Bacchanalia

Посвящается Бэн

1

Я долго, но тщетно думал над названием первого альбома. Оно витало в воздухе, совсем-совсем близко. Только протяни руку и схвати. Но чего-то все время не хватало. Почему это так важно для меня? Имя альбома - это первое, что должна продумать тяжелая группа перед тем, как заключить контракт с определенным музыкальным лейблом. Все знают, что альбом дэф-метал группы, прозванный Harrible Death или Fear, будет не просто не принят в метал сообществе - его смешают с кланком, поджарят на адских углях, смоют в унитаз. Но хуже всего - скажут: «Ребята, вы реально опопсели!». Худшее, что вы можете сказать парню-металлюге, это то, что он «опопсел». Я вовсе не хочу сказать, что поп-музыка - дно. Нет, ваша любимые слащавые мелодии и банальные ритмы - удел слабоумных. Да, я действительно сказал это! И что вы мне сделаете? Привяжете к столбу, стеганете плетью и заставите отречься? Напишите плохую рецензию? Вручите ярлык: «Сатанист»?

2

Поскольку Феррола арестовали за поджог храма, от нашей команды отсеялся одновременно ритм- и бас-гитарист. Хреново! Остались только я - соло - и Боб Масвидал со своим необычным вокалом. Также в нашу группу входит Бэн, самый красивый участник группы. То есть участница. Она занимается дизайном альбома. Именно благодаря ее художественным способностям разработана обложка. Мокрый асфальт, на нем - тушка черной кошки с раздавленным брюхом. От черного тела с двух сторон - рисунок протектора. Вокруг - ни капли крови, будто животное лишь макет из кабинета биологии. Бэн, если эти записи будут опубликованы после моей смерти, я посвящаю их целиком и полностью тебе! Правда не знаю, будут ли они представлять из себя какую-либо ценность. Ведь язык у меня не такой поэтичный, как у некоторых, да и рассказывать я не умею. Я горе-музыкант, не более того.

3

Недавно в наши ряды вступил парнишка по имени Том Росс, у него нет каких-то определенных музыкальных способностей, но он очень смыслит в готических текстах и некрореализме. Как-то после репетиции он обратился ко мне с вопросом, стоит ли упоминать имена Лавкрафта или - как там его? - Роберта Говарда в текстах песен. Сперва я подумал, что он прикалывается надо мной, спрашивая о том, как делать его же работу. Он твердил что-то про рыболюдей и снежные вершины, и пришлось осадить его парой-тройкой «добрых слов». Однако умник не унимался. Проклятый ботаник чуть ли не вцеплялся мне в плечи, пытаясь остановить. Это важно, говорил он. От этого зависит успех альбома. И моя репу... Я ударил его в лицо.

4

Когда в обитой войлоком комнате вспыхнул свет, я понял одно. Я не понимаю, что здесь делаю. Перед глазами - мягкие стены камеры, и не понятно, где потолок, а где пол. Пол, это то место, где ходят ногами. А потолок, это то место, где ходят на головах. Было сложно представить себе такую картину, но мысли упорно твердили свое. Джон, твоя голова ходит по потолку, ты не на полу, ты на потолке, Джон, на потолке - перебираешь извилинами по шероховатой поверхности! Лети! Лети на крыльях из ребер! Раскрой свою грудную клетку! Лети! На свободу!

5. 1.

Я снова здесь. Разлепив глаза, вижу, как за окном разгорается утренняя заря, а Черчилль слизывает сливки из недопитого кофе. Вздутые своды палаты теперь - облезлые стены пристройки. В углу ухмыляющийся - Ibanez. «Что, опять бредовые сны после джанки, а, дружище?» - заглумился он. Было сложно промолчать. По какой-то неведомой причине его голос походил на голос отца. «Ну что, бесполезный кусок сатаниста, дьявольская подмышка, поднимай свой запылившийся зад!». На полу разорванные пачки из-под струн, вперемешку с пачками из-под презервативов, - хрустящие под ногами. «Давай, давай, чертов бездельник, двигай булками, двигай!». Шорох одеваемой пижамы. Покашливание, чтобы прочистить горло. В кармане что-то звякнуло. «Что это, зажигалка? Не смей курить в доме!». Нет, всего лишь часы с потрескавшимся циферблатом. Твои часы, отец. Ibanez замолчал, и тут же раздался телефонный звонок. Master of Pumpers. Бэн. Молчит, ждет, пока я не скажу хоть что-нибудь. Иногда кажется, что если я буду молчать в ответ, то разговор станет воистину самой продолжительной игрой в молчанку.
- Джон?
О боже. Она заговорила первой! Сколько я молчал? Минуту? Час? День? На всякий случай оглянулся посмотреть в окно, утро еще разгоралось.
- Джон?
Смог выдавить лишь что-то про то, что еще сплю.
- Джон, нас пригласили в студию!
Ощущение, будто вся кровь внутри вскипела. Хочется кричать от радости. Хочется танцевать с котом ирландские танцы.
Но название? У альбома все еще нет подходящего названия.
Натянув джинсы и черную футболку до колен, «Грязный оборванец!» - успел вставить Ibanez, я вылетел из комнаты и, перепрыгивая через ступени, спустился вниз, не дожидаясь медленного лифта. На улице как всегда - одетые в деловые костюмы мухи, передвигающиеся на задних лапах. Они приспособили этот мир под себя. Под свои тонкие лапки. Под свои рудиментированные крылья. Далекая мысль. Крылья из ребер. Раскрой грудную клетку! Лети! На свободу!

5. 2.

В кювете вижу - дохлый кот, пузо раздавлено колесом.

6

На студии выдали черный Fender. Модель напоминает мою первую электрическую гитару, с которой шестнадцатилетний я сыграл немало школьных концертов. Ничего особенного, просто как факт. Порылся в карманах в поисках медиатора. Пара липких десятицентовых монет, колпачок от шариковой ручки, фантики от жвачки, простой карандаш, сверток брошюры, - такое чувство, будто следующим, что найду, окажется нос Майкла Джексона. Зову Тома и самым дружелюбным голосом: «Том, у тебя ведь есть медиатор?». Его губы сжимаются в тонкую полоску. Секунда молчания, и он начинает говорить что-то про чувство ответственности. Что-то про мою рассеянность. «Дак есть или нет?» - спрашиваю в ответ. Сквозь зубы Том говорит: «Да», - и вынимает из портфеля - о боже, муха действительно изобрела нечто настолько же гениальное, насколько простое! - кейс для медиаторов.

7

Настроив гитару в пониженный строй, пробую на вкус пару силовых аккордов. Мои пальцы скользят по вашему слуху, зажимают струну тут и тут, и завершают танец оглушительным тремоло. Моя игра - как половой акт. В предвкушении конца все границы смываются, отправляя звучание в полет по неназванным гаммам. Гаммам из иных миров.

8. 1.

Мы записали два трека и интродукцию, после чего все отправились по домам. Бэн успела найти неплохого временного ударника, а бас- и ритм-партию мне удалось сыграть самому, однако, честно признаюсь, не так хорошо, как это смог бы сделать Ди Феррол. Парень, тебя нам будет действительно не хватать! На улицах - ночь. Шаги нелетающих мух, спешащих на последний автобус. Кисло-сладкий запах бензина. Том вроде говорил что-то про свой автомобиль и что ему что-то там не сложно. К черту его!

8. 2.

Кто-то был в моей комнате. Об этом свидетельствовали полное мусорное ведро и мокрые тряпки, сушащиеся на радиаторе. Кто-то собрал весь мусор с пола. Кто-то протер всю пыль с полок, даже с виниловых дисков. В кресле сидел красно-синий Ibanez, по-хозяйски перекинув ноги друг через дружку. Ступни скрывались в мягких тапочках. «И где ты пропадал?» - грозно спросил он, попыхивая сигарой. До меня донесся табачный дым, и от его запаха закружилась голова. Из груди вырвался кашель. «Как ты посмел явиться позже десяти, чертов подлюга?!».
- Играл с друзьями, - робко прошептал я и молча встал в угол. На стене пометки карандашом. Вертикальные палочки, перечеркнутые поперек. На ногах и руках - ссадины из-за того, что весь день гонял с друзьями мяч. Штаны - содраны на коленях. Рубашка - пропитана потом и запачкана соком травы. Я ощутил его злобный взгляд. Его нахмуренные брови. Прежде чем боль пронзила нижнюю часть тела, на меня упала его тень и надломленный от ярости голос сказал: «Пора бы преподать тебе урок, чёртов оборванец!».
Но ничего не произошло. Обернувшись, я увидел лишь свою захламленную комнату, погруженную в полумрак. И Ibanez, безразличный ко мне - как и всегда.

9. 1.

Ночь. Глаза горят под веками. Все тело - узелок боли. Приходится встать и пошлепать в маленькую ванную комнату. Вновь вижу серые глаза и икс бровей - в зеркале шкафчика, и пытаюсь разглядеть самого себя в зеркале зрачков. Перевернутого себя, смотрящего в зеркало шкафчика. За дверью - баночки со снотворным, обезболивающее, вирт. За зеркалом зрачков - шорохи таблеток сомнола. За зеркалом шкафчика - пропасть моего рта, принимающего очередную порцию волшебных пилюль. И тишина. Стены выпячиваются. И весь мир вдруг переворачивается вверх ромашками. Думаю о стенах - и иду. Иду на голове по мягкому потолку. В зеркале - расправленные ребра. Крылья. Я не стою на голове. Я лечу!
Мухи умеют летать!

9. 2.

Вижу запись 9.1. и не могу вспомнить, когда успел ее написать. Безумие! В суставах - намеки на плохой сон.
Вместо стандартных книжных полок в моей комнате - полки с альбомами тяжелых групп. Разноцветные квадратики счастья. Оптический привод раскрывает пасть, принимая Eaten Back to Life*. Пережевывает и проглатывает. Воздух сотрясает гуттарал Криса Барнса. Соло - разносит мир на куски.