Крик внутри меня
Питер не знает когда точно это началось. Скорее всего, после того, как Мэй узнала, что он — Человек-Паук.
Сначала подросток даже не обратил на это внимание. Ну, подумаешь, затошнило утром перед школой. Наверное, съел что-то жирное на завтрак. Потом Паркер решил, что это из-за того, что он завтракает почти сразу после пробуждения. Желудок ещё «не проснулся», а его уже загружают работой, отсюда и тошнота.
А потом Пит просто перестал обращать внимание на свою тошноту. Свыкся, и это стало для него нормой.
И лишь через год, когда после сдачи важного зачёта, перед которым Паучок ужасно волновался, его чуть не вырвало, подросток понял, что что-то не так.
Несколько часов поисков в Интернете среди научных статей и перед ним диагноз, по всем симптомам совпадающий с его. Расстройство пищевого поведения. Психогенная тошнота.
На форуме психотерапевтов советовали срочно обратиться к врачу, если тошнота стала появляться регулярно, каждый день. Иначе это состояние могло перейти в психогенную рвоту, а она, в свою очередь, без должного лечения приводила к серьёзным осложнениям, например, желудочному кровотечению.
Питер похолодел. Он ходил в таком состоянии не месяц и не два, а год. Целый гребаный год.
А ведь он говорил Мэй о своём состоянии. Ещё в самом начале. Говорил, что его друзья шутили, что если бы он был девушкой, то можно было бы предположить беременность. И ничего. Ни. Че. Го. Ни советов сходить к врачу, ни расспросов о его состоянии. Лишь комментарий о неуместности подобной шутки.
Питер внимательно прочитал раздел статьи о самопомощи при психогенной тошноте в случаях, когда в данный момент нет возможности обратиться к специалисту. Дыхательная гимнастика, отвлекающие действия по типу умыться холодной водой, выпить апельсиновый сок…
Ну, что ж. Теперь он хотя бы знает, что с ним происходит.
***
Спустя полгода
Питер медленным шагом шёл из школы домой. Смешно, но он не торопился там оказаться. Хотя, наверное, всё-таки грустно.
Подросток был одет в рваные тёмные джинсы, поношенные кроссовки и бесформенную толстовку, скрывавшую, что он похудел. Несильно, но заметно.
И с неизменной пачкой апельсинового сока. Это стало его настоящим спасением, потому что дыхательные упражнения не помогали ему от слова совсем. Правда, такой метод имел побочной эффект в виде аллергии, но Паркер рассудил, что уж лучше он потерпит красные зудящие пятна на коже, чем будет мучиться от желания вставить два пальца в рот, чтобы прекратить эту пытку.
Дойдя до своей квартиры, Питер выдохнул, как перед прыжком в воду, и открыл дверь ключами.
Мэй была в зале. Скомкано поздоровавшись, подросток прошмыгнул в свою комнату.
В последнее время это стало обычным — вместо улыбок и заинтересованных вопросов как прошёл день, сухие приветствия и молчание. От этого было грустно и тяжело, но жить можно.
Помыв руки и переодевшись, Пит зашёл на кухню и сам разогрел себе обед из того, что нашёл в холодильнике. Вчерашние макароны и пару свежих огурцов. Просто, но вкусно.
Да кого он обманывает? Ему ужасно хочется есть, но желудок бунтует при одном только взгляде на еду. Его может затошнить от простой воды. Воды!
«Куда я докатился?» — философски подумал Паркер, пытаясь впихнуть в себя макароны.
— Приятного аппетита, — произнесла вошедшая на кухню Мэй.
— Спасибо.
— Ты изменился.
— Что, прости? — закашлялся подросток. Тут и так еда поперёк горла стоит, а теперь и разговоры.
— Ты изменился, — повернулась к нему женщина, оперевшись на столешницу.
— В чём? — ровно, без эмоций на лице ответил Паркер. Это стало его привычкой, защитным рефлексом.
— Во всём.
— Например?
— Даже твои джинсы.
— А что с ними не так?
— Они рваные, — с пренебрежением произнесла Мэй.
— Но ты же сама предложила их мне в магазине, — мозги кипели, не понимая сути диалога.
— Ты из них не вылазишь. Одеваешься, как… — тётя замялась, подыскивая слово.
— Как?
— Ты меня понял. Ты изменился, и не в лучшую сторону.
— В чём же ещё?
— Во всём.
Хотелось биться о стену от бессмысленности этого разговора. А ещё хотелось кричать от боли и несправедливости. Почему тётя Мэй с ним так? Почему она стала к нему холодна? Почему она вот так постоянно обвиняет его в том, что он изменился? Почему??? Ведь он так её любит, он жизнь отдаст за неё.
— И ладно, — тихо прошептал парень и уткнулся в свои макароны.
Лучше закрыться в себе, чем выпустить «пар» и накричать на кого-то. Никто не виноват в том, что его «накрыло», никому до этого нет дела. Никто не обязан терпеть его истерику, никто не должен его успокаивать. Он сам виноват, что не умеет справляться с плохими эмоциями. Виноват, что не научился этому. Наверное, виноват…
Придя к себе в комнату, Питер сел на кровать и, задрав рукав домашней кофты, царапнул себя ногтями по запястью. Боль была не сильной и мгновенной. Чуть помедлив, Паркер прошёлся по запястью ещё раз. И ещё. И ещё.
Кожу немного пощипывало, а на месте царапин наливались розовые полосы. Ну, что ж, «пар» он выпустил. Немного, но стало легче.
— Ха… Ха-ха… Ха-ха-ха… — Пит согнулся, чуть вздрагивая от тихого, истеричного смеха. А потом бросился ничком на подушку, глотая подступившие слёзы.
«Я только что совершил селфхарм. Селфхарм! Я — правильный, послушный Питер, — и совершил селфхарм!»
Как он до этого дошёл? За что Мэй с ним так? Что он делает неправильно?
Подросток понял, что его опять «накрыло», и без каких-либо промедлений опять задрал рукав кофты, оставляя на коже новые полосы, которые, к его огорчению, сходили очень быстро. Он не решился брать нож и резать себя, но сам факт того, что он сделал что-то подобное, пугал. Вот только боль в груди не оставляла на это мысли. Хотелось лишь того, чтобы она прошла. Хотелось спокойствия, поддержки, банальной улыбки и чувства защищённости…
***
Спустя ещё пару месяцев
Боль в груди не уходила. Наоборот, её становилось только больше.
Психогенная тошнота отошла на задний план, потеряв немного свою интенсивность. Теперь Питеру больше всего досаждали панические атаки и тремор рук, который не прекращался вообще никогда и стоило лишь полностью расслабить мышцы, как его можно было легко увидеть.
О своей первой панической атаке парень вообще старался не вспоминать. Они с Мэй, что удивительно, вместе смотрели фильм, когда Пит почувствовал нарастающую иррациональную панику, от которой хотелось лезть на стену. Потом мелко затряслись руки, а затем стало не хватать воздуха, отчего пришлось дышать полной грудью.
Подросток в страхе обратился к Мэй, но та сказала, что он просто слишком перевозбудился из-за фильма. А после этого она ушла ответить на звонок подруге и оставила Пита одного.
Даже спустя уже столько времени Паркер не может без содрогания вспоминать те минуты, проведённые в одиночестве, тянувшиеся, как несколько часов. Было страшно, что он задохнётся на этом диване и умрёт. И лишь когда его отпустило, парень понял, что испытал первую в жизни паническую атаку…
Мэй была так же холодна с ним. Нет, она обеспечивала племянника всем необходимым, готовила, покупала вещи, но… Не было больше тех улыбок, не было ласки.
Питер долго думал, почему так произошло и в конце концов пришёл к выводу, что для тёти он вырос. Для неё он больше не ребёнок. А значит и относиться, как прежде, к нему уже не нужно. От осознания этого подросток замкнулся в себе, стал менее разговорчив, что вызывало раздражение у Мэй.
Усугубляло ситуацию и то, что в силу так «вовремя» наступившей сепарации, Паркер начал переосмысливать своё детство, осознавая некоторые моменты по-другому и понимая, что нужно как можно быстрее избавляться от последствий психологических травм, которые всё это время отравляли его жизнь.
Больше всего Питер ненавидел синдром «хорошего мальчика». Идеальный образ, которому его заставляли следовать. И Паучок решил изменить это. Он стал упорнее настаивать на своём, отстаивать своё мнение. И, естественно, это не нравилось тёте, которая видела в этом бунтарский подростковый дух и своеволие. Разлад только увеличивался, холодность росла, а Пит всё больше закрывался в себе.
Ему хотелось проработать эту ситуацию, отпустить накопившиеся эмоции и разобраться в себе. Вот только и тут ждал облом: Мэй ни в какую не соглашалась с его потребностью в психологе, считая, что всё вполне разрешимо, и не особо веря в этих специалистов.
Питеру ничего не оставалось, кроме как, закрывшись в ванной, браться за ножницы. Он тщательно обрабатывал их и участок кожи спиртовым антисептиком, а затем, задержав дыхание, проводил лезвием. Резать до такого состояния, чтобы потекла кровь, у него не получалось. Ножницы оставляли лишь глубокие царапины, но и это хоть на некоторое время заглушало душевную боль.
Небольшую эмоциональную разрядку давало творчество: неожиданно для себя Пит увлёкся скетчингом и старался хотя бы раз в 2-3 дня рисовать полноценный арт.
Вот только тётя Мэй это не оценила. Несколько раз она вскользь назвала его увлечение несущественным, подразумевая, что лучше бы он рисовал «серьёзные» картины, чем каких-то «страшных человечков»…
Порой Питеру казалось, что он тонет. Захлёбывается и уходит всё глубже и глубже под воду.
«Пожалуйста, хоть кто-нибудь! вытащите меня!!!»
***
— Карапуз, что у тебя с рукой?
Пит дёрнулся и взглянул на полосы на запястье, которые заметил Тони из-за задравшихся рукавов толстовки.
— Ничего. Просто поцарапался.
Он благословлял тот момент, когда решил использовать ножницы только на бедре. Запястье же подросток расцарапал сегодня на уроке, пытаясь отвлечься от панической атаки. Это было настолько естественным для него действием, что он даже и забыл об этом.
— Просто так такие царапины не остаются, — сощурился Старк и сделал несколько шагов по направлению к подростку, намереваясь рассмотреть поближе и обработать руку.
— Сказал поцарапался, значит поцарапался! — резко ответил Питер и отвернулся к столу.
Конечно, внутренне ему хотелось, чтобы кто-то узнал о его состоянии и помог, но другая часть сознания шептала, что от этого станет ещё хуже.
— Малыш, покажи, пожалуйста, руку, — Старк подошёл вплотную, — тем более это нужно обработать.
— Нет.
Паркер не обращал совершенно никакого внимания на стоящего рядом с ним мужчину, продолжая перекладывать различные детали на столе.
— Паучок…
— Хватит! Вы все так поступаете! Сначала добиваетесь доверия, а потом говорите, что всё это «несущественно».
Плотину прорвало, и слова сами по себе вырвались изо рта. Питер, сверкнув глазами, взглянул на миллиардера, а затем направился к выходу из мастерской, ругая себя за то, что не смог удержать всё внутри.
— Деревья.
— Что? — подросток остановился и с непониманием оглянулся.
— Деревья, — мистер Старк говорил негромким, спокойным голосом, заглядывая в карие глаза Паучка. —Ты говорил, что тебе нравится, как правдоподобно у тебя выходит кора, и поэтому тебе нравится рисовать деревья. Ты очень хочешь рисовать персонажей из фильмов и аниме, но тебе пока не хватает знаний для построения лица и тела. Больше всего тебе нравится рисовать маркерами, но самый первый твой материал — акварель. Сначала ты рисовал детской, а потом накопил на профессиональную. Твой любимый цвет — небесно-голубой.
Питер прибывал в глубоком шоке, боясь, что, ставшие ватными, ноги не удержат его в вертикальном положении.
— Мистер Старк… почему?.. то есть… как?..
— Ты рассказывал о своих успехах в рисовании каждый раз, когда приходил сюда, — мужчина улыбнулся уголками губ и подошёл к подростку.
— Вы… Вы правда слушали весь тот бред, который я нёс?
— Это не бред. Если тебе нравится, значит это не бред. И не имей привычку унижать себя.
Глаза защипало, а внутренняя стена, за которой были заточены все чувства, начала давать трещину.
— Вы считаете, что мои арты — это не «несущественно»?
— Конечно. И я огорчён, что до сих пор не видел ни одного, — с показной обидой произнёс Тони, а затем обхватил ладонью щёку Паучка. Подросток вздрогнул — никто уже довольно давно не делал для него ничего подобного. Господи, насколько это приятно! — Расскажи мне, что с тобой, малыш.
— Я… я боюсь, — почти одними губами прошептал подросток.
— Чего?
— Что я доверю Вам самое сокровенное, а Вы потом признаете это «несущественным».
— Откуда такие мысли, Карапуз? И что ты так привязался к этому слову?
— Так сказала тётя Мэй…
Старк грустно вздохнул и притянул Питера к себе, укладывая его голову себе на плечо.
— Я никогда так не сделаю. Всё, что тебя интересует, дарит радость — это важно и существенно. Поверь мне, Паучок, я знаю это на собственном опыте.
— Вы… обещаете? — Пит поднял на Тони пронзительный взгляд.
Может ли он надеется? Сможет ли опять довериться людям, а те вновь подарят ему тепло и ласку? И уйдёт ли, наконец, эта боль из груди?
— Клянусь.