Её апология

Я не могла надышаться её запахом, насытиться ощущением её кожи под своими пальцами. Я постоянно была голодна до её тела; по ночам мои губы исследовали каждый миллиметр её белой, холодной кожи; я слизывала языком её терпкий пот, пока она вся горела в моих руках, как никогда послушная, податливая. Мне хотелось проникнуть под поверхность её кожи, внутрь её рёбер, посмотреть, из чего создано это невозможное существо, похожи ли мы или она принадлежит к какой-то неземной цивилизации...

– Лисси, мне больно...

Я непонимающе открыла глаза: перед моими глазами, красно-фиолетовые, красовались следы моих зубов, пронзительно-яркие на фоне мрамора её груди. Я медленно сглотнула.

– Извини, – хрипло пробормотали мои губы. В чём я не решалась признаваться даже себе, так это в том, что мне хотелось оставить точно такие же отметины по всему её телу.

Сбегая по ночам – тренироваться, копить силу, как она говорила – и возвращаясь порой под утро, она будила меня в полночь страстными прикосновениями и нуждой во взгляде, и мне не нужно было ничего иного. Я привыкла, что меня внезапно будили горячими поцелуями, которым невозможно противиться, шёпотом: «Я так устала, Лисси» – в самое ухо. В полудрёме, когда всё происходящее с вялым, безвольным телом кажется лишь сном, я тянулась ей навстречу, не открывая глаз, почти не сознавая себя, обвивала спину с острыми лопатками руками и обхватывала талию ногами. «Я скучала» вместо «Эта неделя без тебя была сущим адом». После каждой нашей близости я испытывала невыносимую слабость, не позволявшую открыть глаз, пугавшую меня. Но это того стоило. А своими нежными прикосновениями она всегда убаюкивала мои страхи.

– Ты не злишься на меня, что я постоянно вот так пропадаю?

– Просто люби меня, Кати. И всё остальное неважно...

Своей страстью она будила во мне ответный жар, но и одновременно – тяжёлую тревогу. Что с тобой происходит каждую ночь? Откуда в тебе столько энергии, которую некуда потратить? Куда ты исчезаешь и для чего? Я чувствовала, что ответы на эти вопросы я получу очень скоро, но на самом деле больше уже не хотела их знать – словно вдруг обострившиеся инстинкты подсказывали, что вместе с получением разгадок должно случиться что-то очень страшное, что перевернёт весь наш с ней мир.

Долгие годы я была счастлива просто ждать. Не так, как раньше, – боясь будущего, не зная, будет ли она моей или я никогда больше не смогу прикоснуться к ней. Она уже была моей – впервые я в это верила – и я не чувствовала себя одинокой, хотя мы виделись гораздо реже, чем когда были детьми. Мне даже не нужен был Эрен, чтобы заполнять пустоту внутри без неё. Но и он куда-то исчез из столицы, словно бы все карты судьбы складывались так, как мне хотелось.

За это время Рашисар расширил своё влияние ещё на десяток островов где-то на юге Геспиринга, но чувствовалось, что агрессивный напор, и дикая, влекущая вперёд ярость, и кровавая жажда постепенно затухают. Меньше сражений и меньше жертв. Меньший темп завоевания новых территорий. Больше времени, проведённого императором во дворце. Видимо, была осуществлена какая-то неизвестная никому, кроме Нирагара Рашисара, цель, достигнут запланированный рубеж завоеваний, после которого должен был наступить мир.

Её это беспокоило. Мы обсуждали это, когда иногда она оставалась на ночь со мной. В нашей общей спальне. Говорить с ней о том, что происходит, было сложно: она была осторожна с каждым словом, я же боялась узнать правду. И тем не менее я пыталась сложить общую картину из того, что она мне так скупо давала.

– Император окончательно осел во дворце, и у меня остаётся меньше возможностей накапливать силу. А то, что должно случиться, произойдёт даже раньше, чем я думала... И вероятность успеха снижается, а мне нельзя, нельзя ошибиться! То, к чему он стремился пятьдесят лет, мне нужно достигнуть за двадцать...

Я хваталась за её слова.

– Ты сказала, что вы оба копите... м-м, магическую силу, да? Но для чего, почему?

– Потому что это наш долг, – помолчав пару секунд, наконец сказала Кати. – Вернее, это договор, который моя семья обязана соблюдать, если хочет искупить прошлые прегрешения, заслужить их прощение...

– Какие прегрешения и чьё прощение?

Но Кати на это лишь улыбнулась уголком губ, и я разочарованно поняла, что полного ответа мне не дадут. Ей снова удалось ускользнуть.

– Это произошло очень давно и очень далеко отсюда, и сейчас до нас дошли только отрывочные сведения о том, что совершили наши предки... Ясно лишь, что, чтобы заслужить прощение, нужно копить в своём теле, как в сосуде, силу, а при смерти отдавать всю её им. Но сейчас это всё не имеет значения, – Катриора улыбнулась чуть шире и, намотав на палец длинную прядь моих светлых волос, притянула моё лицо к своему так, чтобы наши носы едва-едва касались. – Какой смысл думать о прошлом, когда в эту секунду мы так счастливы? И не имеет значения цена этого счастья, ведь так?

Цена нашего счастья. Я не понимала, что она имеет в виду, ведь моё счастье было таким простым, оно не причинило бы вред ни единому живому существу в мире: я просто хотела быть с ней. Она же всегда хотела чего-то большего.

***

Прошло три года. С каждым месяцем Кати становилась всё беспокойнее: я видела, как порой её руки нервно подрагивали, как она всё глубже погружалась в себя и свои тренировки. Она готовилась. Она ждала – нетерпеливо, с едва скрываемым всепоглощающим желанием. Тёмными ночами, когда по дворцу разливалась тревожная тишина, мне казалось, что её кожа светится в темноте, настолько её изнутри переполняла разрушительная чужеродная сила. Сила, которая росла с каждым днём, которую я научилась чувствовать с расстояния сотни метров, которая пугала своей темнотой и притягивала своим жаром. Это был расцвет могущества Катриоры, и порой, когда её тихое дыхание раздавалась с соседней подушки, я не могла поверить, что это воплощённое в хрупком человеческом теле божество принадлежит мне. Меня преследовало чувство, что в этой удушающе тяжёлой тишине Боги отдали бразды правления миром в руки Катриоры, отстранившись от дел и с любопытством наблюдая, что из этого выйдет, и Кати уже совсем скоро проявит свою волю.

Это было правдой.

В какой-то момент этого томительно ожидания мы, наверное, потеряли бдительность. Ничего не происходило; казалось, ничего не может произойти. Как мы обе ошибались.

Она видела нас. Льера Ларсташ. Мне кажется, она и до этого что-то подозревала – все эти странные взгляды в коридорах, досадливо поджатые губы – но она не могла никому ничего сказать, пока не была уверена точно. И зайдя в гостиную в тот момент, когда Кати целовала меня, она уже не могла сомневаться.

Я знала, что она хотела доложить обо всём императору. Меня затрясло, в глазах потемнело. В одну секунду мой мир зашатался и начал рушиться. Кати среагировала быстрее меня: в одно мгновение она уложила меня на диван, а в следующее – кинулась вслед за удаляющимися поспешными шагами статс-дамы. Вернулась же она спустя вечность. Села у моих ног на ковёр, взяла мои руки в свои, поцеловала костяшки пальцев, заглянула в глаза. Произнесла успокаивающим голосом, что нам нечего бояться, что льера Ларсташ не посмеет и рта открыть. Её убеждённость в своих словах, её сила, даровавшая смелость и мне... Тогда я ей поверила. Только позже я поняла, что в обычном мире – не в нашей уютной вселенной на двоих – люди ставят императоров выше своевольных принцесс.

Я чувствовала, что что-то приближалось. Я не хотела её отпускать, когда она в очередной раз должна была меня покинуть – чтобы подавить восстание на самом юге Гесперинга, где сжигающее все живое солнце затуманило диким народам сознание и выжгло чувство самосохранение в душах. Как же она может упустить такую возможность!..

Но я отпустила. И я не сбежала сама, хотя чувствовала, что это, возможно, мой единственный шанс избежать того, что медленно, исподволь зреет во дворце.

Две ошибки подряд. Это не могло закончиться хорошо.

***

О ней складываются легенды, хотя прошёл всего десяток лет и живы – и незаслуженно здравствуют – те, кто видел её, кто служил ей, кто предал её. О каждом её шаге, о каждом взгляде ходят тысячи слухов. Люди думают, что знают её чувства, думают, что видят её мотивы. Они думают, что имеют право говорить о ней, что имеют право произносить вслух её священное имя. Никогда я не испытывала большего презрения к человеческой глупости и надменности.

Я сама многого не знаю и потому молчу. Молчу уже много лет. Но я не могу не слышать. И когда-нибудь наши потомки будут читать обо всём этом и верить, что это всё правда. Но правды нет. Правда была в ней и с ней же была похоронена. Я теперь уже никогда не узнаю, что же происходило за пределами моей темницы в те страшные месяцы, пока меня пытали, пытали жестоко, беспощадно, сделали из меня приманку для неё, словно я была не человеком, а куском мяса, безвольным червяком, игрушкой в руках тех, кто всегда был намного сильнее меня, гарантом его власти и её покорности!.. Я была её слабостью, и за это наказывали нас обеих.

«Она придёт за тобой». Так он сказал, когда единожды сам пришёл обрушить мне на спину удары ядовитой плети – чтобы шрамы никогда полностью не сошли с тела. Если я выживу. А меня практически воскрешали каждый раз после раздрабливающей кости боли: никто не позволит мне умереть раньше времени. Мои руки и ноги растягивали в стороны, почти вырывая из суставов, мне заставили почувствовать, что я всего лишь простая женщина, с таким же обычным человеческим телом... Тогда я поклялась, что – если выживу – я убью всех тех, кто посмел меня касаться. И я так же яростно ненавидела её за то, что она, выбрав меня, позволила им сделать со мной то, что уже никогда не сотрется ни с моего тела, ни из моей памяти. Каждый раз, как мне позволяли на пару часов провалиться в забытье, я представляла, что мои руки делают с ней то же, что те, другие, сделали со мной. Представляла, как ей было бы больно, какой униженной, уничтоженной она бы себя чувствовала! Это повторялось бы вновь и вновь, вновь и вновь, пока гнев и отчаяние не перегорели бы в моей душе. Боги, как же я её ненавидела!..

Но она продолжала существовать где-то за пределами дворца, далеко от Арда, на другом континенте. Слухи повествуют одно. Мои сны и мечты же дописывают то, что я не видела своими глазами. Я расскажу то, что, чувствую, было правдой.

***

Принцесса падает на колени, сжимая дрожащими руками только что доставленное ей письмо и одним едва уловимым для человеческого глаза ударом рассекая посланца перед собой лезвием клинка – чтобы выплеснуть свой гнев, чтобы выразить свою боль.

А боль невыносима, от неё всё внутри скручивается, сжимается в тугой узел, пока, кажется, кости не начинают трещать под давлением иномирной магии. В ушах ревёт, заглушая звуки окружающего мира и испуганные крики штатских и даже бравых офицеров её лагеря, из носа тонкой струйкой вытекает почти чёрная кровь, сосуды в глазах лопаются и взор застилает багряная тьма. Её тошнит желчью от непривычного, но такого дикого страха, её трясёт, катает по земле, с которой она не может даже приподняться.

«Я тебя защищу. От всего и ото всех». Какой смысл во всех этих бесконечных обещаниях, если она никогда не может их выполнить?! Какой смысл во взаимном доверии, если она никогда его не оправдывает?! Она одно сплошное разочарование, которое недостойно ничьей любви. Та, от которой отказались предки и которую предал отец. Та, которая скоро лишится единственного дорожащего ею человека.

Она кричит, пока не начинает кашлять кровью.

Вокруг неё лежат бессознательные или мёртвые тела тех, кому не повезло оказаться рядом, когда пришло известие из столицы. Выпитые до самого дна. Пустышки. Кожаные оболочки.

Ультиматум, которому она не может, физически не может подчиниться. Жизнь, которую можно спасти, лишь подчинившись.

Лёжа почти без сознания в собственной крови, Катриора принимает решение.

***

С каждым часом к её отряду примыкает всё больше воинов – жалких отбросов или настоящих профессионалов. В её армии есть и принцы, и преступники, и нищие. Сейчас ей плевать на качество. Сейчас ей важна скорость, потому что день промедления – это ещё один шаг к её смерти. К их смерти. И поэтому Катриора вихрем проносится по каждому закоулку бесконечной империи своего отца, обходит вдоль и поперёк каждую столицу, взывает к людям каждой неспокойной границы. Ей нужна их сила. Все, кто втайне ненавидит императора, получат шанс свергнуть тирана. Все мятежники получат то, чего они не получили при её отце. Все угнетаемые, все недовольные – придите ко мне, встаньте за моей спиной! Он убьёт всех вас до единого, он отнимет у вас всех ваших близких! Идите за мной, на столицу, измените свою судьбу своими руками!.. Огонь в глазах, дрожащий от несдерживаемой ярости голос. Искры её буйной, завораживающей магии. Её внутренняя бушующая мощь, её подавляющее влияние, её уверенность в каждом своем слове и призыв, отвечающий всеобщему потаённому желанию...

Обозы, везущие воинов, оружие и продовольствие, стягиваются к её лагерю на северном краю Гесперинга и её магией переносятся в бесконечные степи близ блистающей столицы, скрываемые её силой от пронизывающего взгляда императора. Их тысячи, десятки тысяч, все они смотрят на неё с благоговением, у всех в душе при взгляде на её искажённое яростью и полубезумием лицо поднимается ответная волна ненависти к их общему врагу. О, они пойдут за ней, они умрут за неё: мощь её личности, тьма в её крови, нечеловеческая притягательность – всё это влечёт этих бравых воинов и ничтожеств за ней на любые сумасшедшие свершения.

Завтра на Арханейских полях будет кровавая битва, которая войдет в летописи и сказания этой смутной, мрачной эпохи, когда половиной мира правили чужаки, смешавшие воедино все народы и создавшие самую великую империю, которую только знал этот мир и которой никогда не будет равных.

***

На рассвете армия Катриоры и легионы императора сталкиваются посреди степи, и земля тут же впитывает в себя первые литры крови. Катриора летит в бой впереди всех, и от её меча и магии во все стороны разметаются ошмётки плоти. Она неостановима на своём пути всё ближе и ближе к городским стенам, где её ждёт главный и единственный противник – её создатель, её повелитель – которого победить в силах лишь она одна во всей вселенной. Позади неё тянется алый путь, самые храбрые её воины, давние соратники в каждом походе, не отстают от неё, защищая свою госпожу с флангов. Отовсюду слышатся воинственные выкрики, предсмертные стоны, раздаётся запах пота, гниения и металла крови, но всего мира для Катриоры не существует: она идёт к тому, кто причинил ей столько боли, кто ранил самого дорогого ей человека, и она не сомневается, что сегодня император потеряет свою империю.

Через десяток часов земля, распухшая от крови и взрытая тысячами армейских сапог, превращается в болото, в котором вязнут коченеющие трупы. Лошади спотыкаются от усталости и тянут за собой своих седоков – бой окончательно переходит на землю. Катриора выбивается, наконец, в первые ряды, к самому эпицентру, откуда идут приказы императорской армии, – и замирает. Там на помосте, рядом с восседающим на троне отцом, лежит она – та, ради которой она сражается, ради которой она хочет изменить этот мир и покорить соседний, ради которой она в конце концов готова пожертвовать жизнью миллионов своих людей. Золото волос потускнело и стало почти полностью рубиновым от крови, от платья – одни ошметки, не скрывающие изодранную до мяса спину. Катриора замирает и не может оторвать глаз от этой спины, от едва заметного приподнимания плеч – единственного свидетельства, что её Лисси ещё жива, что она ещё борется. Над её грудью занесено лезвие меча: одно слово императора, и её жизнь оборвется, и воздух застревает у Катриоры в лёгких. Что же я с тобой сделала?..

Но если император рассчитывал, что вид её возлюбленной сломит дух Катриоры, то он ошибался: в её душе ещё сильнее закипела ярость, кровь загудела в ушах и магия завыла в кончиках пальцев. О нет, она не станет слушать, какие условия он собирается ей выдвигать, – Катриора будет быстрее. От одного лёгкого взмаха её мизинца офицеров вокруг императора разносит в разные стороны, а Лисси накрывает сверкающий защитный барьер. Император встает со своего трона и делает шаг ей навстречу. Как же он самоуверен: усмехается ей, как неопытному юнцу, самонадеянно вознамерившемуся сопротивляться своему родителю. Но боги, как же он глуп, раз считает, что у неё не хватит сил одолеть его!

Это бой один на один, но отнюдь не двух равных.

Ещё секунда – и Катриора несется навстречу своему врагу.

***

Со всех концов зала ревёт пламя ритуальных костров, в которых горят останки бывшего правителя Рашисара: вся тёмная кровь уже слита в высокий сосуд, а последние капли – самые важные для ритуала – собраны в широкую патеру, в центре которой блестит кольцо из альрона – редкого металла магического происхождения. Воздух переполнен магией и колеблется от этого внеземного давления, сверкает, выбивает дыхание из лёгких. Всё-таки он был силён! Сила императора разлита в пространстве, высвобожденная из оков тела, выскобленная из молекул крови, и вся она сталкивается в центре залы в бушующую, закручивающуюся воронку, узкий конец которой впитывается в кольцо. Катриора, сидя в одной из рун вокруг эпицентра магии, словно слышит пронзительные крики души своего павшего соперника: он не хочет провести следующие века, тысячелетия в каком-то предмете. Как унизительно для того, кто совсем недавно повелевал миром! Катриора не может сдержать победную ухмылку, ни на секунду не прерывая монотонное чтение формулы заклинания. Ритуал длится уже больше трёх часов, а поток силы и не думает иссякать – и всё это в итоге достанется ей.

Её уже качает от усталости: этот древний ритуал – пока единственный результат её поисков среди старинных гримуаров – требует так много энергии и сосредоточения, что даже её выдержка уже почти на исходе. Но она не может доверить его проведение пяти сильнейшим магам, как это было задумано древними: слишком многое на кону, слишком опасна ошибка.

Поэтому Катриора терпит, отдаёт всю себя заклинанию и пытается не думать, что сейчас происходит с Лисси. Пока ритуал не завершится, жизнь её возлюбленной в опасности; весь мир, в котором живет она, в опасности. Пока Катриора не запечатает силу и душу императора, она не имеет права даже подойти к ней.

Лисси и так страдает из-за её любви достаточно, чтобы в конце концов возненавидеть.

А она не выдержит ещё и её ненависти. Проще умереть, чем быть ненавидимой всем миром.

Или можно убить.

Каждого, кто никогда её не любил.