6
Я сидела на Евиной кухне с бокалом, почти до краев наполненным красным вином, и молчала. Ева, вопреки своим привычкам, курила прямо в квартире, расположившись на широком подоконнике. Тонкая трубочка сигареты с рыжим фильтром и нависшим пеплом была зажата меж ее тонких губ, а пальцы были заняты нервным поджиганием спичек, которые, истлев, были бесцеремонно брошены в пепельницу. В комнате повисла мучительная тишина, прерываемая лишь чириканьем спичечной серы и редкими вздохами Никиты.
В конце концов он поднялся из-за стола, взял сигарету из Евиных губ, сбросил с нее пепел и затянулся. Ева на него даже не взглянула, продолжая свою игру со спичками. Тогда Никита вырывал коробок из ее рук, однако и этот жест Ева проигнорировала.
- Посмотри на меня, - спокойно сказал он.
Ева не реагировала.
- Я сказал, посмотри на меня! – его голос сорвался на крик. Пожалуй, именно этого Ева и добивалась, ведь уголки ее губ дрогнули в едва заметной мимолетной улыбке.
- НЕМЕДЛЕННО ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! – Никита схватил цветную пепельницу, переполненную бычками от сигарет и со всей силы швырнул ее на пол. Ева не шелохнулась. Яркие черепки глины, трупы спичек и окурки покатились по полу, занимая все пространство. В следующую секунду Никита сообразил, что натворил, начал извиняться, но реакции Евы так и не последовало.
- Прошу, перестань мучить меня своим молчанием, - взмолился Никита и стал на колени на испачканный им же пол, расположив их прямо на осколки глины. – Посмотри, что ты со мной делаешь!!! Посмотри на меня, черт возьми! Я не спал трое суток, карауля тебя, держа руку на твоем запястье в надежде, что этой ночью твой пульс будет ровным и не оборвется! Посмотри меня и Марго – она живет лишь тобой последние дни, возится с тобой, как с трехлетним ребенком, не знающим слово «самостоятельность», посмотри на себя в конце концов, Ева, от тебя прежней почти ничего не осталось! Сколько ты весишь? Килограммов тридцать? И это при твоем росте!!
- Тридцать четыре и шестьсот граммов, - медленно поправила его Ева.
Никита поднялся с колен и обнял ее за плечи. Она откинула голову, нежно прислоняя ее к Никитиной груди, и закрыла глаза. Ева не злилась, скорее она просто находилась в шоке от всей информации, что мы на нее вылили. Ведь до всего произошедшего в этой злосчастной комнате мы убеждали ее в том, что она больна, и умоляли поехать на консультацию с психотерапевтом в Москву.
- Ты не в порядке, - произнесла я после затянувшейся паузы. - Думаешь, что мы не замечаем, что ты перестала пить даже кофе, потому что боишься чертовых калорий?
- Думаю, что не замечаете, - отозвалась она, все так же с закрытыми глазами. – Но вы, кажется, любите меня сильнее, нежели я ожидала. Хоть такой любви я и не достойна.
- Перестань говорить глупости, - едва слышно произнес Никита. По его лицу было видно, как ему стыдно за свое поведение, за крик и разбитую пепельницу, за то, что его деспотизм снова пробился сквозь оболочку самообладания.
- Я не хочу в больницу.
- Просто консультация, Ева. Всего лишь встреча с врачом. А то, что будет дальше, вы решите сами, - снова подала голос я. – Ты же давно хотела отправиться в путешествие, помнишь? Воспринимай это именно так, как маленькое приключение. Мы сядем в Никитину машину, будем в пути почти сутки...
- Хватит, - оборвала меня Ева, наконец распахнув свои изумрудные глаза, обрамленные густыми ресницами. – Вы правы, я веду себя, как маленький ребенок. Вы не должны меня уговаривать, это даже унизительно. Я согласна, поехали. В больницу я не лягу, но с врачом поговорю, обещаю.
- Ты молодец, - обрадовался Никита и заключил ее в объятья.
Уже спустя несколько дней мы тряслись в его «мерседесе» на заднем сидении. Петербург быстро уменьшался в размерах за нашими спинами, а после и вовсе исчез за горизонтом. Почти всю дорогу Ева спала – в последнее время она вовсе перестала есть и постоянно чувствовала себя обессиленной. Пока ее голова с плотно закрытыми глазами лежала на моих коленях, мы с Никитой разговаривали без остановки, обсуждая все, на чем стоит мир. За все время пути он остановил машину всего два раза, на заправках. Никита покупал нам зеленый чай в пластиковых стаканчиках и горячие булочки, которые Ева, разумеется, игнорировала. Уже к вечеру мы оказались в огромной пробке при въезде в Москву, где простояли около двух часов.
Наконец просочившись сквозь вечерние заторы на дорогах, мы подъехали к трехзвездочной гостинице, где заранее забронировали два номера. Еву дорога совершенно вымотала, хоть почти все время пути она спала. Никита вынужден был нести ее в комнату на руках. Мне в ношу же достались наши небольшие сумки. Ева не брала с собой почти никаких вещей, ведь была убеждена в том, что в больницу она ложиться не станет. Она уснула, едва коснувшись головой подушки, а мы с Никитой решили спуститься вниз, в ресторан, и выпить по бокалу вина. Все чаще и чаще мы стали оставаться наедине, и, если раньше это пугало меня своей неловкостью, сейчас мы прекрасно находили темы для разговора, нас больше не мучило чувство вины, что рядом с нами нет Евы. Между мной и Никитой что-то происходило, что-то, что я до сих пор не могу объяснить, ведь было совершенно очевидно, что он без ума любит Еву, однако вдвоем нам было очень спокойно и хорошо. Общее горе сблизило нас настолько, насколько это вообще было возможно. Мы были подобны единственным выжившим после кораблекрушения, которые вдруг нашли друг друга на необитаемом острове.
На следующий день Ева встала в четыре утра. Голод научил ее просыпаться раньше всех. Она без дела слонялась по отелю, курила сигареты и читала книгу Жана Кокто, которую прихватила с собой, дожидаясь нашего с Никитой пробуждения. Я же проснулась лишь к часам одиннадцати. Приняв душ, я пришла в их с Никитой номер, что располагался напротив моего, в халате и полотенце на голове, что очень позабавило Еву. Никита к тому моменту тоже успел проснуться. Мы негласно решили ничего не говорить Еве о нашем вчерашнем проведенном вместе вечере, и чувствовали себя очень виноватыми. Вообще, чувство вины стало преследовать нас именно тогда, пускай между мной и Никитой еще ничего не было и быть не могло.
После скромного завтрака мы забрались в Никитину машину и отправились в больницу. Нас встретили улицы, переполненные сигналящими автомобилями, сталинский ампир зданий в центре и морось весеннего дождя. До Алексеевской больницы мы добирались почти час. Она располагалась близ центра города – то были несколько корпусов старых зданий из красного кирпича, окруженные красивыми вековыми деревьями. Мы вышли из машины и пошли по аллеям, соединявшим корпуса. Почти везде на окнах были решетки. «Кащенко» напряг Еву, но она ничего не сказала, продолжая делать невозмутимый вид. На самом же деле от меня не скрылись ее слегка трясущиеся пальцы, сжимающие пластиковую бутылку минеральной воды.
Доктор ждал нас на пятом этаже одного из корпусов «Кащенко». На вид он был приятным мужичком лет пятидесяти с длинными ухоженными волосами и хитрыми глазками-щелочками. Он встретил Еву с напущенным радушием, жестом приглашая ее за железный вход в отделение, к себе в кабинет. Мы же с Никитой остались ждать ее в коридоре.
Я подошла к окну, защищённому решеткой. Что-то внутри меня почувствовало неладное, но я старательно отгоняла навязчивые мысли из головы. За тонкой стенкой кабинета психиатра я слышала Евин плачущий голос, такой жалкий, каким я даже не могла его представить. Прошел час, затем другой. Никита устал мерить коридор шагами. Ева не прекращала плакать, в какой-то момент это изрядно нам надоело, и мы стали стучаться в железную дверь, но нам не открывали. А отпереть ее сами мы не были способны – в ней не было дверной ручки.
В какой-то момент лифт, расположенный на этаже, распахнулся, и перед нами появилась группа девушек, одетых в легкие куртки. Большинство из них выглядели, подобно ходячим скелетам. Их бледные лица были украшены красными носами, видимо, они только что были на прогулке. Их скуластые мордашки были некрасивы, а в глазах сияла пустота. Я подумала о Еве, которая, несмотря на свою болезненность, продолжала выглядеть, как нимфа - красивые белые волосы, живой пытливый взгляд, тонкие черты лица и нежная улыбка, которую она старательно натягивала каждый раз, когда мы виделись. Санитарка, что сопровождала группу девушек, достала из кармана дверную ручку и открыла ею железную дверь – вход в отделение, за которым и исчезла Ева. Евины рыдания, просочившись через открытую дверь, оглушили нас.
Никита не выдержал тупого ожидания, протолкнулся через толпу анорексичек и вошел внутрь. Я последовала за ним. Мы оказались в длинном коридоре с вестибюлем, обставленным дюжиной столов, за которым сидели тощие девушки разных возрастов. К рукам большинства из них были прикреплены капельницы с белой жидкостью, плавно вливавшейся в их вены. Кто-то из них читал книги, кто-то собирал огромные пазлы, а кто-то просто оторвался от разговора, разглядывая нас. Стены коридора были покрыты дверями со стеклянными окнами, вероятно для того, чтобы наблюдение за пациентами могло продолжаться и ночью. Истерика Евы раздавалась за одной из дверей, на которой красовалась табличка «заведующий отделением», однако войти туда не представлялось возможным – там тоже отсутствовала ручка.
- Вам нельзя здесь находиться, - зашипела на нас санитарка, приведшая в отделение группу девушек с прогулки, которые продолжали топиться в коридоре, снимая свои куртки и убирая их в шкаф. – Приемные дни – это среда и пятница. Неужели нельзя было запомнить?
- Извините, мы здесь впервые, - как можно более вежливо отозвалась я.
Никита же не стал церемониться. Он подошел к двери заведующего, за которой рыдала Ева, и стал стучать по ней кулаком:
- Немедленно откройте! – заорал он, обезумев от своей беспомощности.
На миг слезы остановились. Но в следующее мгновение мы услышали, как Ева закричала прямо за дверью:
- Никита, забери меня отсюда, прошу тебя!!! Забери меня отсюда!!! ЗАБЕРИ!!!
- ЕВА!! – он продолжал ломиться в дверь, которая казалась неприступной стеной. – Что вы себе позволяете? Отпустите ее немедленно!!
Санитарка вызвала охрану, и нас фактически вытащили из отделения. Евины слезы и крики не прекращались, но стали слышаться чуть менее отчетливо. А после и вовсе настала гробовая тишина. Никита взмок от пота – так он был зол.
- Что они себе позволяют?! – повторял он, шагая из стороны в сторону. – Что с ней? Почему она замолчала?
Я же прокусила губу до крови, чтобы не заплакать. В конце концов к нам вышел заведующий. Мы с Никитой бросились к нему. Я опередила Никиту, заговорив первой:
- Алексей Александрович, я не понимаю, что происходит? Где Ева?
- Маргарита, ваша подруга очень больна. Она не осознает того, что ей нужна срочная помощь. Вероятнее всего, если бы вы не привезли ее сюда сейчас, уже через неделю вы бы покупали гроб в похоронном бюро.
- Где Ева? – повторил мои слова Никита. На его глазах выступили слезы от отчаяния. – Что вы с ней сделали?
- Вкололи успокоительное. Она спит. Ева остается здесь, в больнице. Вам нужно только подписать все документы, касающиеся оплаты ее лечения.
- Что, простите? – опешила я.
- Я понимаю ваше состояние, Маргарита. И ваше, молодой человек. Но с Евой все намного хуже, нежели я предполагал. Здесь нам придется учить ее есть заново. У нас чудесный персонал. Замечательные врачи и психологи. Она быстро привыкнет.
Я всеми силами старалась сохранять спокойствие. Никита отошел, чтобы никто не видел его слез.
- Я не понимаю, по какому праву... вы ее закрыли здесь, вот так вот.
- Вы обратились к нам. Ева находится в критическом состоянии, наша больница обязана оказать ей помощь, в которой она нуждается. Если вы откажетесь от лечения здесь, Еву отправят в бесплатную психиатрическую лечебницу, и уж поверьте мне, условия лечения там намного хуже, нежели тут. Это не я придумал, Маргарита. Таков порядок.
- Хорошо, - едва смогла выдавить я. – И как долго Ева будет здесь находиться?
- Столько, сколько потребуется. Боюсь, ее состояние критично, а мозг полностью отравлен болезнью. Нам нужно вылечить не только ее тело, но и ее искалеченное восприятие реальности и, в частности, пищи. На это уйдут месяцы.
- ...что?
- Успокойтесь, наконец. Это не тюрьма, а всего лишь больница. Прошу прощения, меня ждут пациентки, сейчас к вам подойдет мой заместитель, вы должны заполнить некоторые документы. И привезите Еве какие-то вещи: одежду, средства гигиены, книги, если она любит читать... Ей придется долго пробыть здесь.
- Хорошо, - проговорила я.
- И не переживайте так. Я лично позабочусь о ее здоровье. Вынужден откланяться. Всего доброго, Маргарита.
Заведующий удалился за железными дверями отделения. Я подошла к Никите, который застыл у окна с решеткой, крепко захлопнув глаза. Слезы успели высохнуть на его щеках, однако он все еще не пришел в себя. Я крепко обняла его, положив голову к нему на плечо, и мы оба начали плакать. Прошло несколько минут прежде, чем мы успокоились, поочередно вытирая слезы с лиц друг друга. Наконец, Никита нарушил молчание:
- Что с ней теперь будет?
- Я не знаю. Я надеюсь, ей здесь помогут.
- Марго, о чем ты? Ты видела, как ее заволокли сюда, в отделение? Силой. Она рыдала.
- Она больна, Никита.
- Ты думаешь, здесь способны ей помочь?
- Я думаю, что она – не первый случай анорексии в их практике. И они знают, что делают.
- Она – исключительный случай!!! – прокричал он и еще крепче сжал меня в объятьях.
Спустя минуту к нам вышел заместитель заведующего, пригласив обоих в тот самый кабинет, в котором так долго плакала Ева. Последовала огромная череда бюрократии. Покончив с бумагами, мы с Никитой спустились вниз на лифте и, крепко держась за руки, по аллеям пошли обратно в машину. Это не было знаком нежности, скорее нам обоим в ту секунду просто нужна была поддержка.
Покинув территорию «Кащенко», мы забрались в машину и поехали искать ближайший торговый центр, чтобы купить Еве все необходимое для жизни в больнице. В магазинах я выбрала ей четыре толстовки разных цветов, чтобы она не мерзла, несколько мягких штанов и футболок с приятными принтами, затем искала для нее самые душистые гели для душа, шампуни с ароматом лаванды и персика на выбор... С книгами было сложнее всего, ведь найти то, что Ева не читала было крайне сложно. Я остановила свой выбор на толстенных изданиях Донны Тарт, полном собрании сочинений Фицджеральда, мемуарах Тарковского, сборнике рассказов Довлатова и томике Достоевского – на первое время ей хватит, подумала я - в дополнение к которым я подыскала несколько красивых блокнотов, фломастеры и цветные карандаши. Никита в шутку даже положил в корзину с покупками красивые раскраски с котиками. И, разумеется, мы купили ей два блока красного «мальборо». Никита вел себя, как джентльмен, не позволяя мне нигде расплачиваться – все расходы он взял на себя. Ближе к вечеру мы привезли все купленные вещи Еве в больницу. Лично передать ей их нам не позволили – она была в отключке несколько часов. Тогда я вложила записку в сумку с передачей, где просила прощение за все произошедшее, признавалась в бесконечной любви и умоляла ее выздоравливать.
После мы отправились в отель и, не раздеваясь, обессиленные, рухнули на широкую кровать в Никитином номере. Это была первая ночь, когда мы с Никитой уснули вместе, не касаясь друг друга, не имея никаких намерений. Лишь безумно вымотавшись.