1: Я умер. Раунд за тобой!
Да угаснет свет.
Волк
РШК: Коэлло Хэллебор
Боль пронзила каждый нерв в моем теле. Я моментально открыл глаза, хотя обычно по утрам на это уходила уйма времени. Не в полной мере осознавая, спал я или же бодрствовал, по старой привычке просыпаться от кошмаров усилием воли, я и сейчас прогнал сон прочь — но боль не отступила. Приподнявшись на локтях и ошарашенно осматриваясь по сторонам, я увидел кровь на простыне, полу, рукавах кофты. Машинально я поднёс к глазам и руку. Тиканье настенных часов раздавалось откуда-то издалека, отстукивая темп моего пульса в ушах, и странно — он не учащался.
Кожа с болезненной скоростью покрывалась кровоточащими ранками, будто меня сжирали мелкие черви изнутри. С каждым новым появившимся пятном на коже я сильнее стискивал зубы от накатившего ужаса. Я чувствовал, как в кожу впиваются тысячи игл, а сухость в горле ощущалась как тщательно пережеванное битое стекло. Первая мысль: подняться с кровати. Ноги тут же запутались в одеяле, кровоточащие руки казались ватными — я упал на пол. Нарастающая боль всё же подтолкнула меня встать вновь и броситься в сторону ванной.
Понимания в голове осталось не так много, но в какой-то определенный роковой миг, я понял, что боюсь. На щеках я почувствовал липкое тепло, паника притупляла способность мыслить.
Я не видел стен коридора по бокам от себя, будто бы мир был не совсем реален. Несмотря на это непривычное и с тем же знакомое ощущение, я распахнул дверь и ощупывая рукой мокрую щёку добрался до главного места назначения: раковины.
Сухое и хриплое:
— Я умру? — сорвалось с губ вопросом к отражению в зеркале. Человек напротив смотрел на меня немного ошарашенно и с тем же пусто, что было ему несвойственно, и происходящее с каждой секундой всё менее и менее походило на реальность, но ещё меньше — на сон.
Потратив драгоценное время на рассматривание себя, я зашипел от боли, когда по щекам раскаленным потоком полилась кровь, и стерев её одним резким движением, я увидел точно такие же кровоточащие «веснушки», как и на руках.
Всегда ненавидел веснушчатых. Проклятье.
Дрожащей и липкой рукой, я схватил с полки ватный диск и промокнул им кровь на лице. Как будто это чем-то могло помочь. Раны продолжали кровоточить. Я обернулся к шкафчику и достал перекись водорода. Аллергия? Между лихорадочными мыслями я продолжал дезинфицировать ранки. Болезнь? Не помогало. Я должен вызвать скорую?
Резко кольнуло сердце. Это забавно, ведь оно у меня искусственное. Забавно то, что в любой момент такой странный сбой мог говорить о моей скорой кончине. В этом нет ничего смешного... И я вообще не должен об этом думать. Ни об этом, ни таким образом. В этом был подвох. Я чувствовал подвох... и страх.
Пошатываясь от потрясения и качая головой, стараясь не смотреть на руки и лицо, теперь я отчетливо ощущал: меня сковал страх, заполнивший всю комнату. Он разложился по полочкам, словно пыль, и залез мне в голову, как осенний туман.
Это действительно страшно — умирать. Поначалу.
Я чувствовал, как бессильно подкашиваются ноги и упал на кафель. Больше смысла избегать этого не было: я устало взглянул на всё менее похожие на мои, руки. Раны на коже расширились, сжирая мою плоть. С лицом происходило то же — я чувствовал это.
Боль окончательно стёрла мысли, и в конце концов я действительно осознал, что перестал что-либо вообще ощущать, кроме неё. В таком случае — почему бы не плюнуть на это и сдаться?
Нет, будь я кем-то другим в действительно обычной ситуации умирания, я бы не сдался так просто. Ни за что, никогда, не после всего, что я пережил.
Но будучи именно тем, кем я был, за секунду до остановки сердца, я с точностью мог сказать: я умер.
Я умер, Олеандр ла Бэйл. Раунд за тобой.
Ты снова выиграл.
До недавнего времени я умирал только два раза. Это был третий. Дойду до седьмого — "Совы" завербуют и меня, как прочих других несчастных. А это не представлялось мне хорошей прерогативой. Эти игры становились утомительными.
Олеан, сидящий за партой позади, смотрел на меня с ледяной ухмылкой. Его нездорово яркие синяки под глазами на пол-лица, как всегда, придавали светловолосому низкорослому парню некоего мрачного шарма.
Мне удалось убить его всего один раз. И то — я сильно пострадал при этом.
Олеан вяло помахал мне рукой. Уже в следующую секунду ухмылки на его лице не было, словно я страдал от каких-то витиеватых галлюцинаций.
Лучше бы и вовсе не было этой тупой игры, а я смог бы поспать подольше. То же можно сказать и о некоторых дисциплинах нашего «храма знаний». Казалось очевидным, что самостоятельно отсеивать ненужную информацию и искать новую куда более актуально, нежели когда за тебя это делает лицейская программа.
Умирать, кажется, уже стало для всех нас хобби. Когда привыкнешь, страшно ровно несколько мгновений, а после — чувствуешь перед смертью себя живым. По крайней мере на мгновение. Закрытость всех лицеистов по сути в замкнутом пространстве давала о себе знать подобными мыслями, и я отогнал их прочь.
Чёртов ла Бэйл медленно написал что-то на бумажке и кинул скомканный лист мне. Выводил он буквы на бумаге с трудом, будто бы сильно привык к клавиатуре. Но больше баллов я бы поставил на то, что у него в целом были проблемы с выполнением простых человеческих действий. Я настороженно глянул на учителя, чтобы проверить, не заметил ли он этого паса. И не забыл укоризненно посмотреть на Олеана, на что он лишь печально улыбнулся. Его совершенно не волновало, заметят его или нет.
И действительно — мало кто замечал мрачного юношу. Только если он начинал говорить, а это означало, что он принял решение всё же заявить о себе в разговоре, который начал казаться ему не совсем бессмысленным. В эти редкие моменты я замечал, что у него низковатый для его внешности голос, но приятный, завораживающий. Правда, петь он наверняка не умеет.
Я развернул записку.
«Тебе идут твои новые веснушки!»
Раздраженно выдыхаю. Значит, они всё же останутся навсегда. Какого чёрта он не мог выбрать что-то другое? Прекрасно знает, что я ненавижу веснушки и до сих пор не согласен с тем, что они могут быть похожи на созвездия — по его заверениям. Но нет же, ему просто надо хоть кого-то позлить, вывести из себя, поддеть. В этом весь Олеан.
Главное — выражение лица такое отрешённое, как будто он где-то в другом месте, даже немного печальное. Как и вечные ухмылки, пустота в глазах, усталость в голосе. Сам не могу до конца понять, злюсь я на этого парня или нет.
Я вновь вздохнул и написал ответ. Наблюдая за движущейся по бумаге левой рукой с карандашом в ней, я заметил, что они обе и правда были усыпаны мелкими точками-веснушками, как от аллергии. Он же так меня убил? Как хитро. Какой же он чёртов гений, чтоб его.
«Я обязательно отомщу. Обещаю».
Получив записку, он приподнял брови и закусил губу, как бы говоря: «Ого, а ты сможешь?»
Я нахмурился и отвернулся, когда учитель остановился возле меня и мрачно окинул сердитым взглядом. Он легонько стукнул меня пару раз по затылку маркером и пошёл дальше.
Олеан вновь загадочно и довольно улыбнулся, стоило преподавателю сделать мне замечание.
Но я, конечно, этого не видел.
Урок был последним на сегодня, так что после звонка мы вышли из кабинета и направились к своим комнатам через многочисленные коридоры.
Я снова думал о правилах нашего нового мира. Эти мысли часто захватывали мой разум с тех пор, как только меня привезли на остров. Это виделось мне во снах, переливалось на страницах книг назойливым напоминанием, не дающим углубиться в суть текста.
Кто бы мог подумать несколько лет назад, что будущее будет вот таким. Некоторые люди приобретут эти страшные и губящие силы, которые вовсе не делают их «супергероями», не дают определенного преимущества над толпой, поскольку общество разделилось почти ровно на половину.
И смерть обесценится. Обесценится единственная причина жить.
Кто бы только мог подумать. Но именно так оно и было сейчас.
Я посмотрел на Олеана, который всегда помалкивал о своих способностях. Я же молчал о своих мыслях по поводу его скрытности. Мы играли в эту молчанку с самого знакомства, непонятно почему и зачем. Также, как мы играли в игру жизни и смерти — либо ты, либо тебя. Игры с сознанием и телом, бессмертием и смертностью. Игра без начала и конца.
От него буквально разило тишиной. Он никогда не рассказывал, что чувствует: ни мне, ни кому-либо ещё, если и были люди, на которых ему не было бы плевать. А если и рассказывал что-то, то ровно столько, сколько нужно было, чтобы я и дальше его не понимал. Не понимал, что у него на душе и кто он такой по своей сути. Не понимал до самого конца. Чем больше ты знаешь из того, из чего не можешь вычленить главное, тем меньше ты это понимаешь. Не так, как в науке, где новые знания подталкивают тебя к верному ответу. Почему отношения с людьми не могут быть столь же точны?
Я хотел окликнуть Олеана, но вспомнил, что он не любит имена. Вообще. Как бы... Против этой идеи.
Никогда не понимал. Но мне было не впервой. Мне не нужно было понимать человека, чтобы общаться с ним.
— Хэй, — я остановился, как часто бывает, когда я задумаюсь. — А ты боишься смерти?
Олеан тоже остановился, обернувшись на меня. Невысокий, искусанные в кровь губы, хорошо очерченные скулы. Не совсем типичный, не совсем фрик. Люди не любят таких больше всего. Это слишком непонятно.
Мне показалось на секунду, что он окинул меня взглядом, полным сочувствия и цинизма. Словно спрашивал: «Ты правда идиот или это была несмешная шутка?». Мы с ним часто говорили таким образом. Не говоря.
Он улыбнулся.
Он всегда улыбался, когда рассказывал о каких-то страшных вещах. Вещах, ведая о которых, не улыбается никто.
Однако он всё же ответил. Тупой это был вопрос или вообще шутка его больше не интересовало.
— Смерть больше не так пугает нас, как в былые времена. Но вот проблема, — он посмотрел себе под ноги. — Раньше смерти боялись больше чего бы то ни было. А теперь тем, кто попал в этот круг бессмертия... бояться нечего. И это заставляет их бояться всего.
Он шаркнул ногой по линолеуму и отвернулся.
— Пойдём быстрей. Хочу покурить.
Я всё ещё стоял и смотрел вслед парню с чёрными дырами под глазами — так я называл его синяки — и думал о том, что иногда он говорит невероятные вещи. И очень странные.
Впрочем, у каждого своё безумие. Безумие Олеана состояло в том, что оно не было безумием. По крайней мере я в это верил.
Опомнившись, я поспешил за своим врагом.
Олеан уже достал из кармана свой ключ и воткнул его в замок нашей двери. Я задумался, зайти ли к Эндрю, но откинул эту мысль. Хотелось побыть в одиночестве, когда ты без причины хочешь сидеть один и стараться ни о чём не думать, при этом обдумывая вообще всё.
Я так привык к сожительству с Олеаном, что перестал считать его посторонним. Да и жилище наше разделялась занавесью — очень удобно.
Я проскользнул в общую комнату вслед за ним и закрыл дверь. Хмыкнул, снова вспомнив о том, как Олеан, проклиная весь лицей, повесил на нашу дверцу табличку «ВАЛИ ПРОЧЬ». Он очень не любил незваных гостей, да и званых тоже.
Открыв окно, он впустил холод с улицы и слегка дрожащими руками достал сигареты и зажигалку из кармана лежавшей на кровати толстовки. Он надел её, чтобы не продрогнуть, затем зажёг сигарету. Выдохнув дым, Олеан уставился на море, расстилавшееся внизу, под нашими окнами, напоминанием о собственной заточенности и отдаленности от остального мира.
Он снова горько улыбнулся, скорее всего, по привычке.
— Нам никогда не сбежать отсюда, да? — он затянулся и, сжав сигарету одними зубами, выдохнул дым через нос, убрав руки в карманы толстовки.
Я кивнул. А потом сказал вслух, понимая, что взгляд от моря он не отводил:
— Да. Но ещё не всё потеряно, — я хотел продолжить, но Олеан меня перебил.
Он достал сигарету, выдохнул носом и процедил сквозь зубы:
— Заткнись. Не говори этих... типичных фразочек. И не отвечай на мои вопросы.
Я сел на его кровать, внимательно следя за движениями соседа.
— Но разве ты не задаешь вопросы, чтобы получить на них ответ?
Ла Бэйл смахнул пепел прямо в море.
— Я задаю вопросы, чтобы потом послать тебя нахер.
Я лишь махнул на него рукой, встал и направился к себе, гадая, сколько сигарет он выкурит за сегодняшний вечер.
— Мне надо сделать экономику. А тебе писать эссе, — подсказал я ему, припомнив старое задание учителя. — Лучше сделай это до ужина.
Олеан не ответил. Обычно он молчал, если был действительно очень сильно раздражён. Странно, опять эти его резкие смены настроения. Разрушают и меняют всё за одно мгновение.
Я повторил своё напутствие, и Олеан обернулся ко мне, сверля серыми, как туман, глазами. Кажется, про туман я думаю за сегодня не впервые...
— Потом сделаю, — он улыбнулся. Косовато так. — А пока что мне не хочется этим заниматься.
Я почувствовал холод и кивнул, так как по-настоящему особого дела до Олеана и его домашки мне не было, а его улыбка говорила о том, что мне не стоит лезть в чужие дела. Просто я считал должным хотя бы напомнить. У этого живого трупа были проблемы с памятью. Особенно с памятью о том, что ему не нужно.
Он снова взял сигарету зубами, выдыхая дым носом. Тихий шум волн, ударяющихся о скалы, успокаивал и грел душу своей ощутимой нежностью.
Впрочем, душу грел и джемпер, который я собирался надеть. В комнате теперь действительно холодно.
Задвинув ширму, я достал кофту и накинул её, а затем сел за свой небольшой стол и открыл учебник.
Олеан смотрел на задвинутые занавеси, думая о том, как он ненавидит меня. Но, разумеется, я этого не видел. И не знал.