Глава 1 Анри
Подставив паруса попутному ветру, «Победоносец» стремился к горизонту, уверенно рассекая волны. Корабль торопился в родную гавань, словно горячая скаковая лошадь, которая, узнав дорогу, несётся в свою конюшню во всю прыть, невзирая на ухабы.
Высокий молодой человек в расшитом золотом тёмно-синем камзоле, синих панталонах и испанских сапогах из выбеленной кожи, стоял на квартердеке[1], оперившись о планшир[2] и вглядывался в даль. Туда, где синева моря соединялась с голубизной неба.
Над его головой, покрытой чёрной широкополой шляпой с белым страусовым пером, развевалось на кормовом флагштоке синее полотнище с сияющим золотым солнцем, а над бизань-мачтой[3] гордо реял белый с красным бургундским крестом флаг Испании[4]. Крепкий ветер усердно надувал голубые паруса, подгоняя корабль всё ближе к дому.
— Ми альмиранте! – хриплый мужской голос перекрыл скрип рангоута[5]. Анри обернулся. — Похоже, ветер не скоро переменится, — Энрике опёрся одной рукой о нактоуз, а другой указал на пушистые облака, похожие на отару овец. — Думаю, мы будем в Белизе к закату!
Ничего не ответив, адмирал снова обратил взор в море и погрузился во внезапно накатившие воспоминания.
Недели три назад, при возвращении в Белиз из Сан-Хуана, после этой привычной фразы в его мозг словно ударила молния. На какой-то момент ему даже показалось, что тело перестало подчиняться, а мысли коснулось чужое сознание.
Анри прислушался к себе, выискивая в памяти удивившие его тогда странные ощущения. Первым вспомнилось непреодолимое желание оглядеть себя. Некая сила заставила его осмотреть одежду, словно он видел её впервые в жизни. Затем из глубин памяти всплыло и то, как на доли мгновений он будто забывал давно знакомые слова. С любопытством и неким неосознанным опасением Анри прислушался к себе — не повторятся ли те странные ощущения? Но ничего не почувствовал. Лишь память услужливо указала то самое немолодое женское лицо, что в той ослепительной вспышке мелькнуло перед внутренним взором. Осознать произошедшее он тогда не успел – вперёдсмотрящий заметил паруса. Надо было принимать решение, потому что капитаны Победоносной армады, прильнув к зрительным трубам, ждали сигнала с флагманского корабля. Поскольку необычное явление с тех пор больше не повторялось, повседневные дела и заботы вытеснили воспоминания о произошедшем на задний план. Упоминание Белиза примерно на том же месте, как и тогда, всколыхнуло память. Перебирая знакомые и уже почти забытые женские лица, Анри попытался опознать мелькнувший в заблеске лик. Безуспешно. Зато эта попытка пробудила в нём мысли о доме и о городе, приютившем его.
Белиз... Вот уже долгих восемь лет он — Анри Верн, торговец и владелец собственного флота, уважительно именуемый подчинёнными Эль Альмиранте, считал его своим домом. На самом деле не было там у него жилья, только склады да лавка на Торговой площади. Настоящий дом – это восьмидесятипушечный линейный[6] корабль, несколько лет назад найденный возле Бермудских островов, а затем отремонтированный в Сан-Агустине и получивший нынешнее имя – «Победоносец». К настоящему времени Анри уже владел плантациями на Кубе, Ямайке и трёх островах из Малых Антильских, но только сюда — в Белиз — возвращался, как домой. Может быть, потому, что это было первое поселение в Новой Испании, до которого когда-то добрался молодой моряк, мечтая начать новую жизнь?
«Сколько мне тогда было? Восемнадцать?» — видения водоворотом закружились перед глазами памяти. Вспомнилась усталая улыбка матери и то, как она постоянно заправляла непокорную прядь тёмно-русых волос под платок. И сухой голос парализованного отца: «Погоди, сынок, не уходи! Прочти мне ещё страницу!» ... И озорные лица двух младших братьев и сестры, которые, однако, были размытыми, затуманенными — память постепенно стирала черты и голоса, но вот их обгорелые тела виделись по-прежнему чётко. Наверное, потому что именно ему — двенадцатилетнему мальчишке, в одночасье ставшему бездомным сиротой — пришлось хоронить всех: и братьев, и маленькую сестричку, и отца, и, спустя несколько дней, мать, чьё изуродованное тело море вынесло на берег недалеко от деревни...
Набеги пиратов на немногочисленные рыбацкие деревушки Испано-Французского Средиземноморья не были редкостью. В детстве Анри не раз слышал о разграбленных и уничтоженных прибрежных поселениях. Но, повторяя за взрослыми страшные проклятия в адрес подлых разбойников, не испытывал ненависти. Она пришла потом. Она ворвалась в его душу адским пламенем, когда, вернувшись с ярмарки в Фигерасе с соседом, которого мать, узнав, что тот отправляется торговать, уговорила взять мальчика с собой, чтобы он мог продать её последнюю драгоценность – обручальное кольцо, вместо родного дома увидел пепелище. И потом, когда над могилами родных, стыдливо пряча слёзы, хоть их и некому было видеть, он поклялся, что однажды возглавит отважных моряков и поведёт борьбу с морским разбоем до конца своих дней.
Как же много всего мальчишке пришлось пережить и испытать до того, как судьба вознесла его на шканцы мощного боевого судна! Забудется ли когда-нибудь сожжённая дотла деревня и золотое кольцо матери, спасшее ему жизнь? Как долго он ещё будет помнить голодное и холодное путешествие по Каталонии, грязный и шумный порт Барселоны и фелуку, на которую его взяли бисоньо[7], и то потрясение, когда он понял, что попал к отпетым негодяям, не гнушавшимся ни контрабандой, ни разбоем?..
Анри вздохнул, отгоняя воспоминания. Здесь, в Тиерра Фирме[8], он уже успел стать легендой. Во всех тавернах и трактирах испанских колоний встречались «хорошо осведомлённые» пьяницы, готовые за кружку пива «раскрыть все тайны прошлого и настоящего» славного Эль Альмиранте. Но, на самом деле, даже ставшие самыми близкими ему люди ничего не знали о своём адмирале, кроме случайно оброненных им в разговоре крупиц воспоминаний да того, чему сами были свидетелями. Тут у каждого есть своя история, приведшая представителей разных сословий из разных европейских держав в Новый Свет, но не каждый готов был ею делиться. Здесь жизнь учит жить настоящим, не вороша прошлое, и верить делам, а не словам.
Анри огляделся – с обеих бортов и за кормой «Победоносца» желтели наполненные ветром паруса. Это его Победоносная армада послушно следовала за своим флагманом. Чувство гордости горячей волной накрыло Анри. Как же много он успел достичь в свои неполные двадцать шесть лет! Слава успешного торговца открыла его торговым караванам все порты Нового Света, а четырнадцать боевых кораблей, разделённых на две армады, бороздят воды Карибского моря и Мексиканского залива, да в Сан-Хуане набирает команду пятидесятидвухпушечный будущий флагман новой армады.
«Видать, у Господа есть какие-то планы на меня, раз он ко мне так благоволит, — Анри перекрестился и благоговейно поцеловал палец. — Ведь ещё восемь лет назад всем моим имуществом был только нож!», — он невольно взглянул на свою правую руку. Указательный палец украшал массивный золотой перстень с крупным тёмно-синим сапфиром. Поверх камня красовался витиеватый вензель: литеры A и V, переплетались и как бы вытекали одна из другой в виде скрещённых шпаг. Они не только надёжно удерживали в ложе перстня драгоценный камень, но и оставляли на воске отпечаток того самого прошлого, которое он — Андрес Анри Руис Верн — не хотел забывать. В этих литерах было не просто его имя, но и память о его дедах — каталонском мастеровом и французском моряке. Каждый раз, втискивая в воск эту печать, Анри словно отправлял своим предкам посыл, что они могут гордиться им, несмотря на то, что он не осуществил мечту матери — не пошёл по стопам рода Руисов и не стал архитектором, а посвятил свою жизнь морю, как и его дед Анри Верн.
Своего каталонского деда Анри почти не помнил — слишком рано тот ушёл из жизни, зато его французский дед, пропахший рыбой, прокопчённый солнцем и просоленный морем, был для Анри другом и учителем. Именно в память о нём, решив начать новую жизнь, юноша, ступивший в феврале 1652 года на доски мола в Белизе, стал Анри Верном, оставив Андреса Руиса далеко в прошлом. Лишь спустя годы, заказывая себе дорогой печатный перстень, Анри велел мастеру вплести в вензель первую литеру оставленного в Старом Свете имени, данное ему по праву первородства и согласно древней традиции из поколения к поколению передаваемое от отца к сыну рода Руисов — Андрес.
Из погружения в лабиринты памяти Анри вернул в действительность звук корабельного колокола, отбивавшего склянки[9]. Когда после четвёртого сдвоенного удара вахтенный матрос прокричал:
— Восемь склянок[10]! Конец вахты! — к Анри подошёл Энрике:
— Ну что, ми альмиранте, пригласишь отобедать? — белозубая улыбка прорезала его коротко стриженую чёрную бороду с прожилками седины, слившуюся с пышными усами.
— Разве я могу нарушить традицию, капитан? Передавай вахту и приходи, — Анри слегка хлопнул друга по плечу и направился к трапу.
Над трапом показалась золотоволосая голова Густафа — молодого, но уже опытного навигатора. Жизнерадостный голландец резво взлетел на шканцы, поприветствовал адмирала и энергично сообщил капитану о своей готовности заступить на вахту.
Не дожидаясь конца протокола, Анри спустился и вошёл в проём полуюта[11] мимо слуги, услужливо придержавшего дверь в адмиральскую каюту.
***
Ветер крепчал. Лазурно-синее днём, море к вечеру потемнело, как и небо. Клонившееся к горизонту солнце золотило немногочисленные облака. Местами их золотистый цвет переходил в тёмно-оранжевый, словно кто-то могущественный и очень щедрый посыпал их цейлонской корицей. Иссиня-чёрные волны вздымались, заставляя корабль взбираться на гребни и потом стремглав падать вниз. Но «Победоносец» упорно стремился вперёд.
Солнце уже почти касалось воды, когда Анри снова поднялся на квартердек. Следом за ним появился капитан Энрике. Сопротивляясь ветру и балансируя на гарцующей палубе, они приблизились к стоявшему у нактоуза Густафу:
— Идём бакштаг[12], менеер адмирал! Скоро будем в Белизе — уже виден маяк на Птичьем острове и чайки появились! — перекрикивая ветер, доложил навигатор и указал яркую оранжево-красную точку на горизонте.
Новый порыв ветра заскрипел такелажем и толкнул корабль в корму, словно наездник, подстегнувший лошадь ударом по крупу.
— Сигнал армаде «Строй кильватера[13]», — скомандовал Анри и протянул руку. Густаф незамедлительно вложил в неё зрительную трубу и сразу же после этого удивительно сильным голосом для такого худощавого тела повторил приказ. Как эхо его подхватил стоявший на шкафуте[14] боцман, и над кораблём разнеслись трели боцманской дудки. Матросы забегали, потянули фал и разноцветные вымпелы, как красочная гирлянда, полетели вверх.
— Надо бы грота-шкоты подтянуть, — заворчал Энрике и рванул на шкафут, на ходу рыча команды.
Вахтенный матрос осторожно перевернул стеклянный цилиндр песочных часов, бережно упрятанных в раму из красного дерева, выложенную изнутри бархатом, и сразу же мелодичный звук судового колокола разнёсся над палубой, сливаясь со свистом ветра — один сдвоенный и один простой удар.
— Три склянки[15]! — догнал звук колокола голос матроса.
Быстро темнело. Ветер то стихал, то снова налетал, подгоняя Победоносную армаду к родной гавани. Корабли шли правым галсом, виляя среди многочисленных островков и мелей. Свет маяка — путеводная звезда отважных, бросивших вызов бездонной морской стихии — становился всё ярче и всё ближе...
Не прошло и двух часов, как «Победоносец» первым встал на рейд[16] в Белизе.
***
Всю ночь лил дождь. Тяжёлые капли барабанили по доскам полуюта и стучались в окна. Под их дробь и мерное покачивание корабля Анри, закутавшись шёлковым покрывалом, крепко спал. Звук корабельного колокола, отбивавшего склянки «собачьей» вахты, ворвался в его сон, став частью сновидения так же, как и монотонные звуки дождя и раскаты грома.
Анри снился бой.
Их уже было много в его жизни. Слишком много. Среди них были равные и неравные, случайные и ожидаемые, с потерями и без. Но из всех он вышел победителем. Что было причиной его побед? Невероятное везение или же отвага и опыт? Умение находить самоотверженных офицеров, надёжных моряков и верных солдат? Или, может, педантичное изучение и кропотливое нанесение на карты предательских мелей и рифов, изменчивых течений и розы ветров? Скорее, всего, всё, вместе взятое, и ещё безграничное стремление к знаниям, пытливый аналитический ум и упорный труд.
Но сейчас Анри просто спал и видел сны. Яркие, живые, наполненные звуками и запахами. Он снова слышал громыхание пушек и треск картечи, попавшей в фальшборт. Свист летящих ядер и лопавшийся от их попадания бархоут[17], стон сломанных мачт и крик идущих в атаку абордажников... Он снова рубил и колол врагов саблей и ощущал запах их крови. Кровь... Она была повсюду. Даже море казалось красным от крови...
А потом появились лица – искорёженные гримасами страха и ненависти — у пленных, страдальческие — у раненых, и радостные — у победителей...
***
Лучи восходящего солнца разбудили Анри. Лежать на шёлковой простыне было очень приятно, но нежиться в постели — непозволительная роскошь, поэтому он встал и позвал слугу. Когда до него донеслись два сдвоенных[18] удара колокола, он уже был умыт и полуодет. Облачившись в белоснежную рубашку из испанского шёлка, взял из сундука чёрные бархатные туфли с серебряными пряжками и вышел на шкафут.
Торопливо поднимаясь над горизонтом, солнце вызолотило небо, а лениво плещущемуся морю придало медный оттенок. Лёгкий бриз был весьма кстати в душном влажном воздухе. Палубные доски ещё не высохли после ночного дождя, и в утренних лучах казалось, что по палубе разлили расплавленную бронзу.
Анри любил утро. Ещё будучи мальчишкой, он вставал с рассветом, чтобы проводить деда. Старик Верн привил своему внуку любовь и уважение к морю, научил понимать и не бояться его. «Наша кровь солёная, потому что в ней есть море», — любил повторять дед. Старый моряк считал эту водную стихию огромным живым существом и верил, что тот, кого она полюбит, сможет всегда с ней договориться — утихомирить шторм или же призвать ветер в полный штиль. И Анри верил деду. Верил до тех пор, пока море однажды не забрало старика. А до этого было не одно утро, когда, придя на берег, они вскидывали руки вверх, приветствуя море и солнце. После этого дед выталкивал свою баланселлу в воду и уплывал. Анри же ещё долго стоял на берегу, всматриваясь вдаль на постепенно исчезавший парус. Утренний воздух был прохладен, и чтобы согреться, мальчик размахивал руками и приседал. Постепенно это стало обычным утренним ритуалом, который не только согревал, но и придавал немалый заряд бодрости.
Детство давно кончилось, но привычка осталась. Не изменил ей Анри и сегодня. Он вышел на палубу, повернулся к всплывавшему солнцу и приветственно поднял руки. Прошептав благодарственную молитву, перешёл к активной части, чтобы размять натруженные недавним боем мышцы.
Члены команды вначале посмеивались над причудой Анри, но постепенно привыкли. Кое-кто даже, полагая, что именно этот странный утренний ритуал и делает Эль Альмиранте неуязвимым, присоединился к этой гимнастике. Вот и сейчас на полуют подтянулись свободные от вахты офицеры и, весело переговариваясь, заряжались энергией, силой и бодростью с помощью нехитрых упражнений, а на шкафуте размахивали руками и приседали солдаты и часть матросов...
А впереди, на расстоянии двух кабельтов[19], просыпался Белиз. Немногочисленные каменные постройки, видимые за частоколом, отделявшим город от побережья, казались золотистыми в лучах восходящего солнца. В порту и примыкавшим к нему улочкам копошилась, суетясь и шумя, многолюдная толпа. К берегу причаливали рыбаки с ночным уловом. Из трактиров и лупанаров[20], расположенных неподалёку от порта, выходили загулявшие моряки и высматривавшие новых клиентов шлюхи. Многочисленные носильщики тарахтели тележками по деревянной мостовой или же, покрикивая и расталкивая прохожих, несли на спинах тяжёлые тюки. В распахнутые ворота было видно, как чиновники со свитой секретарей и члены городского совета стекаются на Пласа де Монтехо — главную городскую площадь, названную в честь завоевателя и первого генерал-капитана Юкатана Франсиско де Монтехо-и-Альвареса, чтобы исчезнуть в здании кабильдо[21]. Уже открылись лавки на Торговой площади, и степенные сеньоры в сопровождении служанок начинали рассматривать товары, только что выложенные торговцами. В общем, просыпавшийся город жил своей обычной будничной жизнью, радуясь новому мирному дню.
----------
[1] Квартердек (из английского) или Шканцы (из нидерландского) — помост либо палуба в кормовой части парусного корабля. Здесь обычно находился капитан, а в его отсутствие — вахтенные или караульные офицеры. Тут же устанавливались компасы.
[2] Планшир — горизонтальный деревянный брус в верхней части фальшборта или борта шлюпок, аналог верхней планки перил на балконе, т.е. своеобразный парапет.
[3] Бизань-мачта — самая задняя и наименьшая мачта на корабле, на которую укрепляется парус «бизань».
[4] В 1526 г. король Франции Франциск I уступил императору Карлу V Бургундию. Это было немаловажным событием в истории испанских военно-морских флагов. Защитником Бургундского дома являлся св. Андрей, знаком которого был косой крест, символизирующий распятие Андрея Первозванного, и потому испанской геральдикой был перенят красный диагональный бургундский «пнистый» крест. Именно этот крест с 1535 г. по 1793 год стал изображаться в центре белого (для колоний) или жёлтого (для метрополии) прямоугольного полотнищ.
[5] Рангоут — общее название устройств для постановки парусов (все деревянные предметы над палубой, части корабельной оснастки: мачты, реи, стеньги и пр.).
[6] На самом деле термин «линейный корабль» официально появилось для кораблей 1 – 4 рангов лишь в 1677, когда секретарь Адмиралтейства Самуэль Пепис предложил «единую, полнейшую и неизменную» классификацию по рангам», которая положила начало системе, продержавшейся до 1817 года. Тогда же корабли, относящиеся ранее к кораблям 5-6 рангов получили название «Фрегат», а в оставшиеся 7 и 8 ранги вошли все остальные типы кораблей. Франция, введя у себя систему рангов вслед за англичанами. Голландский флот, как и испанский, единой системы рангов не имел. Все испанские военные корабли, соответствующие английским линейным и фрегатам, назывались «Галеон». Большая группа кораблей под командованием одного человека у испанцев называлась «Армада», а отделившаяся от неё малая группа — «Эскадра».
[7] Бисоньо (исп. bisoño — молокосос) — просторечное название новобранца в испанском флоте, аналогично русскому «салага».
[8] Тиерра Фирме (исп. «Tierra Firme» — дословно "твёрдая земля") – название территорий прибрежья вокруг Карибского моря и Мексиканского залива в XVI и XVII веках. Его использование распространялось на берега регионов и наместничеств во Флориде, на западном побережье Мексиканского залива в Техасе и Мексике, на Центральную Америку и северное побережье Южной Америки. Сейчас эти территории более известны под английским названием «Испанский Мэйн» (Spanish Main, что есть сокращение от Mainland -— материк) благодаря английской «пиратской» литературе.
[9] Склянки — название песочных часов с получасовым ходом во времена парусного флота. Каждые полчаса часы переворачивал вахтенный матрос и сопровождалось это сигналом корабельного колокола. Склянкой на флоте называли также получасовой промежуток времени. «Бить склянку» — значит отмечать ударами колокола каждые полчаса. Счёт времени начинали в 00 часов 30 минут — 1 удар (одна склянка), 2 удара (две склянки) — в 1 час 00 минут, 3 удара (три склянки) — в 1 час 30 минут и так до 8 склянок — в 4 часа. Затем начинали новый отсчёт от 1 до 8 склянок и т.д.
[10] В данный момент склянки били 16 часов.
[11] Полуют — надстройка на юте, ют — кормовая часть верхней палубы. Служит для размещения кают капитана и его помощников.
[12] курс парусного судна при попутно-боковом ветре, когда угол между продольной осью судна и направлением ветра больше 90 и меньше 180 °.
[13] Строй кильватера – это когда каждый корабль следует в кильватерной струе впереди идущего, т.е. корабли идут в линию друг за другом.
[14] Шкафут — широкие доски, уложенные горизонтально вдоль бортов для прохода от носовой надстройки (бак) на шканцы.
[15] В эту вахту три склянки — 17 часов 30 минут.
[16] Рейд (от нидерл. reede) — прибрежная акватория, место якорной стоянки военных кораблей и торговых судов. Не путать с англ. raid, — набег, налёт — способом ведения боевых действий.
[17] Бархоут — усиленный ряд наружной обшивки корпуса судна над ватерлинией.
[18] В эту вахту два сдвоенных удара – четыре склянки — соответствуют 6 часам утра.
[19] Кабельтов — (в переводе с нидерландского — «буксирный канат») — трос для швартовов и буксиров, а также морская единица для измерения коротких расстояний или глубины. Различают несколько видов кабельтовых. В данном случае речь идёт об испанском, который был равен 120 испанским саженям или 200,628 метров.
[20] Лупанар (лат. Lupanarium, от лат. Lupa — волчица — так в прошлом называли продажных женщин, т.е. проституток). — публичный дом, бордель.
[21] Кабильдо (в переводе с исп. – совет) — так называлось здание, где заседал совет (у нас известно как нем. Rathaus — Ратуша). Кабильдо также муниципальные органы власти, выбираемые жителями на ежегодных голосованиях. Кабильдо ведали местным благоустройством, городскими финансами, разбором уголовных и гражданских дел. Их деятельность контролировалась колониальной администрацией, назначенной королём.