Краски жизни

Конец сентября...

И снова осень. Лета будто бы и не было вовсе. Оно промчалось мимо на астрономической скорости, на один короткий миг пахнув в лицо морским соленым бризом, и скрылось на долгие-долгие месяцы. Все летние цветы давно отцвели, и луга больше не окрашивались яркими сочными всполохами среди густой сочной зелени. Только поздние бутоны все ещё тянутся к солнцу под постепенно леденеющим ветром. Они тоже красивые, тоже заставляют тепло улыбаться, глядя вдаль на горные хребты, начинающие менять окрас с зеленого на желтоватый, и на редкие одинокие деревья, что стоят, низко опустив ветви, посреди шуршащей травы в этой пустынной глуши. Именно глуши. Ближайшие дома можно увидеть, если пройти пешком по неровной дороге, даже больше тропе, километров десять-двенадцать, а может и больше, никто кроме местных точно не скажет. И это еще самый короткий путь, ведущий прямиком к скоростной автомагистрали.

Сюда приезжают ради того, чтобы дышать воздухом, которым в городе не надышишься. Здесь он чистый, если уйти от одной единственной трассы как можно дальше, или в лес, что по одну сторону, или же в поле. Суданская трава тянется высоко от земли, шелестит, сплетаясь с такими же длинными колосьями, и щекочет открытую кожу. Ветер гуляет, заставляя все вокруг звучать и дышать. По особенному, так, как нигде больше. И земля под ногами мягкая, пружинистая, такая, что расстояние, пройденное по ней, ноги не чувствуют. Или может все дело в том, что им просто было невтерпеж выбраться из салона автобуса и нестись прочь от пресловутой цивилизации. Туда, где среди густой листвы поют и чирикают птицы, стрекочут насекомые.

Сюда приезжают чтобы смотреть. Смотреть на то, как постепенно, неделя за неделей меняется природа. Как вянут одни растения и на их место приходят, вырастая, другие, меняя вид полей. Как одинокая яблоня роняет с глухим звуком переспевшие кислые яблоки на траву и мох у корней. Эти яблоки растаскивают насекомые и мелкие животные, их клюют птицы, а кожура, зеленоватая, скукоживается под палящими лучами солнца, что застывает в вышине в середине дня и обжигает даже сейчас, осенью, землю. Крупный огненный диск перекатывается постепенно. Почти незаметно. Люди вообще в повседневной жизни мало что замечают. Но когда ты один наедине с миром, на такое невозможно не обратить внимание. Все слишком становиться явно.

А ещё в такие места можно забраться ради того, чтобы слушать. Сначала как проносятся машины, но звук этот шелестящий будет все тише и тише, а потом его окончательно заглушит шум живой природы вокруг. Особенно, если все идти вдаль по дороге к темнеющей полосе деревьев, там простые люди вилами переворачивают скошенную траву, сушат ее под горячими лучами на похрустывающих, старых брезентах, а после из высоких куч, в которой любит резвится детвора и растаскивать скот, формируют тюк и перетаскивают их в высокие амбары, чтобы зимой кормить живность. В этом месте ее предостаточно, от уже привычных всем быков и коров до лошадей. Когда-то давно здесь, недалеко, была конная ферма, при которой детей можно было научить верховой езде. Об этом можно без труда узнать, если сесть и послушать рассказы местных. Они очень общительные, люди в городе такими редко бывают.

Он возвращается туда спустя больше чем год, с неясным волнением топчется на пыльной остановке, каркас которой такой же ржавый и изломанный, будто время для этого места давным-давно поставили на паузу. Все та же узкая деревянная лавочка, не крашенная и нетесаная, вся такая занозистая и колючая. Никто на лавочке этой не сидит, разве что, подложив то, что не боишься изодрать. Шифер на крыше обколотый и дырявый, через эти неровные отверстия пару раз в день бьет яркий свет, заставляя пылинки кружиться. А вот чего-чего, а пыли дорожной тут в избытке. Только она сизая прикрывает облупившуюся краску на столбах и пятна от ржавчины. Но эта ветхая построечка лишь маленькая точка в том пути, который нужно закончить.

Ступая в начало дороги, ставшей казалось ещё уже, останавливаться глупо. Ноги эта упругая почва, с топорщащейся линией травы в середине, не откусит. Плечо с тихим шелестом гладят пушистые колосья, от легкого ветерка они склоняют головы все ниже и ниже, будто кланяются новому-старому знакомому. Он приехал сюда снова в конце августа, не выдержав шума вокруг себя. Можно сказать сбежал, чтобы хоть на пару дней его никто не нашел. Чтобы понять, есть ли для него все еще место в этом тихом раю, в котором только чувствовать, видеть и слышать нужно.

Рюкзак оттягивал плечи, растрепанную привычно челку постоянно сдувало на глаза как не заправляй отросшие пряди за уши, но это не раздражало. Наоборот, именно по этому ощущению очень скучаешь. По тому, как все вокруг поет, живет и радуется. Как твое собственное тело будто расцветает. Каждая травинка в густом поле, каждый лист на дереве, ещё держащийся за ветку из последних силенок, каждая букашка, росинка и пылинка. Ради этого стоило вернуться, чтобы просто идти туда, где в середине осени будут виднеться сероватые клубы дыма из печей, слышится детский смех, и люди, встречая на улице, будут стараться спросить что-нибудь хорошее или рассказывать местные байки и легенды.

После того раза, он будто снова пропал, вспоминая то, что никак до этого в голове не укладывалось и все мелькало на задворках сознания, стараясь напомнить, что было в его прошлой жизни хорошего. Именно это и было. Возможность уехать если не на автобусе, так на низком седане, давно нуждающимся в ремонте и покраске. Его старенькая Чери Бонус, купленная просто ради того, чтобы не толкаться с людьми в метро и не мерзнуть на остановках общественного транспорта, стоила ровно столько, сколько он мог позволить себе за год откладывания денег из зарплаты. Машина дороже ему была совершенно ни к чему, а ее наличие в его жизни помогло избегать всех настойчивых мужчин, довольно часто предлагавших подвезти его до своей постели. Что и говорить, последний год жизни в Пекине выдался у него совсем не сахарным.

Наверное и сейчас машина ему бы пригодилась. Только вот на что, а на нее денег не было, а брать их у тех, кто предлагает, он не собирается. О чем речь, если общество ранее знакомых людей вызывает стресс и головокружение так, что со стула подняться уже проблема. Ему совсем не хочется демонстрировать подобную слабость. Точно не сейчас и точно не перед ними. Может когда-нибудь позже, а пока гораздо приятнее думать о том, что можешь справиться со всем сам и принимать только одну протянутую руку. Сычжуй не будет смотреть на него осуждающе. Кто угодно, но только не этот милый малыш, который так доверчиво прибился к нему и пожелал остаться рядом. Кажется сейчас он начал понимать всех тех одиноких матерей, которые так гордятся своими сыновьями, поддерживающих их за трясущиеся ручонки.

Нет-нет, все еще не настолько плохо. Просто думая о сыне, мужчина становится пожалуй сентиментальнее обычного, но наверное это нормально. Этот ребенок очень старательный, им просто нереально не гордиться, и боже, как же сильно он напоминает его самого в юности. Только спокойствие в нем чужое, странно знакомое. Высокий и стройный как бамбук, юноша притягивает взгляды на улицах. Особенно в учебном кампусе, где полным полно таких же молодых и прекрасных ребят разной степени свежести. Только начало нового учебного года, а старшекурсники уже выглядят пожеванными и уставшими. Что же, в этом есть и его вина тоже.

Стоило вернуться обратно, взять документы в руки и объясниться пару раз в центральном участке полиции, как из Мо Сюаньюя мужчина снова стал Вэй Усянем, которого неожиданно ректор потребовал явиться обратно на работу. Как никак его целый год там не было, и хорошо ещё на руках было дело о его так называемой пропажи без вести. Очередного скандала не хотелось совершенно. Он был готов тут же написать заявление, хоть задним числом хоть передним, но так, чтобы это все не дошло до общественности. Но ему не дали. Вместо этого на стол перед ним уложили две пухлые папки и пожаловались, что приглашенные дамы совсем измучились с его предметом и было бы замечательно, если их отпустят вести что-нибудь попроще.

Что такое «попроще» в центральной академии изящных искусств, расположенной не где-нибудь, а в столице, ему было не ясно. Уровень этого заведения не позволял быть простыми и легкими ни работам, ни студентам, ни тем более преподавателям. Министерство образования драло их с такой дотошностью, что Вэй Ин правда не понимал, зачем ректору такие проблемы в его лице. Неужели мало скандалов было для того, чтобы его сразу же не вышвырнули. Ясно же как день, что хотели. Однако удивлялся он ровно до того момента, как перед ним не появилась давняя знакомая. Весь преподавательский состав можно было считать таковыми. И вот они сталкиваются взглядами, стоя по разные стороны не самого, а жаль, длинного коридора, и сложно не увидеть, как лицо женщины меняется. Привычно отстраненно-хмурое, оно сначала слегка розовеет, а глаза краснеют, и непонятно от чего — от радости или ярости.

Ло Цинъян плачет, прижимаясь к его груди в пустой преподавательской. В это сложно поверить, и, возможно, художник бы и не поверил никогда, но темно-каштановая макушка пахнет персиками, а звуки женских рыданий постепенно переходят во всхлипы и неявное бормотание. Пока греется чайник полный воды и остывает чай, так, чтобы его можно было спокойно пить, она тихо говорит, глядя покрасневшими и опухшими глазами на него. На человека, которому раньше и простое «привет» говорила совсем неохотно. Как же однако одна трагедия способна изменить людское отношение. А ведь пару лет назад он у нее пару вполне талантливых студентов увел. Как же госпожа Ло тогда злилась и кричала. Смешно вспомнить, и, наверное, поэтому мужчина улыбается, сидя рядом с женщиной.

Всё изменилось, не только сам Вэй Ин, но и мир вокруг него. Ранее знакомые до каждой трещинки в кладке улочки кажутся новыми и незнакомыми. Вроде те же кофейни и магазины, в которых можно было пропадать часами одному или в компании, но ощущения теперь совсем другие. Не хуже, но и не лучше. Просто иначе. Сангина на стенде в художественном оставляет рыжий след на пальцах и не привлекает больше, но он покупает пару пачек, кладя осторожно их рядом с соусом сепией и углем. Нужно взять еще пару баллонов закрепителя и растворитель. Все остальное дома вроде ещё есть.

Он покупает это для сына, и рисует вместе с ним, чтобы тому было проще понимать. Это было его отличительной чертой на занятиях раньше, когда мужчина ещё был Мо Сюаньюем, взять чужую руку в свою и прикоснуться к белой шероховатой поверхности, очерчивая линии. Показывая, как будет ложиться материал на разную бумагу, и как эту самую бумагу выбирать, чтобы работа сохранилась дольше. Парню нравится это все, и постепенно его движения все более четкие, но менять кафедру он отказывается. На истории искусства учиться видите ли лучше. Это пока они не встретились в аудитории по разные стороны, где его ненаглядный ребенок будет сидеть среди таких же цыпляток, а мужчина займет преподавательскую кафедру.

Но пока мужчину просто узнают на улицах бывшие знакомые, и даже съесть обычный домашний сэндвич с индейкой становиться проблемой. К нему подходят чаще именно тогда, когда во рту что-нибудь да есть, будь то хлеб или горячий чай, только что отпитый из большого стаканчика. Это начинает напрягать, потому что он сам большинство этих людей не узнает, не важно, мужчины это или женщины. Впервые в жизни, когда ему совсем не хочется общественного внимания, все идет совсем наоборот. Раньше приходилось стараться, чтобы быть в центре толпы, теперь, изо всех сил избегать этого.

А-Юань искренне старается его поддерживать и спасать из разных сумасшедших ситуаций. За первый месяц они столько раз отыграли панический призыв о помощи и крики ужаса, что ещё чуть-чуть, и старшекурсники наравне с некоторыми преподавателями догадаются, что их разводят. Хорошо, если это произойдет не так скоро, сил придумывать что-то новое у него пока нет, а парню нужно больше времени посвящать учебе, ведь первый курс больше похож на полосу препятствий, во время которой тебя старательно пытаются вышвырнуть прочь с дистанции, уступая место следующему несчастному.

Возможно, ему не стоило так сразу идти на историю, можно было выбрать что-то другое, поинтереснее, а портфолио они бы собрали как-нибудь, и рекомендации Вэй Ин бы ему сделал ещё в Тайбэе. Этого конечно мало, но чем демон не шутит, может удалось бы уговорить коллег из приемной комиссии. Ведь это кажется только, что рисовать и бегать со смотрами, закрытыми и открытыми, сложно, он ведь сам прошел почти всю школу изобразительного искусства, прекрасно знает с чем сравнивает.

Вместо того чтобы изучать материалы, перспективу, анатомию, цвет и свет, Вэнь Сычжую придется столкнуться с кучей бумажной работы, бесконечными лекциями, и пожизненно прописаться в библиотеке за стопкой из толстенных книг. Большинство из того, что там написано, можно считать просто ужасной вкусовщиной. В этом проблема истории, и мнения конкретно взятых историков. Парню придется изучать горы анализов произведений разных художников, написанных в разные эпохи и в совершенно разных странах. Да, для кого-то это предел мечтаний, но он же сам видит, как горят глаза у сына, когда тот рисует.

Помимо основного модуля и дисциплин, формирующих профессиональные навыки студентов, будут ещё и другие, от которых отказаться нельзя, а позже к ним прибавятся ещё и профильные. На него, как на родителя, теперь будет возложена святая обязанность следить за тем, чтобы парень не только спал больше, чем четыре часа в сутки, но и нормально питался. Ему самому в годы учебы было проще, работал мужчина в ресторане, а там хочешь не хочешь, а сердобольные коллеги чем-нибудь да накормят. А вот со сном были проблемы, поэтому помимо рисования на холсте, он освоил основы макияжа, старательно замазывая синяки под глазами.

Но мужчина опять же учился не на историческом. В эту школу он влез уже гораздо позже и мог выбирать что посещать и на чем акцентировать свое внимание. А предметов там много, и учебный план выглядит очень угрожающим. Это и введение в историю искусства, описание и анализ произведений искусства, описание и анализ памятников объемно-пространственных искусств. Освоение этих дисциплин обеспечивает переход от дилетантского к профессиональному уровню понимания и интерпретации произведений архитектуры, скульптуры, живописи, графики, принадлежащих самым разным эпохам, стилям, школам. Большинство практических занятий проходят преимущественно в залах ведущих Пекинских художественных музеев. И если на лекцию можно немного опоздать, то туда банально не пустят. Статус не тот у заведения спускать подобное без очень веской причины.

Дальше у студентов его школы пойдет фундаментальный цикл курсов истории зарубежного и китайского искусства. Он будет охватывать хронологически все важнейшие периоды развития художественной культуры — от первобытного искусства до актуальных художественных явлений и процессов. От искусства средневекового Китая до современного искусства. Историко-хронологический принцип изучения искусства сочетается с выявлением типичных характеристик его функционирования, со сравнивающим подходом в анализе школ, стилистических феноменов, художественных направлений. Наряду с художественными культурами древности и средневековья, западноевропейского ренессанса, нового и новейшего времени, будут показаны и изучены архитектура и искусство Индии и юго-восточной Азии, исламской цивилизации.

Так же он готовит сына к тому, что году на втором, в конце, у них обязательно начнутся практические курсы. А у особенно продвинутых студентов есть вероятность получить практику и в конце первого, до обучения. Это все очень важно и трудоемко. Ведь эти занятия формируют первоначальные навыки в классической сфере музейной работы. Это экспозиционная и выставочная деятельность, реставрация произведений искусства, атрибуция музейных предметов. Там познакомят студентов с историей и практикой художественной критики, менеджментом в искусстве, охраной памятников искусства и основами законодательства в этой области. Система этих курсов делает подготовку историка искусства более универсальной, адаптируя к современным практическим потребностям профессии, тем самым расширяя спектр применения его знаний и умений.

Профильные модули состоят из блоков дисциплин по выбору, и это дает возможность студенту выстроить самостоятельно образовательную группу, углубляя свои знания в сфере определенной художественной эпохи и вида искусства — архитектуры, изобразительного, декоративно-прикладного искусства. Но выбрать можно только раз, в дальнейшем замена настолько трудоемкий процесс, что многие просто не выдерживают, да и мест на курсах не остается, а многие дисциплины все ещё остаются обязательными для посещения. Как и курсы. Так что весь этот выбор и свобода весьма сомнительные. Комплексные циклы курсов позволяют специализироваться в области античного искусства, искусства Византии, искусства западноевропейского средневековья, искусства эпохи ренессанса, зарубежного искусства нового времени, зарубежного искусства девятнадцатого и двадцатого века. Но опять же, он сам выбирал эти циклы учась в другой школе, и так это было гораздо проще сделать.

Но боги с ними, с курсами и предметами. Самое главное, чтобы Сычжуй смог поладить со своим потоком и преподавателями, потому что на нем одном он далеко не уедет. Да и не хорошо, если многие будут знать о том, что они близки. Парню такое совершенно не нужно. Но тем не менее, при желании, всегда найдется хотя бы один педагог, который будет вдохновлять своим примером. И даже один человек может настроить на нужный лад. Первое время преподавать им будут основы, и занимаются этим дамы их школы. Больше всего упор будут делать на языки. Китайский язык сам по себе сложный, и представляет собой общность весьма сильно различающихся диалектов, и потому рассматривается большинством языковедов как самостоятельная языковая ветвь, состоящая из отдельных, хотя и родственных между собой, языковых или диалектных групп, для будущих историков и искусствоведов это ужасно важно. Их ещё свитки будут заставлять переводить. В общем классика.

Наверное это эгоистично, но ему бы хотелось немного другого для парня. Не всей этой бесконечной беготни с книжками, от которых голова взрывается. Ему-то что, у него специализация четкая, а вот студенты мучаются, перебегая с пары на пару, с семинара на семинар, и не знают как сводить концы с концами. У художников, дизайнеров, архитекторов все же проще. В голове просто что-то переключается, когда много практики. После отрисованных сотен скетчей в черепной коробке что-то вдруг щелкает. И вдруг понимаешь, что теперь видишь. Видишь ошибки перспективы, осознаешь, что что-то не так и где.

В общем, становиться ясно, что мыслительный и наблюдательный процесс он занимать должен очень большую дозу времени. Сотни сточенных карандашей, настроенный глазомер и испорченные листы, и вот ты сам себе позволил подняться на ступень выше. Замечаешь наконец, что есть вещи, которые хороши. Просто хороши и не стоит их менять, если того строго не требуют. На историческом так не получится. С великими мыслителями не поспоришь у большей части преподавателей. Старым перечникам и перечницам никогда не приесться ежегодно талдычить одно и тоже, разбавляя процесс так, как повелело министерство.

Хорошо, большинство работающих при этой школе к нему самому относится довольно хорошо, лояльно. С ними, при случае, можно будет договориться. Не на автоматы конечно же, боги помогите, так позорить собственного ребенка он не собирается. Просто будет хорошо, если барышни найдут себе жертву для третирования в случае чего в лице кого-нибудь другого. Для А-Юаня хочется максимально спокойной учебы. Тот ведь еще и работать собрался пойти. А ведь нужды в этом для него нет, по крайней мере для того, чтобы совсем зашиваться. Если так хочет, то пускай, конечно, найдет себе подработку, а вот за учебу его Вэй Ин с Вэнь Цин заплатят. Нужно, наверное, перестать игнорировать хотя бы подругу. А то с его стороны пока не очень красиво получается.

Пересилить себя очень сложно сейчас. Ему совершенно не хочется видеться с кем-то и обсуждать все то, что произошло. Не то дело длиной в год, ни аварию, которую страшно вспоминать, как и события после нее. Ни тем более суды. Хватает того, что мужчина был там и его имя есть в протоколах. Будто бы одного этого недостаточно. Лично ему достаточно, и ладно, если бы он врал как и раньше, что у него все нормально, так нет же. Это было в том далеком прошлом, в котором приходилось прятать все свои переживания за натянутой улыбкой, чтобы никто ни за что не понял, какая буря твориться на душе.

Самые глупые ограничения, которые были в его жизни. Боязнь крикнуть в лицо навязчивому приятелю, чтобы не трогал его без разрешения, когда этого не хочется. Боязнь попросить замолчать коллегу, узнавшего что-то о личной жизни Вэй Ина, и решившего поделиться этим открытием со всеми. Прятать всю неловкость, всю обиду и злость за улыбками и сарказмом. Острить и корчить рожи вместо того, чтобы просто подойти и молча отвесить пощечину. Ну какое кому должно быть дело до того, как мужчина живет и с кем спит. Почему именно это так важно. В самом деле, он же не мужа из семьи увел, а если бы и увел, то что с того.

Вэнь Цин оставляет сообщения на автоответчик по нескольку раз в день. Спрашивает, все ли у него хорошо и не нужно ли чего купить. Она каждый раз надеется, что вместо сообщения в ответ художник наберет ее номер или возьмет трубку домашнего телефона поздним вечером. Надеется, что это отличный повод приехать к ним с Сычжуем и попытаться поговорить в очередной раз. Узнать наконец, где они теперь живут. Даже А-Юань не говорит любимой тетушке адреса. Вэй Ин знает, что они созваниваются, даже иногда видит это и слышит, и он не против. Как можно быть против такого, это же Вэнь Цин. Просто сейчас не время.

Мужчина благодарен подруге. Ценит все то, что она для него сделала, но в жизни каждого человека бывает такой период, когда хочется дать себе время, просто переключиться. Постараться вернуться самостоятельно, вытаскивая себя понемножку из маленькой тесной коробочки сознания. Вэнь Цин для него как старшая сестра наравне с А-Ли, но это не значит, что случись что сейчас, он тут же бросится к их юбке.

Вместо этого Вэй Усянь собирает рюкзак и подсказывает сыну, что лучше всего взять с собой в дорогу, ради того чтобы из душного города вырваться прочь. Туда, где колосится высокая трава, а яблоня разбросала вокруг себя кислые яблоки. Туда, где за небольшие деньги добрые хозяйки готовы взять на постой, а если ты ещё и по хозяйству поможешь, так они от щедроты души самым вкусным поделятся и расскажут все-все, что знают об этом мире.

Пока это лучшее, что он может сделать для сына и самого себя. И для всех тех, кто так настойчиво к нему тянется.