Вязь

На расспросы Исмаил не отвечал. До конца дня он вообще не разговаривал с Вероной, глубоко закрывшись в себе — только благодарил, когда принимал еду и питье. Один раз ведьма застала его о чем-то перешептывающимся с крысами в клетке. Звери не шли к Исмаилу в руки, опасливо обнюхивали пальцы, и его это угнетало до апатии. Потом до ночи мужчина сидел у окна, высматривая что-то на улице.

Демон тоже больше не показывался, — но Верона не могла знать наверняка. Зато знала, что твари из другого мира коварны и редко действуют в открытую. Ей, впрочем, вряд ли следовало бояться за себя, — да и она умела защищаться. А вот раздавленный трагедией Исмаил — нет. Что хуже, он мог и не обрести смысла в борьбе за жизнь. Верона не слышала в нем веры: одержимый не обращался ни к своему богу, как делали многие отрицающие, стоило им почувствовать близость смерти и зла, что охотится за душами, — ни к ведьме, как она ни старалась вызвать доверие заботой и теплом. Не верил Исмаил даже в себя самого, как положено человеку. Только блуждал, неприкаянный, и все думал, думал о чем-то...

Но на следующее утро зажегся огонек надежды. Гость выглядел уже лучше; ломающая тело простуда на заговоренных отварах почти унялась. Исмаил все крутил Веронин крестик за завтраком, обращая рассеянные взгляды к телевизору, доброжелательно и бодро бубнящему утреннюю программу. А потом спросил прямо:

— Все эти... Проклятия, колдовство... Они существуют?

— Конечно, — Верона отвлеклась от измалывания сухоцветов в ступе. — Но не для всех. Только для тех, кто пострадал от них. Кто знает, что такое настоящая вселенская несправедливость, нелогичные, каждодневные мелкие и крупные несчастья. А еще для слабаков. Слабаки верят в магию до абсурда.

Исмаил горько усмехнулся:

— Боюсь, из всего этого мне подходит лишь последнее... Я не справился. Я перед отцом слово не сдержал... Какая-то вещь... всех погубила.

— Это и называется колдовство — когда какая-то вещь всех губит, — выдохнула Верона, умолчав, что слабостью считает отсутствие борьбы. — Не опускай руки, Исмаил. Что бы ни случилось. Даже если все мертвы — твой долг отпеть и проводить.

— Я не могу вернуться. — Гость поджал губы и поморщился, бросив ложку и крепко сжав задрожавшие руки в замок. — Я не могу... Я даже похоронить их не смог. И не смогу. И не имею права...

— Это из-за бутылки? Все началось из-за нее, Исмаил?

Лицо Исмаила скривилось сильнее, но, как и в прошлый раз, именно это воспоминание заставило его говорить. Будто в правильном месте иголка проткнула нарыв — и полилось, полилось, полилось все воспаленное и темное наружу, смешиваясь с кровью.

— Ее передал дед. Он в детстве... Он рассказывал отцу, а потом мне, когда я был маленьким, про то, как воевал... Он еще при Советском Союзе воевал и в Сирии, и в Афганистане... На востоке не было спокойно, и на Кавказе тоже. И он... Он знал, что будет война в Чечне, и моя семья уехала из Дагестана до этого. Дед все знал... Он говорил, что боевики, — что все, кто извращает джихад, на самом деле служат шайтану. Что они ведут войну не во имя Аллаха... Что их обманывают, и сами они обманывают. И он, и отец верили. И они рассказывали мне, что в этой бутылке... Джинн... Поэтому они все знали... Дед видел, как из одного главаря моджахедов изгоняют джинна, ты представляешь? — Исмаил нервно рассмеялся, кусая губы. Глаза его вновь стали влажными — и совсем безумными от ужаса. — Он так рассказывал. Мулла подарил ему ту бутылку. И дед наказал, что пока моя семья хранит ее... наш дом не затронет война... Это же просто притча была. Сказка. Но я никогда не верил... Мне кажется, что мои предки слишком много страдали от этой веры... От ограничений. От войн. Но я ее разбил... Правда, случайно разбил... Мы играли с сыном... И вот...

Ведьма слушала и горевала за невинные души. Оставалось верить, что родня могла их успокоить. А вот кто поможет Исмаилу? Верона знала, что земным существованием ничего не заканчивается. Даже физика говорила, что любая энергия просто переходит в другое состояние. Если энергия есть — она уже не может бесследно оборваться. И самое страшное в мире — остановка. Даже если бы Исмаил не справился с горем и погиб, Верона видела своим долгом успокоить его душу и отправить в дальнее путешествие без груза вины, без цепей, без страха.

— Мне жаль, что так вышло. Река судьбы строптива. Мы не всегда в силах понять ее истоков. Но одно точно — не бессмысленна... Это не ваша вина. Что произошло потом?

Ровный тон ведьмы усмирял беспокойство и боль Исмаила. Отдышавшись и сглотнув горький ком, он потупил взгляд и продолжил:

— Мне стали сниться странные сны. Такие яркие... Каких никогда не было. Там были пустыни и огонь, какие-то прозрачные дворцы... Мне снились войны, и мне даже казалось, что они... настоящие? А потом ко мне во сне пришел дед. Он сказал, чтобы я шел в мечеть. Я не помню... Все было тревожно — и вместе с тем... Все было хорошо. Сначала. Мой ресторан выиграл конкурс. Моя дочь... младшая... Она сильно болела и выздоровела... Но через месяц что-то пошло не так. Все стало... рушиться. Сначала мое дело. Потом моя семья. Я не мог... Меня просто злило все. Каждая новость. И когда я узнал, что у меня умер отец... — По щеке Исмаила сбежала слеза. Он стиснул пальцами собственную одежду и плетеный крестик на шее, оцепенев в сгорбленной позе. — Он уже давно вернулся в Дагестан... Начался какой-то ад. Но такое ведь у всех бывает, правда? И люди... Переживают это?

— Иногда.

Верона выдохнула, растерев пальцами по коже неприятное жжение в татуировке. Ведьма перевела взгляд на экран маленького телевизора, утопающего в корзинах, просто чтобы не заблудиться в пустых сожалениях и чужом горе. Но и там оптимизм, с которым ведущие подталкивали жителей региона начать новый день, сменился безучастным выпуском новостей. Очень, очень плохих новостей.

«...Жестокое убийство в Н... Задушил... Нанес восемь ножевых ранений... Мать с двумя детьми... Подозреваемый в преступлении — Исмаил Керимов — скрылся... Находится в розыске...»

— Мы просим жителей быть бдительными, — мрачно и угрожающе вещала диктор, рядом с которой немым приговором мелькали фотографии — еще живых и счастливых Марии, Миши и Дианы Керимовых, — и сообщить о местонахождении преступника в полицию или по телефону, который вы видите на экране.

Плач бывает тихим. А бывает — оглушительно тихим. Волна боли затушила даже грохот покачнувшегося стола, даже звон упавшей и разбившейся тарелки. Едва удерживая собственное тело, стискивая в ладонях пробивающие череп кошмары, Исмаил задыхался. Из груди рвался хриплый вой, мольбы о прощении и смерти. Верона напряженно старалась угадать жертву или убийцу.

— Исмаил...

Ведьма подняла руки в обережном жесте. Ее магия была опасна для черни, но что касалось озлобленных человеческих душ — это не смогло бы защитить хрупкую девушку. И все же Верона самоотверженно старалась перекричать истерику, осторожно подбираясь к Исмаилу:

— Послушай. Это злой дух, это не ты. Ты не виноват, как бы трудно это ни было осознавать.

Однако тот не слышал. И не боролся, не нападал, лишь прятался, сжигаемый заживо осуждением и ненавистью к себе. Плач заглох сам собой в дыхательных спазмах, смазался шумными всхлипами и кашлем. Что-то Исмаил пытался шептать — в этом потоке смутно угадывались имена родных. Но потом Верона перестала узнавать слова. Она поняла: Исмаил сквозь рыдания бормочет что-то на другом языке. И могло статься, на самой последней грани молчания он обратился к молитвам своего народа, но чем дальше лилась речь, тем спокойнее становился одержимый. Ведьма отступила, наблюдая за Исмаилом. Лишь теперь в груди разгоралось тревожное чувство опасности. Верона молчала, одними пальцами вычерчивая на предплечье защитные вязи.

Исмаил поднял голову и медленно выдохнул, сглатывая слезы. Он морщился, утирая лицо, будто необходимость прикасаться к горькой влаге была ему противна, будто это были не его собственные, а чужие слюна и слизь. А потом черные глаза открылись. Демон. Он смотрел на ведьму устало, недобро, но все же самодовольная и мрачная ухмылка дернула сухие, истерзанные губы:

— Наконец-то.

— Ты убил его? Мы должны проводить душу... Так нельзя, — замотала головой Верона, отступая на шаг.

— Ну, он больше не будет мне мешать, во всяком случае, — сощурился тот, кто не был Исмаилом. — Потом я смогу его сожрать. Медленно. Я это заслужил. Каждый заслужил свое... А тебе я в последний раз говорю, hablya*, отступись и дай мне уйти. Я тебя не трону — даже после того, что ты со мной пыталась сделать.

— Нет, не смей мучить! Я чувствую, что не врешь, но... Черный, — Верона зло усмехнулась, — я тебя заперла. Сделаешь со мной что-то? И не сможешь выбраться никогда, потому что моя магия, ведьминская, ты знаешь, живет дольше хозяина. Особенно проклятья.

— Ты так уверена, что она переживет меня? Меня? — ощерился демон. Он шмыгнул носом — вынужденно, конечно, но это сделало злобу смешной и больше похожей на обиду. — Эти люди тоже попытались меня связать. Даже если мне придется просидеть взаперти еще десяток-другой лет, найдется какой-нибудь идиот, который испортит все твои труды. Но скорее я буду пытать тебя, пока ты не раскаешься, — одержимый облизнул губы и медленно поднялся с места. — Вот только раскаиваться будет поздно.

Верона насупилась. Слова застряли в горле и, как ни давила их ведьма, не желали соскакивать с губ, кроме последних, самых наполненных эмоцией:

— А ты уверен, что не переживет? Иди к бесам, черный. Здесь моя земля. И вера сильнее моя!

Верона сорвалась с места, и последним аргументом стал хлопок двери собственной спальни. Сюда джинн зайти не мог, здесь все было окутано защитой, артефактами и энергетически сильными предметами. Здесь ведьма собиралась подумать, избавившись от испепеляющего черного взгляда.

Недолго Верона могла спасаться в тишине и одиночестве, оплакивая судьбу несчастного Исмаила и его родных. Пускай она и заперла демона, но не усмирила, и в своем новом теле тот метался по квартире из угла в угол, как зверь по клетке. Верона слышала, как после неудачных попыток выйти за дверь и вылезти в окно черный бьет стены и мебель, слышала охрипшие гортанные выкрики, одним набором звуков больше похожие на плевки. Полные ярости удары сыпались и на ее дверь. Но страшнее становилось, когда одержимый затихал. Иногда после этого молчания в глубине квартиры что-то падало и трескалось, а дегу носились по клетке и испуганно верещали. Но самые сильные чары не рвались, запах смерти не пробирался во владения ведьмы. Это значило, что демон не трогал живое, — по крайней мере, пока.

Решившись наконец выйти, Верона закуталась в кардиган длиной по самые пятки и ступила за порог. Не впервые ей приходилось иметь дело с чернью, отсюда и бесконечные средства безопасности: замки на своей двери, соль под порогом, ладан. В квартире царил хаос. На полу коридора валялись растоптанные черепки и украшения, сорванные с потолка и стен, битое стекло, нарочно разбросанное там, где его легче всего не заметить — и наступить. Обои были надорваны в нескольких местах, обнажая защитные знаки. На кухню заходить Верона и вовсе боялась — эта комната стала первой на пути гнева черного... Ведьма с горечью подняла истоптанные талисманы, сметая в сторону острые осколки. И все корила себя то за судьбу Исмаила, то за незваного гостя, то за опасности, которым подвергла домашних животных.

Вылив ярость, виновник беспорядка ушел в комнату, отведенную Исмаилу. Как назло, ее-то демон почти не тронул. Верона нашла его сидящим по-турецки на аккуратно застеленном еще с утра диване. Впервые лицо одержимого было спокойным и совершенно расслабленным, — а потому словно чужим. Верона застыла в проходе, решаясь. И все равно желание проведать любимцев пересилило страх и обиду.

Еда для грызунов хранилась в тумбе, на которой стояли клетки. Дегу тут же расшумелись, а крысы с меланхоличным спокойствием наблюдали за ведьмой. Пару зерен в одну клетку, пару в другую, потом удостовериться в наличии воды, — вот и все, что Верона должна была сделать, чтобы маленькие друзья не погибли от голода и стресса. Ведьма старалась не поворачиваться и даже случайно не посмотреть на одержимого, но затылком чувствовала прожигающий взгляд. Джинн наблюдал, внимательно следил за каждым шагом и жестом.

— Если ты не дашь мне уйти, я напишу пару своих слов на твоих стенах. Их кровью, — с остывшим гневом в голосе произнес тот.

— Еще не написал, значит, не все так плохо... — ухмыльнулась ведьма, приласкав один из мохнатых комочков и обернувшись. — Как тебе земное тело? Уже хочешь есть? Пить? Или ты все нашел, пока бесполезно выпускал свою ярость на предмет моих многолетних трудов, черный?

— Полдня без еды — не семьдесят земных лет, глупая женщина, — джинн сморщился и пересел, свесив одну ногу и скрестив руки на груди. — Пришлось бы терпеть — потерпел бы. Но я жив, пища нужна мне всегда, а не потому лишь, что так хотел бы kwanii**, чье тело я занял. А если ты собралась морить меня голодом, следовало наложить заклятие на этот ваш... холодильник.

— Семьдесят земных лет... — пораженно охнула Верона, потупив взгляд. — И каково это? Быть в предмете?

Ведьма опустилась на колени напротив одержимого, пряча руки в вязаное полотно одежды. Сейчас она сама была похожа на своих любимцев, но и джинн с приближением Вероны держался куда менее смело. Черные брови настороженно нахмурились, а взгляд явно искал угрозу.

— Сядь в глухую обмазанную глиной пустую яму и живи с мыслью, что изнутри нет выхода. Даже рисовать на стенах ты сможешь не вечно, а вскоре возненавидишь это занятие, потому что вслепую не придумаешь ни единого нового узора. — Черный крепче сплел руки, пальцами до белизны впившись в свои предплечья. Его искрящая эмоция заставляла еще слабое человеческое тело дрожать, выдавая душевную боль — вовсе не Исмаилову. — Мне повезло, что я мог по крайней мере слышать чужую жизнь. Даже понял ваш покатый язык прежде, чем освободился! Те джинны, кого ловили и бросали в пустыне, спустя вечность становились злее и безумнее шайтана, даже если до того были добросердечными праведниками.

Верона едва ли могла представить ужасы, пережитые черным. Но вполне сумела вообразить ту цепочку несправедливости, которая привела джинна к ней. И теперь все становилось на свои места. Даже его ядовитая натура.

Ведьма нахмурилась, смаргивая скопившиеся внезапно слезы. Страшнейший ужас, который любое живое существо способно испытать на своей шкуре — это лишение надежды. Отсутствие света впереди. Вероне стало дурно от того, что она теперь являлась крупицей боли одержимого.

— Ты не видел, как изменился человеческий мир? — поборов дрожь в голосе, поинтересовалась ведьма.

— Ну... — в паузе осело сомнение — совершенно узнаваемое, понятное. — Увидел, как изменился, за то время, которое провел с ним, — джинн ткнул пальцем себе в висок. — Но не видел, как менялся. Слышал. Как я уже сказал, в моей темнице было... Радио.

— Точно, — Верона миролюбиво улыбнулась. — Хочешь пощупать? Принесу тебе свой ноутбук. Интернет творит чудеса! И книжки почитать можно, и новости разного времени посмотреть... Чтобы тебе не скучно было. Только, пожалуйста, если соберешься еще что-то уничтожить, бей его, а не живое, ладно?

Ответить джинну Верона не дала, тут же вскочив с места и убежав из комнаты. А вернулась она уже с электрическим другом, которого бесцеремонно — но все же осторожно — водрузила черному на колени. Теперь она расположилась ближе, у дивана.

— Вот тут открываешь, а тут включаешь. Интересно, могущественный джинн угадает мой пароль?

Но могущественный джинн даже не попытался угадывать. Его лицо скривилось в смятении, а ноутбук удостоился лишь секунды внимания. Оно было приковано к ведьме. Черные глаза больше не горели кровавой злобой, но в них читалось неверие и отчужденность.

— Что ты хочешь от меня? — наконец выплюнул черный и, запалившись, казалось, от собственной мысли, вновь пришел в ярость. — Ты либо желаешь обмануть меня, женщина, либо ветрена, как долина Нила в хамсин***! Ты хотела, чтобы я оставил человека. Угрожала мне. Заточила меня. И я убил его! Убил его семью! А до них убивал и сводил с ума еще больше. И теперь ты говоришь мне, что я могу ломать твое добро, думаешь о моих желаниях, льстишь моим силам?

— Нет, — Верона вздохнула, легко смирившись с тактическим поражением. Не удалось усыпить бдительность черного. Не удалось так просто втереться в доверие. — Я неумело пытаюсь унять твою горечь неуместной шуткой. Вероятно, зря, ведь в тебе нет действительно ничего, кроме злости и обиды. Я не хочу тебя держать здесь и быть еще одним поработителем. Но я боюсь, что ты причинишь еще больше боли от желания мести. Ты — Лихо. У беды только один глаз, оттого она видит узко... У тебя один глаз. Ты не ведаешь, что творишь, пока так сильно болен душой.

Верона отползла в сторону, подобрав ноги и спрятав их в складках ткани, а после уставилась на джинна. Она чувствовала, что глаза вновь щипало от эмоций.

— Я хотела помочь Исмаилу. Я молю предков дать мне мудрости поступить правильно. Не злись, а то мне придется давить тебя, а я не хочу, не хочу плести против тебя еще больше заговоров.

Черный выслушал терпеливо, хотя лицо его и серело на глазах от досады и разочарования. Напряжение изломало позу, вычертило узор вен на лбу и висках. Верона чувствовала, что внутри джинн мечется так же дико, как мог бы сейчас метаться снаружи. И когда последние слова были сказаны, а тяжелая тишина повисла между ведьмой и одержимым, тот наконец взял в руки ее скромный дар. Казалось, что сейчас снова начнется буря, а несчастный ноутбук полетит прямо в хозяйку, — но он лишь мягко упал на подушку. Черный же встал, чтобы медленно опуститься на корточки перед Вероной, опираясь кончиками пальцев о ковер. Ведьма тревожно подобралась.

— Моя месть уже свершилась. И если ты хочешь знать, чего я хочу, женщина, то я жажду свободы. Мне нужно это тело, я хочу наслаждаться жизнью и не думать о том, чтобы выбирать кого-то, кроме самого себя. Ты... — джинн глубоко вздохнул, наклонившись еще ближе, и, не скрывая пренебрежения, выдавил: — Так и быть, я исполню для тебя три желания. Я могу многое, когда меня питает чужая воля. А потом — отпусти меня. За мою службу.

— Избавь меня от навязанного чувства вины, черный. Если бы не я, твоя история закончилась бы на той помойке. И ты это знаешь... Все остальное честно. Я согласна.

Джинн ухмыльнулся, тут же ободрившись:

— Тогда неси бумагу и нож. Не люблю договариваться на словах.

Верона не стала спорить. Однако и хорошим эта затея ничем не пахла: зло всегда остается злом, и не является ли работа по его законам потаканием кровавой сущности? Но уже через несколько минут то, о чем просил черный, было у него. Притянув к себе один лист бумаги, джинн надрезал палец и начал что-то чертить кровью, бормоча под нос. Ведьма не могла разобрать в речи ничего, кроме зычных отзвуков «ра», «ха» и «лах», а письмо со стороны представлялось хаосом искривленных росчерков разной длины, петель и точек. Джинн же, закончив, выглядел даже довольным.

— Вот заклинание. Теперь ты должна будешь повторить его за мной и пролить свою кровь.

Верона внимательно изучила листок

— Я ничего не понимаю, черный. Я не знаю твой язык. Ты думаешь, я подпишу то, что не смогу прочитать? Еще и на крови поклянусь?

Такого вопроса джинн явно не ожидал. Выгнув брови, он было набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться руганью, но замолчал — и только спросил возмущенно:

— Ну а что тогда прикажешь делать? Я, между прочим, себя к тебе привязываю!

Верона терпеливо вздохнула:

— Как я могу это знать? На слово тебе поверить? Я тебе не доверяю. Ты хитрый бес, еще и кровь горячая... Пиши на моем наречии. Вот как раз и узнаем, работает это или нет. Крови тебе хватит, я тебя хорошо кормила, — ведьма вручила джинну еще один лист. Тот, выхватив бумагу, что-то прорычал под нос, но сделал второй надрез. Выбор у черного был невелик.

— Ладно. Дай подумать, это дело творческое.

Новые росчерки ложились на белое полотно под совсем тихий и неторопливый шепот. Заклинание внешним видом напоминало старую русскую скоропись — может, оттого, что буквы у джинна выходили такие же хвостатые и почти лишенные острых углов. Он странно располагал слова и предложения, будто рисовал ими, но Верона не без труда понимала все написанное. Работа у черного заняла в десять раз больше времени, и так доволен, как прежде, он не был, — но все же, встряхнув лист и вытерев руку от крови, повел пальцем по строчкам и начал читать вслух:

— «О, Шахрур сладкоголосый, ночной гость! Я исполнила свой долг и теперь у меня ты в долгу. Волею своей заклинаю: когда позову я тебя по имени и скажу слова Я ЖЕЛАЮ — три раза ты откликнешься и дашь мне все, что я хочу, кроме того, что не можешь дать. Не попрошу у тебя бессмертия и смерти всему сущему, не попрошу тебя сгинуть и вечно служить. На крови клянусь, Шахрур, за то дать тебе свободу, как ты на крови клянешься не причинить мне вреда». А потом я говорю «слушаю и повинуюсь» и мы жжем бумагу.

Джинн бросил листок обратно на пол и откашлялся, переведя взгляд на Верону. Он явно ждал ответа, но заговорить ведьма все же не успела — в последний миг черный вдруг поднял руку и оборвал ее:

— Поясняю сразу: древние пеклись о жизни как таковой, так что не причинять вреда я клянусь только физического и духовного, но не морального — это раз. Два — да, меня зовут Шахрур, можно короче — Шах. Три — сладкоголосым я буду, потому что нас положено просить с уважением. Четыре — моя магия существует в рамках порядка миров, и я не делаю что-то из ничего. Захочешь сказочных богатств — значит, чтобы попасть к тебе, они исчезнут где-то. Захочешь власти — готовься, что не все этому будут рады. Ну и это все... Если сработает. Впрочем, я верю в силу слова. Теперь тебя устраивает?

— Сладкоголосый, — беззлобно усмехнулась Верона, скрещивая руки на груди. — Мы, славяне, не ждем почестей, только кровь льем.

Шахрур сморщился в очередной раз, никак не в силах скрыть раздражения.

— Я добавлю регалию, а ты потом накормишь меня мясом. Все, давай руки! И последнее — пятое — в конце должно быть больно.

Ритуал свершился. Ведьма повторила все слово в слово и пролила несколько капель крови туда же, на бумагу. Затем, свернув листок с заклинанием, Шахрур поднял его в своих ладонях, соединенных с ладонями Вероны.

— Слушаю и повинуюсь, о, могущественная и прекрасная! — пророкотал джинн, и в ту же секунду в их руках вспыхнуло пламя. Кусачий огонь побежал по пальцам, обернул запястья — и затух, оставив после себя тонкие красные браслеты шрамов. Верона легко снесла ощутимую боль, вперившись в джинна немигающим взглядом. А потом таким же — на руки. Интерес затмил неприятные чувства и быстро вытеснил все прочее.

— Красивая магия, черный, — ведьма отстранилась, разглядывая шрам. — Теперь мне стоит быть осторожнее в общении с тобой.

— То есть ты не хочешь ничего пожелать прямо сейчас? — обескураженно переспросил джинн.

— Нет, — улыбнулась Верона. — У меня все есть, черный. Кроме... — она возвела глаза к покрытому мрачными тенями потолку.

— Кроме?..

— Надо будет завтра убраться. А то где бардак, там и хворь, — серьезно ответила Верона. Но Шахрур, казалось, на глазах терял едва засиявшую на лице жадную надежду.

— Это и будет твоим первым приказом?

— Нет, это план на завтрашний день после работы. Пошли спать, черный. Утро мудрее вечера.

Джинн не ответил. По крайней мере, ничего не ответил ведьме на понятном ей языке; а уж что на своем басурманском он плюется в спину только проклятиями и грязными ругательствами, Верона успела разгадать.

* (араб.) дура, идиотка.** (араб.) гомик.*** (араб.) пятьдесят; также название пятидесятидневного ветреного сезона в Египте.