Рисунок.
Цзинь Лин вместе с Сычжуем редко куда выбирался, хотя у обоих есть свободное время — ему казалось, что лишний час в компании с другом может растворить черту обычных приятельских отношений. Он привяжется. Сильнее необходимого. И от этого уже ничего не спасет.
Кафе, про которое ему сказал А-Юань, находилось через две улицы от набережной, и они преодолели это расстояние почти без разговоров. Только вот Цзинь Лин все так же говорил с ним, только невербально: теребил широкие рукава, бросал мимолетные взгляды на это безмятежное лицо человека, наслаждающегося весной и прогулкой, фыркал на очередное предупреждение о машине. Как будто бы ничего не происходит.
Цзинь Лин вместе с Сычжуем редко куда выбирался, хотя у обоих есть свободное время — ему казалось, что лишний час в компании с другом может растворить черту обычных приятельских отношений. Он привяжется. Сильнее необходимого. И от этого уже ничего не спасет.
Кафе, про которое ему сказал А-Юань, находилось через две улицы от набережной, и они преодолели это расстояние почти без разговоров. Только вот Цзинь Лин все так же говорил с ним, только невербально: теребил широкие рукава, бросал мимолетные взгляды на это безмятежное лицо человека, наслаждающегося весной и прогулкой, фыркал на очередное предупреждение о машине. Как будто бы ничего не происходит.
Они совершенно нормально посидят в кафе и разойдутся по домам, чтобы потом написать друг другу сообщение о том, что благополучно добрались.
Сычжуй прошествовал к столику в дальнем углу зала, рядом с небольшим окном, открывающем вид на улицу: мощеные дорожки мостовым шершавым камнем, вечно бегущие по своим делам прохожие, и только их эта суета не будет касаться ближайшие полчаса. Серо-зеленое оформление кафе успокаивает, но Жуланю не спокойно.
Он вздрагивает, когда Сычжуй спрашивает:
— Что будешь заказывать?
Парень бегло осматривает меню и хмыкает:
— Ты что-то говорил о том пироге с лимонной цедрой.
Его друг кивает и указывает на витиеватое название для десерта, а Цзинь Лин отодвигает меню от себя и ворчит: «Зачем так называть обычный пирог? Какие глупости, тц. Сделай лучше ты заказ, я не хочу».
И ему улыбаются, мимолетно. Эта улыбка пропадает в уголках губ. Цзинь Лин одергивает себя, заставляет не смотреть туда. Так нельзя. Они друзья. Хватит.
К ним подходит очаровательная девушка едва ли старше них в переднике и с блокнотом в руках, чтобы принять заказ. Сычжуй улыбается и ей, только более открыто, называет два совершенно разных по вкусам десерта и одно кофе на двоих — американо с щепоткой красного перца. Они оба его любят. Жулань мог бы улыбнуться на такую заботливость парня напротив него, но сердце сжимается в тисках, когда он видит, что он мило перекидывается еще парой слов с девушкой. А та ему смущенно улыбается. Цзинь Лин совершенно не улавливает суть их разговора и более того — даже не слушает, о чем они говорят.
— Завтра тренировка, ты придешь? — Сычжуй смотрит пристально, будто бы сомневается, что ему ответят согласием.
— Когда это я пропускал тренировки по стрельбе из лука? — моментально вспыхивает парень.
Цзинь Лин считался лучшим лучником во всей провинции Цзяннань. Дядя его отдал на секцию, когда племяннику исполнилось десять лет. Звон стрелы, вонзающейся в мишень, послушное дрожание тетивы в его тонких пальцах, ликование от попадания в ярко-красный центр, пение лука — все это захватило десятилетнего мальчишку, который и спустя семь лет этим восхищался. Пропустить тренировку для него — грех.
— Я рад, — говорит А-Юань.
И такое простое согревает внутренности лучше обогревателей летом. Да, Цзинь Лин мерзнет даже летом, обогреватель всегда находится близко к кровати, чтобы он мог спокойно спать. Искусственное тепло отгоняет кошмары, преследующие его с детства. И еще страшные сцены растворяются, стоит парню поговорить с другом перед сном по телефону, обсуждая что-то донельзя глупое, но напитываясь чужим теплом.
Кофе и десерты приносят слишком быстро.
Песочное тесто пирога тает во рту, оставляя после себя мягкую сладость и горечь на основании языка. Цедра лимона чуть мягкая, пряная и приятно будоражит вкусовые рецепторы, а нежность творога в тесте смягчает горечь цитрусового. Жулань обожает этот пирог, и если бы мог — ел бы его тоннами. Жаль только, что после третьего куска пирог утрачивает свои вкусовые качества. И все ощущения сливаются в неправильный калейдоскоп.
Десерт Сычжуя как и он сам нежен. Белое суфле мягким облачком лежит на подушке бисквита, и сверху украшено бесцветным желе с кремовыми цветами внутри.
Они едят молча. Оба помнят правило: за едой разговоры запрещены. Только А-Юаню его привил отчим, а А-Лин стал его соблюдать после попавшего не в то горло куска мяса. Кто-то соблюдает правила потому, что знает, как обернется непослушание, а другие, потому что столкнулись с результатами непослушания напрямую.
Сычжуй кидает на него короткий взгляд. В этой спокойной атмосфере Цзинь Лин слишком живой и пышущий молодой энергией, он не вписывается в серость оттененную зеленым искусственным мхом на стенах. Ему бы на свет, на сцену. Но точно не сидеть в тихом кафе. Сычжуй сравнивает друга с цветками яблони.
«Вечная юность».
Две чашки кофе дымятся на столе возле них, и они сталкиваются пальцами как в дешевом романтичном кино о парочках, когда тянутся за чашкой, чтобы запить сладость и согреться.
Первым руку отдергивает Цзинь Лин.
Сычжуй подталкивает к нему одним движением пальцев более горячий напиток, а сам берет чуть поостывший американо. Кофе горчит из-за перца, но согревает после холодного ветра на улице.
— Как насчет того, чтобы зайти ко мне?
Это непривычно слышать. Жуланя А-Юань первый раз зовет в гости, и за годы знакомства он ни одного раза не был у него. Цзинь Лин сто раз представляет вечером, как выглядит комната его друга. Расписаны ли стены мягкой кистью, или может, висят плакаты над кроватью? Какие книги у него на полках? А кровать…
— Мне все равно нечего делать, потому, думаю, можно, — почти безразлично отзывается А-Лин.
Почти: потому, что отводит взгляд и пытается скрыться от взгляда фиалковых глаз, на дне которых плещется умиротворяющее спокойствие.
Его мысль не должна зайти дальше. Скорее бы в Гонконг…он хочет, и не хочет уезжать отсюда.
Но это гораздо лучше пытки дружбой с ним, верно?
***
Комната Сычжуя утопает в обилие темно-синего, в ней нет ничего лишнего. Мольберт стоит вдалеке от окна, но рядом с кроватью, на большом окне висят белые шторы, на кровати в собственном порядке лежат подушки. Книг на полках не так много, в основном учебная литература, и стопка тетрадей для конспектов аккуратно лежит рядом с настольной лампой. Стоило Цзинь Лину подойти поближе к кровати, как ноги защекотал мягкий белый ворс ковра.
Чем-то эта комната напоминала собой фотографии из интернета для начинающих дизайнеров с простыми и аскетичными планировками. Для такого человека, как Жулань — здесь было холодно и даже мрачно. Будто вознесся на облака, и тебя в высоте обдавало свежим, холодным ветром.
— Присаживайся, — улыбается его друг, указывая на свободную кровать, — Я принесу нам чай.
— Не стоит, — говорит Цзинь Лин, боязливо опускаясь на серое покрывало. Под пальцами ткань грубая, но однозначно теплая. В него можно завернуться поздно вечером и читать у окна.
Сычжуй улыбается мягко, качает головой: «глупый». И Жулань вспыхивает.
Что ему еще остается делать в пустой прохладной комнате одному? Он встает и проходит несколько раз по помещению. Руки тянутся к разноцветным корешкам книг, он чувствует шероховатость ткани, которыми они обтянуты, проводит пальцами по покрашенному дереву — ни одной пылинки не остается на коже.
Здесь чисто, как в больнице. А опускаться на постель не хочется, то ли от смущения, а может и просто не хочется мять эту идеально-ровную поверхность.
Покрывало после того, как он встал, чуть смялось, и Сычжуй застал его за тем, что он усердно поправлял сползшую ткань, стараясь придать кровати первичный облик.
— Оставь, — хихикает А-Юань за его спиной, ставит поднос с чаем на узкую столешницу его рабочего стола у окна.
Опускается же он на офисное кресло, облокачиваясь на спинку. Смотрит снова пристально на засмущавшегося в его присутствии парня, что бросил гиблое дело, да схватил руками горячую кружку с чаем. Тонкие пальцы вцепились в изящный фарфор. Сычжуй вспоминает то, как эти пальцы сжимают тетиву и отпускают ее с песней. Все его движения наполнены изяществом. Вот бы ему удалось хоть раз запечатлеть эту красоту навек на бумаге.
— Чего ты так на меня смотришь? — спрашивает Цзинь Лин.
Его нервирует этот взгляд, заставляет внутри все дрожать. Ну, сколько же можно?!
— Можно я тебя зарисую? — спрашивает спокойно А-Юань.
Альбом из верхнего ящика вместе с карандашом быстро оказываются в его пальцах, на свет он достает набор красок. Он бы хотел запечатлеть его маслом на мольберте, но на это нужно слишком много времени, которого у них нет.
— Я тебе девчонка что ли какая-то, чтобы меня рисовать?! –бесится парень от просьбы.
Отставляет с дробным стуком стакан на поднос, кидает гневный и смущенный до края взгляд на друга. Друга
— Нет, но ты был бы прекрасной моделью. У тебя красивый профиль и приятного цвета глаза. А еще волосы. Шикарные, густые черные волосы.
Сычжуй не врет. Зачем ему врать? Он и не делает комплименты. Правда ведь так считает, а что является правдой — разве лесть, похвала? Это констатация факта, и только.
И рука принимается зарисовывать основное положение Цзинь Лина, что робко опустился на самый край кровати. Карандаш не может перенять всю картину — частица чужого пазла, что так гармонично смотрится со всем шелком волос, персиковым кардиганом и светлыми глазами на фоне вечного спокойствия. Живой.
Краску развести и взять кисти — занимает меньше пары минут. Руки пачкаются, кончики пальцев утопают в лимонном, в морском синем, титановые белила покрывают костяшки на внешней стороне. Он увлечен рисунком, стараясь передать свет и гамму в полной мере.
Быстрый набросок он оставляет сохнуть у окна, когда поднимается за влажными салфетками, чтобы вытереть грязные руки.
Жулань, до этого сидевший неподвижно, стараясь даже дышать через раз, краснеющий и бледнеющий под пронзительным и в то же время мягким взглядом, потянулся к подоконнику, чтобы посмотреть законченную работу. На него смотрел точно не он. Этот парень был больше похож на божество, спустившееся с небес и непринужденно сидящее на кровати, со слегка розоватыми щеками и решительным взглядом.
«Я действительно так выгляжу со стороны?» — задался вопросом Цзинь Лин.
— Нравится? — теплое дыхание опалило кончик уха.
Крупно вздрогнув, он обернулся, только для того, чтобы столкнуться нос к носу с Сычжуем. Испуганно отодвинувшись подальше от парня, он уперся спиной в темную стену.
Отвернувшись, он смотрит куда угодно, только не на него.
— На меня смотрит будто бы не я, — с сомнением протянул Цзинь Лин, отодвигаясь. Друг, впервые нарушающий личные границы — это нервировало. — Слишком…девчонка.
Последнее слово отметилось вылетевшим фырканьем.
— Если хотите, молодой господин Цзинь, я могу перерисовать, — мягко улыбнулся Сычжуй, забирая рисунок из тонких пальцев, и отправил его в раскрытую ячейку стола к остальным работам.
Там лежали новые и старые альбомы, стояли ровным рядом скетчбуки — со времен, когда он был ребенком, сохранилось не так много рисунков, но с поступлением в художественную школу их количество росло, как и количество воспоминаний. Все они находили отклик в душе парня, оставаясь цветными пятнами на бумаге.
Красивыми пятнами на бумаге, стоит сказать.
В это время, смутившийся от обращения на старый манер к себе, Жулань сверлил друга взглядом.
— Дай-ка я гляну твои рисунки! — и пока Сычжуй не успел закрыть ящик стола, схватился за первый из новых альбом.
Сычжуй нахмурился, но не стал ничего говорить, лишь отвернулся и закрыл, наконец, пристанище воплощенных в краски и чернила воспоминаний на ключ. Торжество момента затопило Цзинь Лина — сейчас он увидит старые рисунки Сычжуя!
Только альбом едва не выпал из ослабевших в миг рук. На него взирал…он. Краснеющий, прижимающий к себе раненные колени на скамейке в парке. Тогда он налетел на Сычжуя, и это недоразумение послужило началом школьной, а теперь и более близкой дружбы.
Далее несколько рисунков повторялись — его портреты. Он злится, смеется, хмурится задумчиво, и просто смущается от комплимента. Следующие рисунки повергли в шок. Бумага обожгла руки, альбом откинут на пол, словно что-то живое и богомерзкое.
На развороте Цзинь Лин в черно-белых тонах изгибался под шелковой простыней, едва прикрывавшей самое сокровенное. Тушь идеально передавала изгибы подросткового и угловатого тела, тонкие брови и мягкий разлет ключиц, художник в лице Сычжуя даже подчеркнул линию скул, а черноту волос заставил остаться позади, позволяя лишь двум одиноким прядям стыдливо прикрывать грудь.
Румянец как доказательство смущения и затапливаемого стыда, окрасил бледную кожу щек. Не к этому он был готов, приходя в дом друга! Друга ли…?
Метнувшись к дверям, он был остановлен предупреждающе сжавшейся на предплечье рукой. Сычжуй встал позади него, и одним движением развернул к себе лицом.
— Цзинь Лин… — начал он.
— С каких пор? — полузадушено спросил Жулань.
От смущения сдавливало в легких, мешало дышать, оттого и голос его слышался тихим.
— Помнишь, мы ездили на горячие источники? Точнее ездил ты с дядей, и я со всей своей семьей? Тогда я увидел тебя в клубах горячего пара в купальнях, — пальцы Сычжуя опустились к запястьям и мягко огладили костяшки, — Ты был, как никогда расслаблен и тих, не знал, что я за тобой наблюдаю. В свое оправдание скажу — я случайно. Мне стоило предупредить тебя и том, что я рядом. Но не стал.
— Именно тогда я и осознал свои чувства.
Чувства. Так просто. Увидеть и осознать! Когда Цзинь Лин с месяц мучился, не решаясь даже самому признаться, что наваждение в лице дорогого друга — влюбленность. Он влюбился! А этот друг просто взял и осознал…
Стоило попытаться вырвать руки из нежных пальцев, как они сцепились на них снова, однако не стараясь оставлять синяки.
— Почему не сказал мне об этом раньше? Уверен, уедь я в Гонконг, ты бы и дальше молчал в тряпочку! — вся эта ситуация, доведенная до абсурда, распалила живой внутри гнев. Что говорить, он всегда легко вспыхивал.
— Счастливая жизнь для тебя — вот мой главный приоритет. Я видел, как ты смотришь на меня. Все видел. Что с тобой случилось бы, признайся я первым? Ты наследник двух больших компаний, тебе наверняка уже подготовили идеальную жизнь, как бы я мог вмешаться?
— Да не хочу я идеальную жизнь, я тебя хочу! — закричал Цзинь Лин.
И только потом понял значение брошенного слова. Румянец достиг корней темных, каштановых прядей. Смущаться в присутствии этого человека почти стало нормой, как и достигнутые рубежи за пределами «куда уж больше».
— Хочешь меня? — тихо сказал Лань Юань, наклонившись к самому лицу.
Его руки поднялись по предплечьям вверх, огладили через шерстяную ткань острые локти, прошлись выше к плечам. Тонкие пальцы обвели разлет плеч, одна рука осталась лежать на плече, а другая проворно вдоль позвоночника опустилась на талию.
Содрогнувшись от прикосновений столь ласковых и невесомых, словно белый тополиный пух слетал с веток и касался кожи, Цзинь Лин сделал шаг назад. Хотелось уйти от этих прикосновений. Остаться, кем были. И в то же время переступить созданную им самим черту в голове.
Сычжуй последовал за ним. Не отпуская ни на шаг, он остановился, когда Жулань прижался спиной к стене. Поднял за подбородок голову и посмотрел в ореховые омуты.
— Я уеду скоро, зачем все начинать… — в отчаянии прошептал парень.
— Я последую за тобой, — прошептал Сычжуй в губы, касаясь их в почти целомудренном поцелуе.
«Я последую за тобой» отдалось в груди щемящей нежностью, сердце защемило, и Цзинь Лин поддался вперед. Прихватив зубами нижнюю губу, он сжал до еле слышного шипения Сычжуя.
Ему слишком плохо, и несравненно хорошо от этой близости. Лань Юань, отстранился, слизнул выступившую маленькую капельку крови, и снова приник к его губам. Цзинь Лин схватился руками за плечи, стараясь удержаться на своих двоих, когда его подхватили на руки. Ощущение легкости и невесомости окрыляло.
— Что ты творишь?! — взвизгнул он, когда Сычжуй оторвал его от пола, чтобы переместиться с ним же на руках на кровать. — Я не девушка, чтобы на руках меня таскать!
— Я не носил ни одну девушку на руках, — признался Сычжуй, усаживаясь с драгоценной ношей на изрядно помятое серое покрывало.
— И не надо начинать, — недовольно буркнул Цзинь Лин, оказавшись полубоком на коленях.
Теплые пальцы сняли резинку с его волос, и пряди шелковистым потоком хлынули по спине. Зарывшись в волосы, Сычжуй делал массаж головы: аккуратно гладил за ушами, массировал кожу, слегка сжимал непослушные пряди, оттягивая голову назад.
А Цзинь Лин таял. Из-за тянутых вниз прядей, внутри что-то колыхнулось, и осело внизу живота. Хриплый вдох не удалось скрыть, когда чужие губы ткнулись в чувствительную кожу под острым углом челюсти. Руки машинально оттолкнули наглеца.
Тогда Сычжуй избрал другую стратегию: он наклонился и вновь поцеловал губы. Поцелуй вышел мягким и нежным, почти щадящим. Язык скользнул по полуоткрытым губам, а после его прикусили.
На второе за эти несколько минут шипение, Цзинь Лин ответил:
— Я тебе не сахарный, целуй нормально!
Посмотрев на лежащего у него на коленях парня, Лань Юань недобро усмехнулся, сжал повторно пряди на затылке, и без прелюдий проник в приоткрытый в немом возгласе рот языком. Неумело, но яростно и жестко лаская рот, он наслаждался судорожными горячими выдохами Цзинь Лина, разом обмякшего от напора.
Цзинь Лин прижался ближе, боясь свалиться с колен, и ответил на поцелуй. Скользнул языком по губам, встретил другой горячий язык, и забылся.
Его ласкали жестко, как он сам того желал, яростно вылизывая чувствительное нёбо и захватывая инициативу в танце языков. Неприличные хлюпы и стоны сквозь поцелуй разгорячили еще больше, чем сильные укусы и сжавшиеся на его талии руки.
Воздуха не хватало катастрофически, когда им пришлось отпрянуть друг от друга. Два человека смотрели друг другу в глаза: один с безграничной нежностью на фиолетовом предзакатном небе, в меде других глаз утопали печаль вперемешку с радостью.
Рука Сычжуя огладила приоткрытую на пояснице кожу, скользнула под ткань, охлаждая кончиками пальцев. Жулань подскочил, садясь лицом к лицу, перехватил вторую руку и зашипел подобно разъяренной кошке:
— Ах ты, развратник! Куда руками полез?!
Руки исчезли. И зря, потому что их место заняли губы. Копившееся внутреннее напряжение необходимо было скинуть, и Сычжуй снова прижался к одуряющее пахнущей шее. На ней ощущался едва заметный аромат орхидей и сладкого нектара пионов, который собирают муравьи перед цветением пышных бутонов. Кончиком языка парень провел по яремной венке слизывая вкус и стараясь понять — настолько же сладка кожа?
— Если что-то делаешь, делай нормально! — щекотка мурашками прошлась по телу, заставляя вжать голову в плечи. Цзинь Лин, ничтоже сумнящеся, положил чужие руки с хлопком на собственные ягодицы, и вжался телом в тело.
Горячее нетерпение разлилось по венам, грозя застлать взор в скором времени фейерверками, утопить сознание в небытие.
— Как вам хочется, молодой господин Цзинь? — спросил Сычжуй, мягко улыбаясь, — Подчиниться грубой силе или утонуть в ласке?
— Я тебе парень или баба? — недовольно буркнул тот в ответ.
Усмехнувшись, Сычжуй перехватил его руки над головой, и опрокинул на кровать. Толчок в грудь выбил весь воздух из груди, а приоткрытый рот тут же был захвачен новым поцелуем. Дернув руками, Цзинь Лин почти сошел с ума от беспомощности и тихо застонал: навалившееся на него всем весом тело не давало сдвинуться ни на цунь, его руки крепко перехвачены одной ладонью.
Вторая рука Сычжуя скользнула по раскрытым бедрам, оглаживая внутреннюю сторону, подбираясь ближе к ширинке, но тут же скользнула на живот, задирая футболку.
«Он что, специально? Не видит, что я уже терпеть не могу?!»
Выгнувшись достаточно, он с вызовом потерся о твердый живот Сычжуя. Парень прервался, отстраняясь от искусанных и припухших от поцелуев губ, оглядывая свою работу. Темные пряди разметались по белоснежным простыням, румянец горит на щеках, в медовых очах полыхает огонь, белая простая футболка не скрывает поджарую и ладную фигуру, бедра широко и приглашающе раскрыты.
Цзинь Лин, смутившись воображенной в голове картиной, поднял колено, чтобы пнуть и оттолкнуть Сычжуя, но его самого подхватили и перевернули на живот. Хоть он и распластался грудью на постели, бедра его оказались высоко подняты и выпячены на показ. Стараясь уйти от прожигающего спину взгляда, он вильнул в сторону, чтобы быть остановленным легким шлепком.
Задохнувшись от подобного, Цзинь Лин вскинулся, руки его так же были прижаты над головой, и его как тряпичную куклу прижали вновь к кровати. Навалившись всем телом сзади, Сычжуй прижался бедрами к ягодицам, давая ощутить свой собственный жар и желание.
Член Лань Юаня терся через четыре слоя ткани об упругие ягодицы. Цзинь Лин задыхался. Чужая рука мягко надавила на поясницу, заставляя глубже прогнуться, чужие губы прижались к задней стороне шеи и оставили несколько налитых огнем отметин.
Последнее, что Жулань почувствовал — как острые зубы сжимаются на плече и пальцы ведут по внутренней стороне бедра.
***
Пробуждение было подобно выныриванию из воды.
— Цзинь Лин, — звал настойчиво мягкий бархатистый голос.
Приоткрыв глаза, он увидел Лань Юаня, стоящего на коленях возле кровати и его пальцы, сжимающие запястье.
— Что ты делаешь в моей комнате? — тихо спросил Жулань и резко распахнул глаза.
Окружающая обстановка точно не смахивала на его комнату в квартире дяди. Воспоминания навалились одним комом, разжигая румянец на бледной и холодной до этого коже.
— Ты очнулся, — сорванным голосом прошептал Сычжуй, поднялся и заключил в объятия.
«Я что, в обморок хлопнулся?» — пролетело в голове.
— Ты отключился, резко обмякнув…напугал, — тихо произнес Сычжуй, зарываясь носом в волосы на макушке.
Ощутив онемение в конечностях, Цзинь Лин поднял руку и хлопнул уже вроде бы своего парня по спине:
— Прекращай. С кем не бывает.
— Цзинь Лин, — позвал Сычжуй.
— Ну что еще? — буркнул, смущенный близостью Цзинь Лин.
Теплые сильные руки сильнее сдавили в объятиях, едва ли не до хруста костей.
— Я рад, что с тобой все хорошо, — спокойно произнес Сычжуй.
— Мы встречаемся, — невпопад заявил, припечатал Цзинь Лин.
— Мгм.
— И не смей заглядываться на девушек!
— Я уже десятерым отказал, — мягко улыбнулся Лань Юань, отстраняясь, чтобы посмотреть в глаза.
— И еще стольким же откажешь. Верни, как было, тепло, — ворчливо произнес Цзинь Лин, утыкаясь носом в теплое плечо.
Его снова прижали к разгоряченной недавними ласками коже, и он подумал, что с таким обогревателем, как Сычжуй, он не будет мерзнуть даже зимой.