seven
How many nights does it take to count the stars? That's the time it would take
to fix my heart. Oh, baby, I was there for you;
All I ever wanted was the
truth.
( Сколько ночей это займëт
считать звëзды
Именно столько времени это займëт , чтобы вылечить моë сердце.
О, малыш, я был рядом с тобой;
Всё , чего я когда -либо хотел,-это
правда)
°
Чимин продолжал плакать, сидя на полу и игнорируя лучи солнца, бьющие его в спину сквозь тонкое окошко. В комнате царила тишина, изредка прерываемая стонами юноши, которые он так отчаянно пытался подавить, закрыв рот ладошкой и уткнувшись в костлявые коленки. Губы жгло от горячности внезапного поцелуя; казалось, словно чужие уста всё ещё бегали тенью по его лицу. Чимину чудилось, словно стены душили его со всех сторон, принося нестерпимую боль и желание поскорее исчезнуть.
Даже с закрытыми глазами рыжеволосый юноша всё ещё мог видеть перед собой этот холодный взгляд, в котором пенились омерзение и отвращение; он всё ещё мог видеть луч разочарования, пронзивший глаза Чонгука в последнее мгновение. Кто бы мог подумать, что один взгляд может приносить столько физических страданий? Он был подобен лезвию: пронзал настолько глубоко и точно.
Но поцелуй.
Как только Чонгук коснулся его губ, сердце Чимина забилось бабочкой, и он забыл о последствиях, о предубеждениях, о ненависти музыканта по отношению к нему и его творчеству; он забыл обо всём, самозабвенно погрузившись в волну страсти и последовавшей за ней агонии. Внутри него весна расцвела подобно тому, как за окном выглянуло мартовское солнце и позволило природе вздохнуть новой жизнью. В объятиях Чонгука было спокойно. Впервые за столько мучительных лет Чимин ощутил себя в безопасности; все его волнения, все тревоги и переживания исчезли, стоило музыканту обхватить его тело и будто бы взять на себя ношу этих терзающих эмоций. На пару мгновенией его сердце словно облегчилось и обрело свою умиротворённость.
Но можно ли было так яростно, так жестоко лишать его тепла? Прежние тревоги пали на него с наибольшей тяжестью; сейчас ему казалось, что сил вынести их вновь было недостаточно. Как же он раньше жил день за днём без этого тепла? как же раньше он и мечтать всерьёз не смел о его руках, его губах и их касаниях?
Внезапно дверь комнаты открылась, и Чимин невольно поднял рыжеволосую макушку, сквозь пелену слёз различая стоящего Тэхёна. Глаза блондина расширились, и через мгновение он бросился на пол; обхватив обеими руками податливое тело, он прижал юношу к себе и тихо прошептал:
— Всё хорошо…я рядом…
Чимин всхлипнул, вжавшись в Тэхёна и уткнувшись мокрыми глазами в нежную ткань его оранжевого свитера. Исходящее от друга тепло подарило ему иллюзию спокойствия, и он стал приходить в себя, ощущая на себе лёгкие поцелуи блондина и нежные поглаживания его рук.
Спустя пару минут Чимин немного отстранился; взглянув в глаза друга, художник различил в них заботу и искреннее беспокойство. Брови Тэхёна были слегка нахмурены, и красивые губы сжались в тонкую линию.
— Что случилось? — ласково поинтересовался Тэхён, и его шоколадные глаза обрели бережный и умилённый оттенок. Он провёл рукой по волосам Чимина, убирая чёлку с покрасневших глаз юноши и смахивая большим пальцем оставшиеся слезинки с уголков глаз. Справа от него светило солнце, поигрывая перламутровыми лучами на его светлых волосах.
— Ничего такого, — солгал Чимин, опустив взгляд вниз. Ощутив на себе пытливый взор Тэхёна, юноша поднял глаза на друга и вздохнул. — Я ненавижу этого Чонгука, — тихо прошептал он.
— Почему же? — убирая волосы с лица Чимина, осторожно продолжил блондин. — Он что-то сделал тебе? — с внезапной сталью в голосе переспросил он.
— Вновь и вновь, — изнурённо и с лёгкой жалостью прошептал Пак, — я так устал, Тэхён, так устал.
Брови Кима сконфуженно сдвинулись к переносице, и на лице юноши отобразился отпечаток явного недопонимания. Остановив свои действия с волосами Пака, юный писатель взял одну из его ладошек в свою и, заглянув в печальные глаза Чимина, сказал:
— Ты можешь рассказать мне, — его голос держался на грани шёпота.
— Хорошо, — кивнул художник и сделал глубокий вздох, подняв голову к потолку. — Это длинная история, Тэ.
— Вы ведь совсем недавно встретились, — неуверенно предположил блондин, склонив голову к плечу и ожидающе взглянув на Пака. — Или ты что-то скрываешь?..
Чимин молча кивнул и, не в силах встретиться глазами с другом, опустил взор на переплетённую с ним ладошку. Набравшись сил, он начал рассказывать:
— Это случилось очень давно. Со времён средней школы, наверное? — юноша замолкнул на мгновение. — Чонгук и я учились вместе в пусанской школе.
Приподняв брови, Тэхён рьяно вздохнул и предпочёл промолчать, ожидая дальнейших слов друга.
— Мы никогда не общались. Мы были будто с разных полюсов, — юноша украдкой бросил взгляд на друга, — я в принципе ни с кем не общался, а вот он был центром внимания каждого. Я всегда восхищался им, — нерешительно улыбнулся художник, — казалось, словно он был хорош во всём. Он всегда был чрезвычайно красив, умён, талантлив. Его любили, его признавали. Но вот только он всегда ходил с маской презрения, — нахмурившись воспоминаниям, продолжал Чимин. — И было в нём нечто загадочное, нечто таинственное. Я знаю, что многое придумал сам. Будучи сам романтической личностью, ты должен понять меня в этом, — он поднял взгляд на Тэхёна, и тот понимающе кивнул. — Мне всё настолько нравилось в нём, что я стал рисовать его изо дня в день. Вся моя жизнь состояла из наблюдений за ним, из его скетчей и бесконечных штрихов его утончённого лица.
— А он знал об этом? — не утерпел Тэхён. Прикусив губу, он вздохнул и тут же прибавил: — Прости, продолжай.
— Он не знал об этом, но, верно, догадывался? Трудно не заметить, когда кто-то восхищается тобой изо дня в день, — усмехнулся самому себе Пак. — За два года до выпуска, как раз в ту весну, когда я перевёлся в Сеул, случилось нечто…ужасное.
Взволнованно нахмурившись, Тэхён внимательно взглядывался в лицо Чимина, пытаясь прочесть эмоции юноши во время пересказа.
— Прежде всего ты должен знать одну вещь: Чонгук любил унижать остальных людей. Он всегда превосходил всех, и любил напомнить каждому об этом, — с печалью произнёс Пак. — Ему нравилось смеяться над недостатками окружающих, над их неловкими моментами и прочее. Это никогда не нравилось мне; ведь я был одним из вечно осуждённых.
Рука Тэхёна крепче сжала ладошку Чимина, и художник сделал глубокий вздох.
— В то время я выглядел иначе: ты, должно быть, помнишь, — смущённо прибавил рыжеволосый юноша. — Так вот он любил давить мне на больное, превращая маленький комплекс в огромный снежный ком: день за днём он добавлял слой за слоем. В один день я пошёл в парк, чтобы вдохновиться атмосферой и попробовать представить улыбку Чонгука, — Чимин сглотнул, глубже погружаясь в воспоминания и вновь переживая тот страх. — Он оказался там со своей мерзкой компанией. Юнги среди них не было, — он поднял взгляд на Тэхёна, вдруг ощутив нужду уверить в этом друга, — по крайней мере я не помню его среди них. Честно говоря, я даже никогда не видел Мина раньше, — сконфуженно добавил он, — так вот, он и его дружки оказались там. Чонгук…он… — Чимин сделал глубокий вздох. — Он увидел мои рисунки, узнал себя в них и…он гомофоб, Тэхён, он
…
Тэхён обнял его за плечи, прижимая к себе крепче и утыкаясь подбородком в рыжую макушку. Гладя рукой спину друга, он выждал пару мгновений и сказал:
— Лучше не рассказывай: я догадался сам.
Чимин кивнул и, вполголоса поблагодарив юного писателя, попытался выровнять дыхание, утирая тыльной стороной ладони новые слезинки.
— Из-за него ты переехал? — как только художник немного успокоился, осторожно поинтересовался Тэхён.
— Да, — кивнул Пак, — из-за этой ситуации. Я так надеялся сбежать от прошлого, оставить всё позади, — глаза юноши вновь наполнились слезами, — я так хотел начать жить заново, перестать быть пленником собственных эмоций. Но, кажется, куда бы я ни сбежал, Чонгук всегда окажется там, чтобы мучить меня вновь и вновь, — его голос перешёл на жалобные стоны.
— Он вновь обижает тебя? — предохранительно спросил Тэхён, в глазах которого заиграла злость.
— Да лучше бы он продолжал вести себя так, как раньше, — отчаянно и громко ответил художник, — ведь я привык к тому Чонгуку, я уже знаю, как вести себя с ним; сейчас он ведёт себя так непонятно, так неясно и совершенно неадекватно. Мы оба делаем вид, что не знаем друг друга — и даже верим в это порой, но, — он сделал глубокий вздох, — как бы я ни надеялся, что он оставит меня в покое, он продолжает творить странные вещи, когда мы остаёмся наедине. Его поступки никак не согласуются со словами, и я устал, Тэхён, я так устал…
Чимин заплакал с новой силой, закопавшись лицом в свитер друга и вырвав наружу изорванный стон. Крепче прижав к себе художника, блондин уставился на белую стену, нахмурившись и о чём-то призадумавшись.
— Но знаешь, что самое глупое, самое ужасное? — отстранившись, пытливо взглянул в глаза юному писателю Чимин.
— Что?
— То, что я сам не отпускаю его; то, что я сам хочу этой боли, хочу этих страданий и унижений, — шёпотом пояснял рыжеволосый юноша, — в том, что я сам ищу пути назад, к прошлому. Подобно кроту, я рою и рою туннель обратно, не думая ни о собственном состоянии, ни о том, что там, позади, счастья не было, и никогда его там не станет!
— Солнышко, — ласково проговорил Тэхён, обнимая Чимина и закрывая глаза, — ты бы сказал мне раньше, я бы ни за что не стал сближаться с Юнги и искать встреч с ним и его другом, — он сделал глубокий вздох, — я никогда бы и представить не мог, что Чонгук окажется таким, что он был такой важной персоной в твоей жизни.
— Прости, что я не рассказал раньше, что я отказывался рассказывать тебе правду о своём переезде, — через пару мгновений уже спокойно проговорил рыжеволосый юноша. — Он только что поцеловал меня, Тэхён.
Удивлённый, Тэхён отстранился от друга на мгновение и озадаченно заглянул ему в глаза.
— Что он сделал?!
— Он просто взял и, — Чимин вздохнул, прикусив губу, чтобы не заплакать.
— Разве ты не сказал, что он гомофоб? — сконфуженно поинтересовался блондин.
— Я тоже так думал, — опустил взгляд вниз художник, — сейчас я совсем в замешательстве. Мне начинает казаться, что он готов даже приносить мне удовольствие, только чтобы мучить потом с новой силой.
— Плохо дело, — вздохнул Тэхён, проведя ладонью по волосам, — но в случае чего я всегда готов буду защитить тебя от него, — решительно проговорил юный писатель. — Обещаю.
— А нужна ли мне она, защита эта… — запнулся Чимин, — …когда я сам ищу себе невзгод.
Z Z Z
For your eyes only, I show you my heart For when you're lonely and
forget who you are; I'm missing half of me when
we're apart Now you know me, for your ey
es only For your eyes only.**
( Только для твоих глаз я показываю тебе моë сердце
Потому что, когда тебе одиноко, забываешь , кто ты такой ;
Я теряю половину себя, когда мы врозь
Теперь ты знаешь меня,к твоему свединию только ЭС
Только для ваших глаз)
— Можно за этот стол, — слабо кивнув на свободный стол, сказал Юнги; в руках юноши находился поднос с банкой лимонада, салатом и рисом. Поверх серой футболки на татуировщике была надета чёрная клетчатая рубашка с засученными рукавами, открывавшими вид на многочисленные чёрные татуировки, украшавшие кожу юноши; худые ноги были обтянуты чёрными джинсами с многочисленными дырками. Волосы парня были слегка взлохмачены, и пронзительные тёмные глаза смотрели на всё вокруг из-под нахмуренных бровей, удерживая в себе некоторую строгость и внимательность.
Молча кивнув, Чонгук последовал за другом, и через мгновение они оказались на месте; в руках музыканта также находился поднос с едой. Вокруг них царила оживлённая студенческая атмосфера: столовая кишела молодыми людьми, громко переговаривающимися между собою и создающими гул, подобный осиному рою. Привыкший к академии, Чонгук едва замечал своё окружение, сконцентрировавшись на своём хёне и еде.
Пальцы юноши обхватили палочки для еды, и взгляд его был слегка задумчив и рассеян; серое худи облепило его тело, подобно мешку, и весь он казался напряжённым и немного скованным. Помявшись, он отложил палочки на поднос и поднял взгляд на Юнги, уминавшего в это время рис и не сводящего взгляда с экрана телефона.
Словно почувствовав настроение Чонгука, Мин отключил телефон и пытливо взлянул на него в ответ.
— Что-то не так?
— Да нет, — отмахнулся Чон, опустив взгляд и единожды мотнув головой, — всё как обычно: надоело.
— А-а, понимаю, — закивал Юнги, захватив палочками рис и затем отправив его в рот, — академия совсем не то, о чём ты мечтал? Поэтому я пару раз чуть не вылетел отсюда.
— Да не то чтобы, — неуверенно протянул музыкант, взяв палочки обратно в руки и принявшись бестолково водить ими по еде, — лучше скажи мне, — он поднял взгляд на хёна, — что у тебя с Тэхёном?
Озвучив вслух волновавший его вопрос, Чонгук ожидающе и слегка боязливо впился любопытными глазами в глаза друга. В последние дни он много задумывался об их разговоре с татуировщиком по поводу ориентаций, добавив ко всему свой недавний опыт с бедным художником, и в итоге пришёл к печальному выводу: отрицать свою сущность было бессмысленно, но потакание ей вводило в безумие и беспрестанное замешательство. (как тяжело быть геем трагедия века! 1! 1)
Мин ответил не сразу; опустив взгляд, он продолжал есть, по всей видимости обдумывая ответ. Вокруг них продолжала играть суетность, ни капли не мешавшая Чонгуку следить за каждой эмоцией, пробежавшей на лице друга.
— Ничего, — кратко произнёс он, подняв на младшего беспристрастный взгляд. На его лице не было и тени волнения либо смущения. — В начале мы общались, даже переписывались некоторое время, — неохотно продолжил он, — и мне очень понравились его стихи. Все он показывать отказался, но те, что мне посчастливилось увидеть, вызвали во мне восторг, — юноша говорил честно, но с явной принуждённостью. — Честно говоря, в последние дни мы и не общаемся: он словно другой стал.
— И к лучшему, — кивнул Чонгук, — не думаю, что у него были платонические намерения. В смысле, шутить на эту тему было весело, — пояснял он, — но всерьёз ты бы не был же с парнем, верно?..
Музыканту было мало известно о личной жизни Юнги, так как он предпочитал умалчивать о проблемах, касающихся его сердца и интимных переживаний. Чон лишь знал, что однажды тот был влюблён в девушку и даже состоял с ней в отношениях; ни причин разрыва, ни подробностей как таковых он не знал. И никогда не требовал, на самом деле; тема любви редко становилась для них обсуждаемой, так как ни один, ни второй не находили в себе желания обсуждать собственных скелетов в шкафу.
— Почему нет? Я ведь тебе объяснял, — с лёгкой раздражительностью возразил Мин, нахмурив брови и устремив на друга пытливый взор; он даже перестал кушать на мгновение. — Только не заставляй меня повторять одно и то же.
— Нет, хён, просто, — торопливо принялся защищать себя Чон, — в глубине души ты ведь сознаёшь неестественность всего этого, не так ли? Понимаешь ведь, что с парнем не будет правильно, — бесстрастно объяснил он.
— Нет, не понимаю, — с открытой озадаченностью на лице сказал татуировщик, — моя личная жизнь касается только меня априори, это понятно? Каким бы хорошим другом ты мне ни был, твоя гомофобия не станет для меня фактором принятия решений.
Голос Юнги был безоговорочен, твёрд и решителен; подобная смелость, смешанная с чем-то крепким и железным, вызывала в Чонгуке раздражение. Ему хотелось спорить, хотелось ругаться и настаивать; но в глубине души он понимал, что хён был прав, и лезть в чужую личную жизнь музыкант не мог.
Хотел бы он быть так же в чём-то уверен.
— Ладно, — сухо произнёс он, найдя в себе силы подцепить палочками лапшу и отправить её в рот.
Не столько чувство неправильности, сколько ревность играла главнейшую роль в капризах младшего. Мысль о том, что у его друга мог бы появиться кто-то важнее самого Чонгука, вводила его в возмущение, воспламеняя внутри собственничество и подбавляя масла в огонь размышлениями об итоговом одиночестве и неизбежной брошенности.
Последующие минуты текли в молчании с обеих сторон: Юнги спокойно продолжал есть, обновляя социальные сети и не обращая на младшего ни капли внимания; Чонгук же задумчиво пытался пережёвывать пищу, оглядываясь изредка по сторонам в попытке отыскать что-то. Кого-то.
Со времён поцелуя с Пак Чимином прошло три дня. Мир вокруг продолжал быть тем же: всё то же тоскливое, быстротечное утро, всё те же скучные, разочаровывающие своей бесполезностью пары, всё те же приёмы пищи, те же люди вокруг; то же фортепиано в классе и тот же синтезатор дома, те же мелодии и та же музыка; за окном всё по-прежнему царила весна, такая же непостоянная и взбалмошная, как и ураган эмоций внутри музыканта. Он старался не задумываться о случившемся событии всерьёз; он старался не зацикливаться на мысли о том, что он не испытал в том разочарования и даже наоборот впервые почувствовал безумное, кипящее вдохновение тем же вечером, которое, подобно жидкости из котелка, лилось со всех сторон, дымилось и обжигало прочие составляющие этого мира. В тот день он будто очутился в лихорадке: всё его тело неистово пылало, но, коснувшись кожи, любой мог бы ощутить её мёртвенную хладность. Он словно помешался, превратился в кого-то чужого, в кого-то беспринципиального и свободного.
Но состояние продлилось недолго: стоило солнцу с утра осветить весенние улицы, покрытые тротуарами и сухими газонами с прошлогодней травой, окаймляемые множеством поблёскивающих ручейков и окружёнными голыми, но уже подающими признаки жизни деревьями, как Чонгук утратил в себе прежнюю горячность, ощутив себя несоизмеримо пустым и безнадёжным.
Находясь в академии, музыкант образовал в себе весьма глупую и необъяснимую привычку: искать глазами художника, но никогда не подавать вида о наличии интереса. Их взгляды никогда не сталкивались, ведь Чонгук избегал любой возможности ответной реакции со стороны рыжеволосого юноши; он любил следить за ним украдкой, порой злясь на самого себя, а порой и на предмет своей слежки. В иные моменты он заставал Чимина в коридорах академии поблизости со своим блондинистым поэтишкой; и вечно они смеялись, вечно они были веселы и радостны, раздражая Чонгука своими настроениями и только глубже копая пустоту в его сердце. Отчего оно так было? Почему же ему не давало покоя то, с какой лёгкостью, с какой небрежностью Чимин смеялся с другом, в то время как он, Чонгук, не мог перестать думать о нём и об их поцелуе? Как же так вышло, что влюблённый в него художник подавал признаков интереса гораздо меньше чем он, равнодушный к нему Чонгук?
Одёрнув самого себя, Чонгук опустил взгляд на поднос с едой и прикусил губу. Что за глупости сквозили в его одурманенной голове? Зачем он сам плёл себе петлю?
— Пора идти, Чонгук, — неожиданно вырвал его из размышлений Юнги, поднявшийся из-за стола и уставившийся на него с привычной бесстрастностью во взгляде.
Кивнув, музыкант поднялся и, осмотрев пищу, к которой он едва притронулся, решил выкинуть все остатки и поужинать вечером дома. Через мгновение копошений юноши направились к мусорным бакам и, избавившись от остатков пищи, ненужных отходов и подносов, пошли в сторону выхода. Чонгук проходил сквозь людей, игнорируя их взгляды и смотря прямо перед собой; его лицо оставалось всё таким же хмурым и озадаченным. Юнги, заметивший настроение друга, решил не задавать лишних вопросов и лишь поджал губы, пробежавшись единым взором по чертам музыканта и оставив его в покое.
Оказавшись вне столовой, Юнги остановился и повернулся к Чонгуку.
— Я пошёл в свой кабинет, а ты иди в свой, — сказал он, заглянув в глаза друга; освещение было слабое, и в лёгких сумерках лицо Юнги казалось худее и болезненнее.
— Ладно, — музыкант кивнул и развернулся в сторону нужного коридора.
— Постой, — Юнги остановил его, схватив за предплечье; как только глаза Чона вопрошающе уставились на него, он продолжил: — Не ходи таким апатичным. Что бы там ни занимало твоё сознание, оно того не стоит.
Чон лишь молча кивнул и, дождавшись, пока татуировщик отпустит его, направился в сторону своего кабинета. Молча лавируя вокруг людей, он испытывал прежнее смятение внутри, не обращать внимание на которое было невозможно. Поцелуй с художником оставил на нём несгладимый след, который теперь отзывался в каждой клеточке его существа, подобно тому, как стремительно яд проникает в кровь человека и, охватывая его всецело, убивает одним выстрелом.
По пути до кабинета Чонгук натолкнулся на знакомое лицо; кажется, это был юноша с факультета Чимина. Каким-то образом музыканту удалось запомнить личностей, окружавших художника в академии, которые в последующем довольно точно определяли одно: сам рыжеволосый юноша был где-то неподалёку. Если учесть его отсутствие в столовой (которую он, впрочем, никогда не посещал), у Чонгука не осталось сомнений, и он, выпрямившись и уставившись перед собой, придал своему взгляду самый равнодушный и холодный тон, на каков был только способен.
Спустя пару метров он заметил краем глаза Чимина, Тэхёна и Хосока, который обрёл у себя привычку постоянно вертеться вокруг них в академии и вне её стен. Они стояли возле левой стены с небольшим стендом, на котором висели многочисленные расписания, объявления и проч. Периферическое зрение позволяло определять личностей, но не способно было точно передать направления их взглядов, и потому Чонгук, проходящий как раз мимо вышеописанной компании, решил поддаться своему любопытству и бросить на них случайный, будто бы совершенно не запланированный взгляд.
Почти мгновенно он столкнулся с глазами художника; заметив его взгляд, тот словно осунулся, стал меньше и уязвлённее. С виду он всегда казался больным, но в этот момент его кожа словно была ещё бледнее, синяки ещё темнее, а глаза ещё пустее; и с губ упала его фальшивая улыбка. Никого из окружения Чимина музыкант не видел: ни белую макушку Тэхёна и его строгий, направленный на Чонгука взгляд; ни Хосока, приветливо махнувшего ему рукой.
На две секунды между ними настроился зрительный контакт, со стороны казавшийся случайным, но только им обоим понятный и ясный настолько же, насколько многословный и красноречивый. Чонгук первым отвернулся, невольно не сдержав усмешки и решив проигнорировать ускорившееся сердцебиение.
Как же глупо.
Z Z Z
The brightness of the sun will give me just enough To bury my love in the moon
dust. I long to hear your voice, but
still I make the choice To bury my love in the moon
dust.***
( Яркость солнца будет
Дай мне ровно столькло сколько нужно
Похорони мою любовь на
луне -пыль
Я жажду услышать твой голос, но и всё же я делаю выбор
похоронить мою любовь на луне-пыль )
Чимин проснулся внезапно; вокруг была тишина, и сквозь окно проникал тусклый, совсем утренний свет, заливавший комнату будто бледными, лишёнными красок лучами. Повернув голову, он различил мирно сопящего Тэхёна, глаза которого были прикрыты, и одна рука которого находилась над головой; золотые волосы юноши разбросались по подушке. Во сне он казался ещё более прекрасным и умиротворённым.
«А нравится ли Чонгуку осень? Любит ли он её мёртвенные порывы, выражающиеся в столь ярких и багряных красках? Я хочу знать это», — подумал юноша, широко раскрытыми глазами глядя перед собой и не испытывая прежней сонливости ни капли. Подняв голову, он обнаружил, что на часах было всего пять утра. Как же так? Он заснул всего пару часов назад, но его организм уже будто был бодрым.
Он проснулся с безумной, не отпускающей его мыслью о том, любил ли Чонгук осень. Он даже во сне думал о музыканте, разговоривал с ним, обсуждал погоду и ту атмосферу, которую несёт в себе каждое создание природы, каждая её частичка. Он думал о вдохновении; думал о том, как часто путаются понятия любви и вдохновения, но как они в то же время неотъемлимы друг от друга.
Чимин не мог больше спать. Сон стал для него чуждой вещью, ведь на уме были самые разные думы, не отпускающие его ни на мгновение и чудным образом всегда включающие в себя Чонгука. Размышляя о чём-либо, он обязательно пытался представить, понравилось бы музыканту это; что он бы сказал на то или иное замечание? В его сознании он давно перестал быть один; теперь всегда с ним рядом был музыкант, его духовный образ и его глаза, всегда такие холодные, но отчего-то постоянно родные.
Поднявшись, Чимин легко скривился от боли, пронзившей его тяжёлую голову, и откинул одеяло в сторону. По его коже тут же пробежали мурашки: весеннее утро всё ещё было морозным. От голода и недостатка тепла его тело мёрзло гораздо чаще и сильнее, но были и плюсы: он привык к бесконечной дрожи. Взглянув в сторону, он посмотрел на вид, открывшийся из окна, и ощутил в себе причудливое желание сделать что-то безумное. Ему нужно было отвлечься; ему необходимо было привести мысли в порядок и разложить по полочкам хотя бы малую часть тех забот, что так терзали его сердце изо дня в день.
Несмотря на грусть, внутри него было умиротворение.
Окончательно встав, Чимин направился к шкафу и, быстро накинув на себя чёрные джинсы, большую серую футболку и самую тёплую синюю толстовку, обулся и взглянул в зеркало. Оттуда на него посмотрел некто чужой: болезненная кожа, круги под глазами, острые скулы, яркая линия челюсти, впалые щёки и рыжие, совершенно взлохмаченные волосы. Художник накинул капюшон, отвернулся от своего отображения и, захватив телефон с пропуском, бросил украдкой взгляд на спящего Тэхёна: тот продолжал мирно посапывать, пребывая в сонном царстве, где его не тревожило ничего и никто; а вот Чимин даже во сне испытывал всё те же самые переживания.
Он аккуратно открыл дверь, вышел наружу и прикрыл за собой так же тихо и так же незаметно. Коридор был по-странному пуст: ни души вокруг. Из окон сочился тусклый утренний свет, заливавший бледные стены и вымытый с вечера пол. Чимин вдохнул запах свежести и поскорее направился к лестнице.
Внизу был полуспящий охранник, поначалу отказывавшийся выпускать юношу; но Чимин притворился едва не плачущим, жалобно заглядывая в глаза взрослому мужчине и объясняя первую пришедшую в голову ложь о больной бабушке и её возможной смерти в это самое мгновение. Перепугавшийся охранник внезапно проснулся, неловко выпрямившись и пропустив юношу через турникет; с сочувствующей улыбкой он пожелал его бабушке удачи, а Чимин совестливо улыбнулся, опустив взгляд вниз и быстро отвернувшись.
Оказавшись снаружи, первым делом художник отметил бросившийся ему в нос запах свежести, весны и раннего утра. Вперемешку это сочетание рождало в его душе нечто волшебное, внеземное и неспособное выразить словами. Ему тут же стало холодно: лёгкий ветерок бегал по пустым улицам, склоняя кроны деревьев в разные стороны и подгоняя частых птиц, пение которых раздавалось с особо заметной громкостью; днём их голоса ведь и не уловишь. Снег почти растаял; редкие кучи грузом лежали на обочине не освещаемых солнцем мест, бросаясь на глаза своими грязными, мутными субстанциями. Вопреки всему, весна всё равно казалась прекрасной: совсем свежие травинки были покрыты капельками росы, тяжёлыми бусинками украшавшие их и переливающиеся перламутром под едва вставшем на горизонте солнцем.
Но как красиво было небо! Вдали, прорванное ярким пятном солнца, оно оказалось оранжевым, даже слегка янтарным; ближе к Чимину, над самой его макушкой, оно было неописуемо лазурное, с лёгкими, перистыми облаками, плавно движущимися в одном направлении. Возвысившись над опустевшим городом, небо дивило своей уникальной, утренней красотой; отсутствие людей вокруг прибавило мгновению очарования и особенности.
«Вот бы вечно была весна!» — подумал Чимин и приобнял себя двумя руками, сокрушаясь от холода, но не решаясь зайти обратно внутрь. Вместо этого юноша направился в сторону аллеи, где располагались многочисленные скамейки. Его шаги казались такими громкими в тишине весеннего утра.
Озираясь по сторонам и испытывая восхищение, захватившее его сердце с новой силой, художник пожалел о том, что не взял с собой бумаги и красок. Присев на одну из скамеек, он внимательно принялся следить за воробьём, прыгающим с одной голой ветки на другую; на его губах заиграла лёгкая, но усталая улыбка.
Когда-то давно он точно так же сидел на скамейке в парке, влюблённый и вдохновлённый, но спустя мгновение разочарованный и убитый. Всё словно повторялось; он всё ещё ощущал чужие уста на своих, всё ещё кожей чувствовал чужие взгляды, всегда смотрящие на него в коридоре и порой смело заглядывающие в его душу. Как возможно было понять это? Хотелось положить этому конец. Не может одна и та же история повториться дважды; нельзя разбить уже разбитое сердце вновь всё тем же палачом
.
Чимин прикрыл глаза, откинул голову и расслабился, вслушиваясь в пение птиц и размышляя: «Я чувствую, что это конец; передо мной тупик, и как долго бы я ни стоял перед ним, он не исчезнет, — печально улыбнулся он, — я могу дальше пытаться вырастить из этих чувств нечто прекрасное и особенное; но я так боюсь, что погибну раньше, чем закончу свою работу».
«Эта любовь охватила меня изнутри и снаружи, возвысила вокруг меня длинные и толстые стены, сделала меня своим жалким заложником и лишила меня драгоценной свободы, — подумал он, вспоминая все свои ограничения, мучения и страдания. — Я словно перестал быть самим собой: под кожу закрался некто другой, охватив мои мысли и превратив их в нечто чуждое, совершенно не подобающее мне».
«Я не могу продолжать бороться за то, что не имеет смысла; я не могу больше тратить свои эмоции, своё вдохновение на нечто пустое и гиблое, — он задумался о портрете, о том, как еле поборол желание разорвать его вновь. — Он не знает любви. Я могу подчиниться своим мазохистским желаниям и продолжить следовать за ним. Я могу продолжать унижаться, продолжать искать в холодном взгляде каплю огонька; могу вновь и вновь рисовать его черты на белой бумаге; но буду ли я счастлив? Спустя год, два, десять? Буду ли я счастлив?»
Где-то вдали послышался рёв проезжающих мимо машин; Чимин открыл глаза и опечаленно вздохнул от давящей на него реальности.
«Он ранен; он ранен глубоко внутри, там, куда мне никогда не добраться, — подумал художник вновь, — он напуган, он разочарован и потерян. Он не знает, что ему делать, потому что его желания меняются чаще, чем это весеннее солнце скрывается за тяжёлыми облаками. Мне жаль его; мне так хотелось бы спасти его. Но могу ли я спасти кого-то, будучи утопленником сам?» — он закрыл веки и вдохнул глубже, пытаясь выровнять сбившиеся дыхание.
«Мне больно оставлять его, — поток его мыслей шёл тихо и бесшумно, но глубоко и напрорыв, — мне так страшно представить, что с ним будет завтра утром, что с ним будет через неделю, через год. Однажды он проснётся, и я даже не узнаю, что этот день станет для него последним. Через много-много лет мы будем совершенно чуждыми друг другу, как и были всегда — всего-то незнакомцы».
По его щеке скатывалась слеза, но она была единственной и прощальной.
«Я обещаю тебе, что как далеки бы мы ни оказались, я всегда буду вспоминать о тебе, поднимая глаза на это яркое, вечно ласковое и тёплое весеннее солнце».
_________________________________
Изначально перевода не было, но я решила его включить, чтобы читателям стало понятно насколько проницательны могут быть английские стихи . Они главную очередь обращены и описывают жизнь главных персонажей. Также как и наши ,возможно, чувства испытывают и они .Если конечно вы чувствуете то же самое , что и Чимин .))) ***