповещающий о том, что наличие волнения за кого-то признак явного неравнодушия и возможных чувств. Нет. Не сейчас.
Чонгук внезапно услышал, как кто-то вошёл в салон, и, обернувшись через плечо, увидел фигуру Тэхёна. Тот, одетый всё так же в бежевое пальто, кратко осмотрел взглядом помещение, помахал Хьюну, улыбнулся Джиен и даже Чонгуку бросил слегка натянутую, но не без стараний улыбку. Разобравшись с верхней одеждой, светловолосый парень юркнул к сфокусированному на своей работе Мину и, подобно нетерпеливому маленькому ребёнку, присел рядом с ним, бросив в сторону клиента неловкую извиняющуюся улыбку. Отвлекать своего парня он не стал (хотя Юнги и так недовольно повёл носом, краем глаза уловив силуэт писателя), однако дожидаться ему никто не мог запретить. Чонгук цокнул и вернулся к мытью инструментов.
Через пару мгновений до музыканта стал долетать разговор между Юнги и Тэхёном; он стал невольно прислушиваться.
- Ты пришёл раньше, - первым сказал Юнги, видимо, уже заканчивающий татуировку и позволивший себе отвлечься на разговоры.
- Да-а, мне было скучно, и я соскучился, - послышался взволнованный ответ Кима. Чонгук еле удержался, чтобы не закатить глаза. Ему осталось промыть последнюю деталь, потому процесс он стал слегка растягивать.
Юнги промычал что-то нечленораздельное в ответ. Затем Тэхён принялся описывать детали своего дня: пары в академии, замечания раздражающих его преподавателей, «эту угрюмую и жутко надоедающую погоду», какие-то совершенно незначительные подробности своей рутины.
- ...и ещё мы с Чимин-и собираемся вечером устроить марафон любимой дорамы, - продолжал он всё тем же волнительным тоном. От имени художника уши Чонгука невольно навострились.
- Как он, кстати? Давно не видел его, - послышался размеренный голос Юнги, впервые заговорившего за последние несколько минут.
- Он чувствует себя не очень хорошо в последнее время, - тон его голоса слегка опал, и казалось, что Тэхён в самом деле был встревожен по поводу этой ситуации. - Вот поэтому стараюсь проводить с ним вечера, чтобы он не тосковал слишком сильно.
- Знаешь, что с ним? - как бы невзначай поинтересовался Мин. Почему-то у музыканта появилось чувство, что татуировщик расспрашивал своего парня с определённой целью; без сомнений он знал об удобном месторасположении Чона. Юноша поджал губы.
- Это только его личное, - осторожно и немного тише произнёс Ким. - Просто его физическое состояние слегка нестабильное, - добавил он через пару секунд.
Чонгук невольно нахмурился и отложил последнюю вымытую деталь. Подобрав все инструменты, он подошёл к Хьюну, ответил неловкой улыбкой на его бесконечный поток благодарственных речей, отдал все вещи и, не зная куда бы себя деть, вернулся обратно на свободное место отсутствующего мастера. Отсюда не было отчётливо слышно деталей разговора между Тэхёном и Юнги, однако он мог видеть их переговаривающиеся фигуры. По всей видимости, татуировка была уже закончена, и клиент Мина покидал салон с расслабленной и победоносной улыбкой.
Пока Юнги разбирался со всякими грязными салфетками и использованной аппаратурой, Тэхён маячил недалеко от него, продолжая что-то беспрерывно рассказывать. Следя за ними слегка задумчивым и растерянным взглядом, Чонгук не мог выкинуть из головы слова Кима о состоянии Чимина. Почему-то его заботило это; по каким-то неясным для самого себя причинам он ощущал ответственность за то, как чувствовал себя художник. Ведь и он приложил к этому руку, правда? Словно того события в Пусане было недостаточно.
Чувство вины окутало музыканта, и в его голову внезапно пришла самая дикая идея, одна из тех, осуществить которые кажется всегда бредом, чрезмерным драматизмом и простой глупостью.
Однако, вовлечённый в странную нужду сделать хоть что-нибудь, Чонгук медленно и неуверенно поднялся на ноги с твёрдым желанием подойти к своему старшему другу. Набрав побольше воздуха в лёгкие, он решительно направился к продолжавшей вести непринуждённый диалог парочке. Остановившись в паре метров от них, музыкант поймал на себе любопытный и немного озадаченный взгляд замолчавшего Тэхёна. Внезапное затишье писателя привлекло внимание Мина, который тут же развернулся и оказался лицом к лицу с серьёзным и твёрдо настроенным Чоном.
- Хён, можно тебя на минутку? - с едва уловимым напряжением в голосе проговорил Чонгук, с особым старанием игнорируя ошеломлённый (и, наверное, недовольный) взгляд Кима.
Юнги молча отложил свои инструменты и, сказав Тэхёну: «подожди здесь», последовал за Чонгуком в более менее уединённое место и без того заполненного салона. Как только они оказались вне слышимости, музыкант приблизился к своему старшему другу и, немного наклонившись вниз вследствие своего роста, проговорил:
- Можешь дать мне номер телефона Хосока?
Нахмурив брови, Мин пробежался инспектирующим взглядом по лицу младшего и ответил:
- Тебе зачем?
- Надо, - с нуждой в голосе пояснил музыкант. Со стороны выражение его лица казалось немного обезумевшим: широко раскрытые глаза, наполненные какой-то немыслимой идеей, полураскрытый напряжённый рот, покусанные от волнения губы, сбившаяся чёлка. Но что-то в его лице так и кричало о необходимости, об острой нужде и беспокойстве. Юнги тут же прочёл это по его чертам.
- Не забудь, он живёт на пятом этаже, - сверкнув глазами, с намерением проговорил Юнги и достал свой телефон. Чонгук усмехнулся, заранее подозревая о том, что скрыть что-либо от Мина было невозможно.
Он достал свой телефон и переписал номер Хосока. В процессе музыкант почувствовал на себе пронзающий взгляд Тэхёна, направленный прямо на него; краем глаза он заметил, как писатель неотрывно сопровождал каждое действие юноши своим неделимым вниманием. Чонгуку стало неловко: казалось, словно даже этот гиперактивный Тэхён мог прочесть его душу наизнанку.
Без лишних слов и предупреждений (это Чонгук оставил на Юнги) Чон забрал свою куртку, вышел на улицу, закурил и набрал номер Хосока, пересекая пешеходный переход в сторону остановки.
Z Z Z
- Хорошо, мам, - с улыбкой кивнул Чимин, говоря по телефону с матерью и разглядывая одну и ту же картину за окном своей комнаты вот уже порядком десять минут. Странную черту заметил художник: серое и мрачное небо имело сильное влияние на то, какими тусклыми, однородными и непримечательными становились машины, люди, проспекты, бесчисленные вывески и полуголые деревья. Одно лишь полотно над головой способно было изменить пейзаж кардинально. Чимин посчитал это забавным. - Да-да, конечно, я обязательно приеду к тебе на выходные. На эти вряд ли, но, может быть, на следующие.
Голос мамы был тёплым, нежным и наполненным заботой; с тех пор, как они вернули былое общение, на душе Пака стало тоже спокойнее. Они общались довольно часто, и совесть не съедала юношу так, как прежде. Он был счастлив слышать о благополучии своего родителя; как хотел бы он слышать то же самое и от отца.
- Хорошо, созвонимся ещё, пока-пока, - опустив взгляд вниз, на свои бегающие по подоконнику пальцы, проговорил художник; рыжая чёлка упала юноше на глаза. На лице заиграла ласковая улыбка.
Убрав телефон от уха, Чимин крепко сжал его одной рукой, продолжая держаться за подоконник и смотря куда-то вниз. Разум его внезапно погрузился в самые неоднозначные размышления; он вообразил вдруг, как изменилось бы всё, если бы его родители сошлись вновь. Однажды загоревшаяся любовь не может погаснуть навсегда, правда? Даже сам Пак убедился в этом на собственном опыте.
Но, быть может, не вся любовь остаётся такой же чистой, невинной и преданной, какой бывает с самого начала.«Можно любить ненавидя и ненавидеть любя». Юнги был прав: любовь может остаться, а возможность сойтись - нет.
О каком шансе мог говорить Юнги, когда Чимин готов был дать его Чонгуку всегда, и тогда, и сейчас, и даже, наверное, потом? Музыкант сделал его тем человеком, которым он являлся сейчас; как мог он не дать ему шанса?
Чимин добрался до кровати и легко опустился на неё, продолжая держать затуманенный взгляд перед собой. Даже обычное фокусирование отнимало слишком много сил. Разговоры тоже. Он не ел уже несколько дней, просто потому что с физическим стрессом справляться было легче, чем с душевным. Просто потому что хотел почувствовать себя красивым. Достойным.
В академии он не появлялся. За это придётся немало заплатить в будущем, но это потом; главное, что не сейчас. Тэхён не оставлял его ни на мгновение, разве что ходил на пары и иногда виделся с Юнги (и то потому, что Чимин уже говорил ему сходить развеяться). Писатель не заставлял его есть, не принуждал его к пище; он просто просил.
Утром Чимин поймал себя на мысли о том, что не хочет больше жить.
Картинка перед глазами стала нечёткой, расфокусированный взгляд покрылся пеленой слёз. Внутри всё вновь болезненно сжалось, словно тиски сдавили его сердце с грозной силой. Как же сильно он ненавидел себя.
Он только опустил голову вниз, вжимаясь в себя от невыносимой душевной боли, как внезапно дверь в его комнату открылась, и едва он успел поднять голову, как услышал:
- Чимин?
От знакомого голоса по телу Пака пробежали мурашки, и он мгновенно поднял взгляд на вошедшего человека; различив фигуру Чонгука сквозь пелену мешающих слёз, Чимин агрессивно вытер глаза сухими ладонями и, широко распахнув свои и без того округлённые от удивления веки, едва слышно проговорил:
- Почему?..
И столько значений пряталось в одном лишь простом вопросе; столько смысла вложил юноша в одно брошенное под властью эмоций слово. Он не двинулся ни на миллиметр; продолжая сидеть на кровати, художник лишь с разорвавшимся от боли и неожиданности встречи сердцем продолжал рассматривать силуэт застывшего в дверях прекрасного темноволосого юноши. Лицо Чонгука было изумлённым, слегка перекосившимся и даже капельку испуганным; в озере его тёмных глаз пылало слишком много невысказанного, в руках плясала очевидная дрожь.
Они застыли вот так на мгновение, неотрывно глядя друг другу в глаза и прислушиваясь к подскочившему биению собственных сердец. Чонгук сделал движение первым, ступив на пару шагов вперёд и позволив входной двери закрыться с резким шумом. Чимин прикусил губу и, глядя на Чонгука снизу вверх, безмолвно стал чего-то ожидать.
Музыкант подошёл к нему очень медленно, словно считая каждую секунду и ловя каждое проскочившее мимо мгновение; он двигался так, словно Чимин, подобно кошке, мог встать и убежать, ускользнуть куда-нибудь и не вернуться. Юноша так же неспешно опустился на кровать и, сделав рваный глубокий вздох, обнял Чимина.
Они оба закрыли глаза, и через мгновение рыжеволосый парень расслабился, вдыхая знакомый до дрожи аромат. Время вновь застыло. Чимину захотелось плакать ещё сильнее, но он боялся даже дёрнуться, не то что позволить слезе скатиться по худым чертам. Он снова ощутил ту ауру защиты, комфорта и безопасности, это сладкое чувство поддержки, разлившееся приятной негой по всем его конечностям.
Его лицо пряталось где-то в области шеи музыканта; его нос касался оголённых участков кожи юноши. Его руки неосознанно вцепились в красную толстовку Чонгука.
Прошло несчётное количество времени, прежде чем музыкант отстранился от него первым и, словно испугавшись собственного поступка, подскочил с кровати в одно мимолётное мгновение. Одарив Чимина ошеломлённым взглядом, он попятился назад, в сторону двери, и, остановившись, тихо сказал хриплым от долгого молчания голосом:
- Ешь, - он запнулся, - пожалуйста.
Затем Чонгук развернулся, схватил ручку, открыл дверь и ушёл.
Чимин долго смотрел на дверь, словно она могла вновь открыться и позволить моменту повториться десятки тысяч раз. В комнате было тихо и холодно
. Он всё равно не ужинал.