Лезвие
Ей нравится, что им не нужно много слов. Потому что она не доверяет словам, любым разговорам предпочтет лезвия и пушки. А еще — потому что чувствует его костями, всем своим существом. И в день, когда Джокер вышел из лечебницы Аркхем, она узнала об этом раньше всех. С самого утра пальцы подрагивают от нетерпения — скоро можно будет повеселиться. В голове воцарилась странная пустота, звенящая, ледяная. Вот-вот что-то должно произойти, а пока — томительное ожидание. Паузу разрывает звонок телефона. Голос в трубке не нуждается в представлении — это он.
— Харли, милая, нужно кое-что провернуть…
П
ревратившись в слух, она кивает. Губы ее все шире растягиваются в плотоядной улыбке: красно-черные костюмы снова в моде. Прокуренный бар набит битком, но когда появляется Джокер, даже сквозь гвалт и музыку ей удается уловить легкую рябь: пространство электризуется опасностью. Приятной, острой, как запах крови, опасностью. Голоса звучат нарочито бодро: — С возвращением, босс. Вальяжно откинувшись на стойку, будто бы отрешенная от происходящего, она все прекрасно слышит, и когда их взгляды пересекаются, чувствует, как внутри подбирается голодный зверь. Скоро ее выход. Вот, она вышагивает на высоких каблуках, игнорируя восторженный свист и выкрики. Ему нравится, когда на нее так смотрят — исходят слюнями от невозможности получить. Она танцует на сцене — демонстрирует крепкую грудь, выставляет зад, — и все это только ради самого главного представления. Ей хочется крови и она усмехается, чувствуя окутывающие волны похоти, которые совсем скоро сменятся едким ужасом. — У тебя в кармашке есть доллар? Слова Джокера как сигнал. Она натягивает арлекинскую маску, золотистые бубенчики забавно позвякивают. Прихватив купюру, Джокер со смехом скрывается за кулисами, увлекая за собой Монти — тот уже заранее наложил в штаны, потому что сукин сын знает: он виноват и поплатится за это. Как и все остальные. Она достает из сумки зазубренный нож и облизывается, приближаясь. Монти орет в тщетных попытках спастись: — Убери от меня свою бешеную суку, Джокер! Когда она принимается за дело, он начинает орать еще громче, дыша ей в лицо перегаром. Это неприятно, и она резко вскидывает руку, чтобы одним ловким движением срезать лоскут кожи. Чтобы продолжать срезать дальше. Джокер хохочет, набрасывается на обмякшее тело довольной гиеной — сейчас вместе они быстренько справятся. Похоже на то, как если бы они стягивали с огромной руки резиновую перчатку — окровавленная кожа съезжает вниз, обнажая красноту мышц. От болевого шока пора бы остановиться сердцу, но ублюдок бешено вращает глазами, наполовину вылезшими из орбит. Джокер вколол ему что-то — продержится от силы пару минут, а больше и не надо. Когда все готово, Джокер направляет полуживое тело в центр огней и взглядов. Что тут начинается! Освежеванная туша прямо на сцене — такого горячего шоу здешние завсегдатаи еще не видели. Многие блюют, кто-то молится, а кто-то слишком пьян, чтобы понять, что тут вообще происходит. Пожалуй, только Крок оценил шутку — сидит с довольной мордой: мясо на его вкус выглядит сочным. Пока Джокер говорит о своих планах — если коротко: взорвать все к чертям собачьим, — она стоит рядом, наполненная медным запахом, готовая резать и дальше, если будет нужно. Это их очередной маленький триумф, яркий ход в бесконечной игре, а еще — предупреждение: Джокер вернулся, он рассержен и хочет забрать свое. Ночь расходится в бешеном круговороте. Наконец, есть возможность остаться вдвоем. От него пахнет виски. У нее под ногтями багровая корка. Они трахаются на старом бильярдном столе — единственная удобная поверхность в подсобке. Только что его пальцы были в ней, а теперь она облизывает их, вбирает в рот, чувствуя в себе его член — ритмично, часто, так, как ей больше всего нравится. Обхватив его за поясницу сильными ногами, она сама подается вперед, требуя ускориться. Он убирает руку от ее лица и резко толкает вперед, она, догадываясь о его желаниях, вытягивается на истертом сукне. Судорожно хватает ртом воздух, когда он сдавливает ее шею, и начинает давить все сильнее. Дыхание становится прерывистым. Она вцепляется пальцами в края стола, шире разводя колени. Острые соски торчат двумя темными бугорками — сейчас ей бы хотелось, чтобы он как следует ущипнул ее, добавил ощущений. Она шепчет о своих желаниях, срываясь на судорожные всхлипы. Он двигается, приближая их обоих к разрядке; накрывает свободной ладонью грудь. Она с криком выгибается. Мышцы внутри начинают сокращаться — она бы и рада сдержаться, продлить, но он не позволяет, вколачиваясь в нее, почти лишенную возможности дышать. Кончая, она смотрит в его глаза, и видит там сотню зазубренных лезвий в один миг вспарывающих сотню животов. Видит огни всех пожаров в темных кварталах. Видит чистое бесконтрольное безумие — то, за что готова убивать хоть вечность. Слышит грохот всех взрывов разом — слышит собственные стоны; чувствует, как он содрогается, толкнувшись еще раз; ослабляет хватку. Она делает вдох, словно вынырнув из темной воды. Все ее тело гудит — провод под высоким напряжением. — Твою ж мать, милая, а ты славно завелась после игр с ножичками. Джокер приводит себя в порядок, пока она лежит, откровенно раскинувшись перед ним. — Хочется чего-нибудь выпить, — она садится, тоже тянется за одеждой. Только сейчас начинают возвращаться звуки: над их головами грохочет музыка, слышен пьяный ор. Он, дурачась, нашаривает в кармане фляжку с виски, протягивает ей. Она делает глоток, алкоголь приятно обжигает горло. Ставит фляжку рядом с собой. Смотрит на него. У нее есть еще несколько минут, чтобы побыть рядом. Сегодняшняя ночь растянется надолго. Они будут взрывать, веселиться и продолжать бесконечную игру, приз в которой — власть над проклятым городом. Возможно, эта ночь закончится истерикой и ей придется, как было уже не раз, приводить его в чувства. Возможно, играя, они перейдут все границы. Все это еще впереди, а пока что они смотрят друг на друга одинаковыми, убийственно блестящими глазами, и ее пальцы не спеша следуют изгибам шрамов на бледном лице. Слишком мало времени, чтобы тратить его на слова. Она осязает уродливые порезы — карту их общего безумия, понятный и близкий ей хаос. Он улыбается и это — единственная реальность, которую она приемлет.