Моя строптивая Омега [Larry Stylison]

Когда на другое утро няня на цыпочках вошла на кухню с собранными в курятнике свежими яйцами, то разбудила Гарри.

— Милорд, вам совсем ни к чему подниматься так рано! — смутилась старушка, однако он уже выбирался из постели.

То, как сильно он успел отвыкнуть от лишений, стало неприятным откровением этого утра. Бывало, Гарри приходилось проводить ночь на полу, прямо в походном плаще, а с первыми лучами солнца идти в бой. Он просыпался тогда бодрым и свежим, теперь же ныла каждая косточка, голова была тяжелой, отчаянно хотелось принять горячую ванну и переодеться. Гарри рассудил, что ему нужно поскорее вернуться в строй.

— Можно взять немного теплой воды для бритья?

Няня охотно предоставила требуемое, и он побрился, как мог, перед треснувшим зеркальцем на стене, радуясь тому, что его щетина не слишком груба. Он не привык бриться сам — это была обязанность Джерома, даже в армии. Надо сказать, общество старого камердинера было единственной уступкой требованиям маркиза Николаса. Гарри неизменно дослуживался до очередного звания, а не покупал его, как многие другие. Будь воля брата, тот купил бы ему и полк, не понимая, что в заслуженном продвижении вверх есть куда большая прелесть. Гарри нравилось обходиться без чужой помощи.

Во всем, кроме бритья.

Он сделал сам себе гримасу в зеркале. Если бы не проклятая лихорадка! Он пытался перенести ее на ногах, пытался остаться в строю, но день ото дня становился все слабее, пока наконец не слег в бреду. С той минуты воспоминания его были обрывочными: чьи-то неумелые заботы, походный лазарет, корабельный трюм, где он мечтал о смерти... Он был слаб, как младенец, и считал, что уже не жилец, а потому отдался в любящие руки семьи, заново наслаждаясь знакомыми звуками, запахами, видом дорогих лиц.

Однако по мере выздоровления Гарри начал все больше досадовать на чрезмерную заботу братьев и сестер. Трудно сказать, что у них считалось хорошим здоровьем, но простому смертному было невозможно достигнуть столь совершенного состояния. Они начали поговаривать о выходе в отставку и о другом, менее опасном занятии.

Ну уж нет! Одна мысль об этом раздражала так, что рука дрогнула и на подбородке появилась царапина. С приглушенным проклятием Гарри схватился за носовой платок. Промокнув кровь, он заставил себя сосредоточиться, так что обошлось без дальнейших неприятностей. Когда с бритьем было покончено и кудрявый отвернулся от зеркала, прижимая платок к царапине, в кухню как раз входил Лувис. Взгляды их встретились, он быстро опустил глаза, потом намеренно медленно поднял снова.

— У милорда по утрам трясутся руки?

— Если бреет камердинер, трудно набраться опыта. А вам, мой юный друг, можно позавидовать — это скучное занятие еще не стало вашей ежедневной необходимостью. Хотелось бы мне жить во времена окладистых бород!

Гарри отбросил платок, весь в пятнышках крови, и склонился над саквояжем в поисках чистой рубашки. Найдя, он сбросил свою и с хрустом потянулся, не поворачиваясь, но краем глаза наблюдая за Лувисом. Он снова покраснел и, судя по всему, был рассержен тем, что постоянно себя выдает. Чтобы отвлечься, он взялся резать хлеб. Куски выходили кривыми — его мысли были далеко, да он и не привык управляться с кухонным ножом.

Обнаружив, что может наблюдать за ним в зеркальце, Гарри сделал вид, что пристально рассматривает царапину на подбородке. Он все еще был полураздет. Заметив, что омега украдкой следит за ним, он расправил плечи и потянулся вторично. Это уже не было поддразнивание — он всерьез распускал хвост, как какой-нибудь павлин.

Этот маленький спектакль имел успех: Лувис забыл про хлеб и во все глаза смотрел на Гарри. Хорошо бы пустить в ход тяжелую артиллерию, подумал он. На груди у него был интригующий шрам, ни одна омега не оставалась к нему равнодушной. Рана была пустяковая, а след остался внушительный, к большому удовлетворению Гарри. Не будь рядом няни... Но она суетилась у плиты, и момент был неподходящий.

Переодевшись, он повернулся. Лувис склонялся над столом, намазывая кривые ломти маслом.

— Как мило с вашей стороны помогать по хозяйству, — сказал Гарри, вставляя запонки в кружевные манжеты. — Большинство молодых альф находит это унизительным.

Омега помедлил, потом руки его снова задвигались.

— Большинство молодых альф — болваны!

Надо сказать, руки у него были вполне аккуратные и лишь с натяжкой могли сойти за рук альфы. Было разумно с его стороны надевать в долгую дорогу перчатки.

— Вполне с вами согласен. Надеюсь, здесь есть уборная?

Шатен бросил настороженный взгляд, очевидно, ожидая подвоха. Да, это был самый недоверчивый омега, какую ему только приходилось встречать. Получив объяснение, он вышел, а когда вернулся, Зейни уже присоединился к остальным с младенцем на руках. По кухне плыл аромат яичницы с беконом, старушка стояла у плиты, а Лувис — чуть поодаль, с таким видом, словно ему нечем себя занять. Гарри подумал, что обычно он помогает няне, но на сей раз решил выдержать роль молодого бездельника. Это давалось ему нелегко.

После двух дней, проведенных у сестры Хильды, Гарри имел кое-какой опыт обращения с младенцами и теперь подошел посмотреть на маленького Уильяма. Зная, что для папочки это источник гордости и счастья, он осыпал его комплиментами, мимоходом отметив, что по виду малыш приходится ровесником его племяннику.

— Сколько ему? Месяца два?

— Девять недель, — ответил Зейни, приглаживая светлый пух на головке ребенка.

— Не рано ли брать его в дорогу?

— Мне пришлось, — помолчав, сказал молодой папочка.

Гарри нашел, что не может пользоваться его доверчивой кротостью, и отправился провоцировать Лувиса. Он устроил очередной спектакль из суеты вокруг няни: грел тарелки, держал их, пока она раскладывала завтрак, и относил к столу. Вскоре омега не выдержал и взялся заваривать чай. Судя по его привычным жестам, это было ему не внове. Гарри воздержался от комментариев, но позже, когда все уже ели, подал голос:

— Итак, когда же я узнаю вашу историю?

Братья переглянулись.

— Вы узнаете только самое необходимое! — отрезал Лувис, пригвоздив его к месту ледяным взглядом. — Полагаю, вас осенила идея, что Зейни прижил ребенка вне брака?

— А разве нет? — удивился Гарри, поскольку и в самом деле так думал.

— Нет! Уильям — дитя законного брака и рожден в положенное время после венчания.

— Его отец должен быть вне себя от счастья.

— Его отец умер.

Гарри внимательно оглядел Зейни. Он не носил траура и спешил к некоему майору Пейну. Брови его невольно поползли вверх.

— Не понимаю, к чему ходить вокруг да около, — проговорил Зейни, — если можно сказать все как есть. Мой муж умер, опекуном ребенка назначен его брат. Когда он явился принять на себя эту обязанность, я понял, что он задумал дурное, и бежал к человеку, которому доверяю.

Сто вопросов разом возникли в голове у Гарри, и он задал самый важный из них:

— То есть к майору Пейну?

— Это мой нареченный.

— Как это возможно — через два месяца после смерти мужа?

— Лиам был моим нареченным еще до брака, — объяснил Зейни, краснея, — но увы, не в глазах моего отца. Мне пришлось выйти за другого, однако клятва остается клятвой.

— Видите, как все просто, — вступил в разговор Лувис. — Зейни нужно доставить в Мейденхед — и дело будет сделано.

— А как же опекунство? — с сомнением осведомился Гарри.

— Как только Зейни будет снова обвенчан, Лиам получит права опекунства.

— Мне кажется, все не так уж просто. Суд может решить, что альфа, вступивший в брак с омегой, чей траур еще не истек, непригоден на роль опекуна. Ну, а бегство еще больше уронит вас в глазах закона.

— Что вы такое говорите! — Зейни побледнел.

— Закон строг. Не лучше ли вернуться домой, послать за вашим нареченным и решить этот вопрос... благопристойно?

Братья переглянулись. Было заметно, что оба они нервничают, чем дальше, тем больше.

— Зейни не позволят выйти замуж за Лиама Пейна, — выдавил Лувис. — Генри В... дядя задумал убить ребенка!

Судя по выражению лица Зейни, это была чистая правда.

— Но почему?

— Чтобы состояние брата перешло к нему.

За столом наступила долгая тишина. Осмысливая услышанное, Гарри вынужден был признать, что жадность — сильнейшая движущая сила преступления. История знала множество случаев, когда непрямой наследник устранял прямого, чтобы завладеть титулом и богатством. С другой стороны, случалось, что молодая вдова повсюду видела угрозу, даже там, где ее не было и в помине.