В продолжение эмигрантской дискуссии. Пара слов о британской исключительности
Заметка эта навеяна мне последними дискуссиями Монолога Привана об эмигрантской социологии, чему бомжи и велфер были лишь частным поводом. Однако ставить предмет слишком общо выходит непродуктивным. Я предлагаю новый аспект беседы.
Пару лет назад я краем уха услышал мнение об исторической обоснованности названия нашей провинции Британская Колумбия, и, следовательно, неслучайности её сухой британской атмосферы. Я не упомнил аргументов и не придал значения реплике, пока новая глава мемуаров Казановы не воскресила ее в памяти, присоединив и прочие наблюдения. Бросилось в глаза сходство предметов его удивления по прибытии в Лондон и моих – по прибытии в Ванкувер. Начну с его краткого перечня.
Общая брутальность манер формально вежливого англичанина, в противоположность французу, могущему указать другому на его место легко, красиво и политично, без какой-либо потери достоинства. Я свяжу это с подавленностью естественной эмоции и, не вспомнив конкретных фактов, приведу похожий пример угловатости поведения в повседневных рутинах. Лорд пригласил Казанову в таверну и предложил заплатить за вторую бутылку шампанского.
В продолжение о коммуникативной эмоциональной ущербности. В Лондоне он долго не мог найти любовного приключения, девушки, которой можно увлечься. Это при его тогдашних деньгах, талантах и связях. Языковая проблема была невелика, поскольку по-французски говорила практически вся цивилизованная Европа. Ему поначалу пришлось прибегнуть к довольно механическому трюку сдачи этажа, снимаемого им дома. И из сотни претенденток он выбрал, наконец, португалку.
Пожалуй, единственное положительное свидетельство – явно превосходящий уровень свободы печати. Несмотря на то, что именно его эскапады, включая квартирную, иронизировались в газетах, он признал счастливой нацию, позволяющую себе вслух высказывать мысли.
Некий душок формализма виделся ему также в законодательной защите денежных пари в закрытых клубах спорщиков и в кулачных единоборствах на улице. Участник пари имел право запретить оказание медицинской помощи умирающему бойцу.
Низкий уровень религиозного традиционализма. Каждый день легко создавалась новая к бесчисленному множеству протестантских сект путем какого-нибудь дополнительного акцента в библии и проповеднических проб в публичном месте. Мне кажется, положение нисколько не изменилось к сегодняшнему дню. Мое отношение к нему, впрочем, весьма нейтральное. Эмигрант в любом случае обычно предпочитает свою религиозную тусовку.
В противоположность низкой религиозной власти – высокая судебная. Художник подал в суд на заказчика, отказывающегося платить на основании несходства портрета с оригиналом. Суд обязал заказчика-иностранца платить, как посягателя на законное ремесло зарабатывания на жизнь. Мужья и жены (тогда еще обе стороны) имели много возможностей разорить друг друга с помощью адвокатов и свидетелей.
Сколь формальна была судебная система, столь же формальны и средства ее нарушения. В витринах уличных лавок можно было встретить почти открытое предложение лжесвидетельства за деньги.
Что до меня, то теперь мне со всей ясностью вспомнилась разница с тем же монреальским климатом, где я в первые же дни приезда, не имея связей и очень слабо говоря по-французски, легко обращался с прохожими, сразу нашёл русские кешевые работы и мутки и за две недели сошелся с людьми пишущими. В Штатах меня поразило хамство и агрессивность, но порадовала меньшая доля улыбчивого лицемерия, которое, безусловно, коммуникацию тормозит. В Сиэтле я дружил с тусовкой подростков, работающих летом в торговом центре, и наблюдал их столь привычные пути общения – личные договоры о подменах, совместные перекуры, походы на пляж, приколы и любовные истории. Это полная противоположность опыту моего товарища, уже месяц проработавшего даунтаунском моле Ванкувера. А вот квартиры искал, общаясь со стариками управдомами. Сияющего грека или экспрессивного француза сразу отличить. Разговор складывается непринужденно. А с местными, за редким исключением, хочется поскорее попрощаться. Прежде я не имел достаточно уверенности для артикуляции особенности нашего региона, поскольку был, кроме Совка и Ванкувера, лишь в Штатах, Монреале, Китае и Гонконге, а, следовательно, опасался принять случайное за закономерное. Казанова же до Англии лет 20 активно путешествовал по Европе, побывав и на Ближнем Востоке. Даже в России после Англии он не нашел столько непривычного для себя, офранцузившегося итальянца. Именно это дает мне право считать нас, совков, ближе к Европе романской, а в трактовке Нового Света и Британской Колумбии, в частности, сменить фокус с дальности от Европы на близость к Британии. Хотелось бы услышать как продолжение казуальных наблюдений, так и мнение исторически начитанных людей с привлечением экономических, военных и прочих аргументов.
Борис Гарбузов, 3 сентября, 2001, среда.