Тотем Лазурного Дракона

— Возможно... нет.

Взгляд Фу Вэньцзе, устремленный на Шань Чао, наполнился неприкрытой иронией и горечью. Так умирающий, измученный страданиями человек смотрит на наивного ребенка, чья храбрость проистекает лишь от неведения:

— Ты еще узнаешь.

Не дожидаясь ответа, он спросил:

— Если так, то когда ты начал подозревать меня?

Шань Чао ненадолго задумался:

— Еще при первой встрече у Западного озера твое поведение показалось мне странным...

— О? Что именно? Я же сразу публично извинился перед вами от имени Чэнь Хайпина.

— В том и дело, — медленно проговорил Шань Чао. — Два года я провел в монастыре Цыэнь в Чанъане. Хотя наш наставник был строг и ученики его побаивались, он никогда не ругал нас, не разобравшись в ситуации. Ибо люди по природе своей склонны защищать своих — даже если родные неправы, большинство все равно будет их оправдывать.

...— Но ты, молодой хозяин, даже не спросил, что произошло у озера. Не разобравшись, первым делом сказал: «Мой младший брат ведет себя безрассудно, прошу, наставник, простить его!» Ты сразу, без выяснения обстоятельств, возложил вину на Чэнь Хайпина...

...— И потом, когда в «Кузнице мечей» собрались ученики разных школ, ты торжественно открыл двери трех парадных залов и устроил банкет, чтобы Чэнь Хайпин публично принес нам извинения. Хотя внешне это выглядело благородно, такая показная торжественность противоречит человеческой природе. А потом ты без колебаний заявил при всех, что старшую сестру Фу избаловала матушка... Все это заставило меня задуматься о невероятном.

Фу Вэньцзе бесстрастно наблюдал за Шань Чао, пока тот делал многозначительную паузу:

— Было похоже, что ты намеренно позорил репутацию «Кузницы мечей».

Фу Вэньцзе усмехнулся:

— Как тонко подмечено. Не зря ты — достопочтенный мастер.

...Он признал это!

Шань Чао тоже был удивлен. Нахмурившись, он спросил:

— Ты ненавидишь «Кузницу мечей»?

— Ненавижу? — Фу Вэньцзе резко рассмеялся, и, не задумываясь, спросил: — А разве я не должен их ненавидеть?!

Он резко повернулся к гробу, и голос его задрожал:

— Конечно, я ненавижу! Знаешь, когда мои ноги исцелились? В тот день, когда Вань Цзюань умерла от трудных родов!

Шань Чао остолбенел:

— Ты притворялся...

— Конечно, нет!

Фу Вэньцзе глубоко вдохнул, и его голос стал низким и хриплым:

— Я — поздний ребенок моей матери. С детства меня баловали и ни в чем не ограничивали. Каждый раз, когда отец строго заставлял меня тренироваться, мать вставала на мою защиту и не позволяла мне по-настоящему трудиться. В итоге, только в двенадцать лет я впервые приступил к изучению фамильной техники клана «Истинная ци Инь и Ян». К тому времени я был уже слишком взрослым для этого, да и способности оставляли желать лучшего. В спешке я... впал в отклонение ци(2) и обезумел.

...— Я думал, что навсегда останусь калекой и уже смирился, желая лишь дожить свой век в покое. Но затем встретил Вань Цзюань... Мы жили в гармонии, как цинь и сэ(3), и в моей жизни наконец появились радость и надежда... В день ее смерти я за дверями родильных покоев был готов покончить с собой. От отчаяния я потерял сознание, а очнувшись, обнаружил, что меридианы, которые были заблокированы годами, внезапно открылись(4). Я попробовал встать — и за несколько месяцев полностью восстановил способность ходить.

Шань Чао промолвил:

— Ты никому не рассказал...

— Конечно нет! — резко оборвал его Фу Вэньцзе. — Если бы я разболтал об этом, как бы смог потом устраивать все эти инсценировки в «Кузнице мечей»? Я хотел, чтобы все жили в страхе, чтобы все помнили — дух Вань Цзюань не обрел покоя и однажды вернется за мщением!

— ... — Шань Чао нахмурился: — Значит, когда в день пожара служанка слышала женский голос призрака, это тоже был ты?

— Да, — без колебаний ответил Фу Вэньцзе. — Знаешь, как я был счастлив, когда на следующий день в главном зале ты при всех разоблачил подделку с телом? Хотя это и не влияло на мои планы — Фу Сянжун к тому моменту уже была мертва — но показать истинный вид этого гнилого места под названием «семья Фу» перед лицом всех этих самодовольных благородных мастеров... Нет слов, чтобы описать мое удовлетворение!

Шань Чао на мгновение запнулся:

— ...Кто убил Фу Сянжун — ты или «Темные врата»?

— Этот подлый Цзин, — холодно ответил Фу Вэньцзе. — Им нужны были богатства нашей семьи, секреты ковки мечей и последний в мире снежный лотос. Но они боялись, что в отчаянии я уничтожу цветок, поэтому согласились на сотрудничество — для них это был самый безопасный вариант. В день пожара я тайно передал им послание, чтобы они помогли мне убить Фу Сянжун в загородной усадьбе...

...— Но младенца из родовой гробницы я выкопал сам. И подстроил падение с обрыва. Я просто не ожидал, что кто-то действительно бросится за мной вниз.

Он глубоко вдохнул:

— Вообще-то... я не заслуживал твоего спасения.

В подземелье воцарилась гробовая тишина.

Здесь, так далеко от поверхности, удушающая тишина накрывала, словно прилив, поглощая все звуки до единого отголоска.

— Я спас тебя только потому... — Шань Чао осекся, затем тяжело вздохнул и сказал иначе: — Когда ты вернулся с обрыва в загородную усадьбу, ты пробрался по этому туннелю в задние покои, заложил селитру и серу... и собственными руками взорвал вдовствующую госпожу и слуг?

Фу Вэньцзе вместо ответа спросил:

— Как ты догадался?

— Плиты пола, — сказал Шань Чао.

— Молния, ударяя сверху, сначала разрушает балки крыши. Убив людей, она гаснет, не превращая в щебень камни кана и пола. А вот взрывная волна идет снизу вверх — сначала раскалывает плиты на полу, разрушает кан, потом обрушивает потолочные балки, и черепица страдает меньше, чем пол. Сравнив разрушения, нельзя не заметить разницы.

Фу Вэньцзе молча кивнул, и в его взгляде мелькнуло нечто вроде уважения.

Шань Чао продолжил:

— У меня осталось два вопроса, если молодой хозяин соблаговолит ответить. Во-первых: хотя сера, селитра и мыльные бобы действительно могут дать порох (5), его силы недостаточно, чтобы разрушить половину павильона. Как тебе это удалось?

Фу Вэньцзе равнодушно ответил:

— «Кузница мечей» веками совершенствовала искусство плавки. Мы знаем толк в огне — это раз. А во-вторых, порох дали мне «Темные врата». Когда-то они были... впрочем, ты — монах, и давние истории императорского двора и цзянху тебя не касаются.

Шань Чао не стал настаивать, лишь кивнул:

— И последний вопрос, прошу не гневаться. Фу Сянжун была твоей сестрой, вдовствующая госпожа — родной матерью. Разве, совершая все это... ты ни разу не дрогнул?

Фу Вэньцзе уставился на Шань Чао, и на его лице вновь появилась та язвительная усмешка, словно он насмехался над тем, как упорно его собеседник задает глупые вопросы.

Но за этой насмешкой в его глазах постепенно проступило нечто большее — искаженная, наполненная злобой горечь.

— Дрогнул? — хрипло повторил Фу Вэньцзе и тут же огрызнулся: — А они дрогнули, когда издевались над Вань Цзюань? Фу Сянжун дрогнула, когда подсунула моей матери того шарлатана-лекаря? А моя мать дрогнула, когда заставляла Вань Цзюань пить то зелье, которое якобы превращало девочку в мальчика?

...— Знаешь, почему я выбрал такой опасный и сложный способ, как подрыв? Чтобы все увидели, что ее убила молния! Ее собственная жестокость навлекла на нее небесную кару! Иначе я мог бы просто отравить ее, поджечь дом или нанять убийцу — способов убийства в этом мире предостаточно!

Его лицо исказилось от ярости, он снова закашлялся — резкие, хриплые звуки, похожие на вопли, эхом разносились по подземелью, заставляя кровь стынуть в жилах.

Шань Чао почувствовал, как сжимается его сердце:

— Но она все же твоя родная мать... — едва произнеся это, он сам понял, насколько пустыми звучали его слова.

— Что с того, что она мать?! Ты хоть знаешь, сколько в этом мире родителей губят собственных детей?! Одни убивают их побоями и руганью, другие — слепой любовью, а третьи — упрямо и тупо, прикрываясь материнской заботой, отравляют все вокруг, оставляя ребенка в одиночестве, в мире удушающего отчаяния, и это страшнее смерти! Ты хоть представляешь себе это?!

— ...

Шань Чао тяжело вздохнул, а потом покачал головой:

— Нет... Я с рождения... не знал матери.

Фу Вэньцзе громко и едко рассмеялся:

— Что ж, прекрасно! Желаю тебе никогда не узнать этой отчаянной боли и ненависти!

«Эти слова уже выходят за все рамки, — с горькой усмешкой подумал Шань Чао. — Что за бессмыслица? У меня даже матери нет — какой мне прок от твоих пожеланий?»

— Ну что же, наставник, — Фу Вэньцзе окинул Шань Чао оценивающим взглядом. Его глаза были красными от напряжения, а выражение лица стало пугающе безумным. — Теперь Вы все знаете, и я здесь, перед Вами. Вы планируете убить меня, чтобы отомстить за невинно погибших, или же намерены сдать меня властям?

Шань Чао на мгновение заколебался.

— Возможно, у наставника есть свои причины не обращаться к властям, — язвительно продолжил Фу Вэньцзе. — Или, быть может, он, как монах, не желает совершать убийство, а потому не может казнить меня собственноручно... Тогда, может, Вы доставите меня на людской суд? Огласите мои преступления перед всем миром, чтобы отныне в цзянху меня преследовали, лишили положения, и однажды какой-нибудь «великий справедливый герой» совершил правосудие во имя Неба, заработав себе славу? Как Вам такой вариант?

Шань Чао почувствовал, насколько это абсурдно:

— С какой стати я должен так поступать?!

— Тогда, — холодно усмехнулся Фу Вэньцзе, — раз Вы не можете убить меня сами и не хотите, чтобы это сделал кто-то другой... Выходит, Вам остается лишь отпустить меня и позволить спокойно уйти?

Шань Чао хотел возразить, но слова застряли у него в горле.

Он бежал из монастыря Цыэнь и пока не знал, что происходит в Чанъане. Раскрывать свое местонахождение было нельзя, поэтому сдать его властям он не мог.

Отвести Фу Вэньцзе наверх к другим мастерам улиня? Но «Темные врата» окружили их в усадьбе, и кто из них победит — еще неизвестно!

Фу Вэньцзе, кажется, уловил его колебания. Уголок его губ дрогнул в усмешке:

— Если наставнику так сложно выбрать... Может, я предложу третий вариант?

Он подошел к углу потайной комнаты, где, вопреки ожиданиям, находился туалетный столик, как из женских покоев. На нем аккуратно были расставлены небольшие вещицы: зеркало в форме водяного ореха, вышитый ароматный мешочек, ларец из красного сандала и другие предметы — по-видимому, вещи, оставшиеся от покойной жены.

Фу Вэньцзе, казалось, относился к ним с особой бережностью, его движения были осторожны, когда он открыл ларец. Внутри обнаружился хитроумный механизм с тремя ярусами, наполненными жемчугами, нефритами и изящными украшениями. На самом дне лежала красная деревянная шкатулка. Когда он открыл ее, густой аромат мгновенно наполнил комнату.

В шкатулке лежал цветок.

Зрачки Шань Чао едва заметно сузились — это был снежный лотос, который искали все!

— Если наставник не может принять решение... — Фу Вэньцзе ухмыльнулся, — он может отпустить меня, а этот цветок отдать секте «Духов и призраков» в обмен на богатство. Они хоть и секта отступников, но их влияние огромно... И сейчас они почему-то отчаянно ищут этот лотос, способный нейтрализовать любые яды. С таким козырем на руках наставник обеспечит себя золотыми горами до конца дней. Ну как?

Он держал снежный лотос двумя пальцами, насмешливо разглядывая Шань Чао.

— В этом мире все радости покупаются за деньги. Наставник хорош собой и благороден... Уверен, стоит Вам вкусить прелести мирской жизни, и Вы уже не захотите возвращаться к воздержанию перед буддийскими святынями.

Его язвительный тон даже не пытался скрыть презрение, казалось, он был абсолютно уверен в выборе молодого монаха.

Взгляд Шань Чао едва дрогнул.

С этим противоядием можно спасти наследного принца... И, возможно, монастырь Цыэнь сумеет выйти из-под удара в противостоянии между императрицей У и наследным принцем...

Но... Фу Вэньцзе...

— О чем еще раздумывает наставник? А, понятно... Ваша праведность презирает столь грязные мирские вещи, — в глазах Фу Вэньцзе мелькнула насмешка. Он нарочито медленно поднес снежный лотос к губам:

— Раз так, этот цветок мне больше не нужен. Пожалуй, я сам его съем...

— Не смей! — воскликнул Шань Чао.

Фу Вэньцзе сделал вид, будто не слышит, и приоткрыл рот, имитируя готовность проглотить цветок. Шань Чао стремительно бросился вперед, пытаясь вырвать лотос, но Фу Вэньцзе, будучи вполне искусным мастером, ловко увернулся. В тесном подземелье они обменялись несколькими ударами. Превосходство Шань Чао в боевом мастерстве было очевидным, но он опасался повредить драгоценный цветок, что позволяло противнику ускользать. Сердце монаха сжалось от дурного предчувствия.

— Прекрасно! Вижу, снежный лотос действительно хотят все, — усмехнулся Фу Вэньцзе. — В таком случае...

Шань Чао молниеносно атаковал, используя ножны вместо клинка, целясь в руку, сжимавшую цветок.

И в этот момент Фу Вэньцзе наконец разглядел длинный меч, который монах все это время держал в скрещенных на груди руках. Его лицо вытянулось от шока:

— Семизвездный Лунъюань?!

Шань Чао не ответил, направив удар ножнами прямо на цветок. Но Фу Вэньцзе грубо сжал лотос в кулаке и яростно бросился отбирать меч:

— Отдай! Как у тебя оказался Семизвездный Лунъюань?!

Нежный снежный лотос не выдержал бы такого обращения — зрачки Шань Чао сузились от ужаса. В последовавшей схватке противник мертвой хваткой вцепился в ножны.

— Не может быть! — Фу Вэньцзе в бешенстве взревел. — Какое отношение ты имеешь к «Темным вратам»?!

Вжих!..

Щелк!..

Камешек размером с ноготь молнией врезался в ребро Фу Вэньцзе. Тот с воплем схватился за бок, пошатнулся и упал на спину, выплюнув кровь.

Шань Чао окаменел.

Из темноты коридора донесся мягкий, глубокий, почти соблазнительный голос с легкой хрипотцой. В нем сквозила едва уловимая усмешка:

— К «Темным вратам» он не имеет отношения. А вот я — имею.

Шань Чао медленно обернулся.

В этот миг перед ним промелькнули бескрайние и безлюдные дюны Северной пустыни, освещенные лунным светом; вой ветра, проносящего над ними... Промелькнули — и мгновенно растаяли в глубинах памяти.

В тусклом свете неподалеку стояла высокая, стройная фигура.

Знакомая.

Чужая.

— ... — Шань Чао открыл рот. Его голос, хриплый от сдерживаемых эмоций, прозвучал неестественно:

— Как мне тебя называть? Лун-гунян? Командующий Се? Или...

...— Наставник?

[1] «Лететь на юго-восток». Отсылка к древней поэме «孔雀东南飞» («Печальная песня о павлине, летящем на юго-восток»), история о трагической любви и разлуке.

[2] «впал в отклонение ци и обезумел». В уся когда ци выходит из-под контроля, она калечит не только разум, но и тело.

[3] «как цинь и сэ». Классический китайский образ идеального супружеского союза.

Цинь (琴) — 7-струнная древнекитайская цитра, ведет основную мелодию, сильную и четкую. Символизирует ян.

Сэ (瑟) — 25-струнная арфа, часто играет в ансамбле с цинь, давая мягкое, гармоничное сопровождение. Символизирует инь.

[4] Клин клином вышибают. Отчаяние, сопоставимое с отклонением ци.

[5] «сера, селитра и мыльные бобы». Эти три компонента составляли классический «огненный порох», изобретённый в Китае к IX веку (一硝二磺三木炭) — «Одна часть селитры, две серы, три древесного угля». В ранних рецептах древесный уголь мог заменяться плодами мыльного дерева и сосновой смолой.

Мыльные бобы (皂角) — плоды Gleditsia sinensis, их сок в древнем Китае использовался как натуральное мыло. При нагреве дают едкий дым, что делало их компонентом ранних взрывчатых смесей.