возможно мы встретимся

Алкоголь обжигал горло, оседая неприятным осадком в желудке, но Чонгук все равно упорно продолжал пить. Это всего лишь третьесортное пиво, но за сегодняшний вечер его было так много, что качество уже не казалось таким важным.

Где-то рядом выли (по-другому это не назвать) его коллеги. Кому-то пришла в голову идея пойти в караоке, будто они старшеклассники, прогуливающие последние уроки. Чонгука изначально это мероприятие не особо прельщало, но офисная иерархия такова: один раз не придешь на корпоратив – отдалишься от коллектива, два раза не придешь – покажешь неуважение к начальству, третий раз не придешь – считай, уволен.

И раз Чонгук здесь – глушит уже пятую банку пива подряд и терпит головную боль, стараясь абстрагироваться от нытья под грустную музыку какой-то секретарши из отдела планирования – можно сделать вывод, что лимит его пропусков уже исчерпан.

Чтобы окончательно не испортить этот вечер, Чон изо всех сил старался держаться подальше от мысли, чем он вообще занимается в свои двадцать восемь лет, сидя на облезлом диване в душной и накуренной комнате. Чонгук работает в компании вот уже семь лет, но все еще не может назвать это место своим. Он ни с кем здесь не общается и никого не может назвать другом. Возможно, это звучит грустно, но на самом деле все еще грустнее. Дни тянутся бесконечно долго, работа не вызывает интереса, а выходные не несут в себе долгожданного отдыха. Наверное, такое называют депрессией. Но Чонгук характеризует это как состояние глубокой задумчивости.

Усмехнувшись своим мыслям, Чон тянется за шестой банкой пива, открывая ее с характерным щелчком. Голову посещает мысль, что и его жизни нужен подобный щелчок, что перевернет все содержимое, впуская в серую реальность свежий прохладный воздух.

Мама бы сказала найти себе девушку. Чонгук всегда отмахивался от этого, но, может быть, мать и права. Не зря же говорят, что любовь творит чудеса, верно? Проблема только в том, что ни в первое, ни во второе, Чонгук не верит.

Раньше он бы сказал, что верит только в себя, однако, даже исполнив мечту переехать в Сеул и найти стабильную прибыльную работу, в скором времени Чонгук понял, что представления не совпадают с действительностью. Да, у него есть все, чего он так хотел. Да, он живет той жизнью, о которой когда-то мечтал. Но этого все еще недостаточно. Будто пазл так и не сложился.

Самое печальное, что даже спустя семь лет, Чонгук все еще не может понять, что именно идет не так. Он не говорит об этом с семьей и даже перестал приезжать к ним чаще, чем два раза в год, оправдывая это слишком большим расстоянием. Хотя, он уверен, родители понимают, что дело далеко не в этом – от Сеула до Пусана чуть больше двух часов езды.

Не говорит он об этом и с Юнги, хотя тот, в силу своей проницательности или, что более вероятно, пятилетнего опыта в качестве его, Чонгука, лучшего друга, понимает явно больше, чем кто-либо. Хен вообще единственный человек, который знает, что его лучший друг, мягко говоря, несчастен. А еще Юнги единственный человек, которому можно материть Чона за его, так называемую, депрессию.

«Задумчивость», – мысленно поправил себя Чонгук, делая последний глоток и отодвигая пустую банку в сторону. Сверившись с часами на запястье, Чон тяжело вздохнул, пытаясь прикинуть, достаточно ли трех часов нахождения здесь для того, чтобы позже не получить порцию недовольств из-за раннего ухода. Он окинул взглядом пьяных коллег, занятых чем угодно, но только не наблюдением за желающими отсюда сбежать адекватными людьми, так что Чонгук с чистой совестью поплелся к выходу, на ходу натягивая пальто.

Улица встретила холодным воздухом ночного сентября и Чон поежился от пробегающих по шее мурашек. Он достал из кармана пачку сигарет, тут же вытягивая губами кончик фильтра, вот только зажигалки почему-то нигде не оказывается. Тихо чертыхнувшись, Чонгук уже было убрал сигарету, но его прервал тихий голос откуда-то справа.

– Подкурить?

Сначала Чонгук никого не увидел, но позже обладатель голоса сделал шаг вперед, выходя под свет яркой вывески дешевого караоке клуба. Парень оказался порядком ниже его, Чонгука, но отчего-то совсем не выглядел субтильным. Его светлые волосы трепал ветер и Чон даже вздрогнул от ощущения холода, когда заметил, что у незнакомца еще и пальто полностью расстегнуто, обнажая тоненькую рубашку, которая явно не грела ее обладателя. Вопреки ожиданиям, парень не выглядел замерзшим, даже наоборот – его лицо покраснело, а пухлые губы хватали ртом воздух, словно ему и правда было очень жарко.

Качнувшись с пятки на носок, блондин склонил голову набок и со смешком переспросил:

– Ну так что? Нужна зажигалка?

Чонгук, опомнившись, быстро кивнул и подошел ближе, слегка наклоняясь к руке парня, что держал в своих изящных пальцах железную зажигалку с винтажной гравировкой. Огонек отбрасывал длинные тени и в свете слабого пламени было видно, как подрагивали длинные ресницы незнакомца.

– Спасибо, – отстранившись, Чонгук сделал шаг назад, впуская в легкие такую нужную и спасительную дозу никотина.

– Да не за что, – снова хихикнул блондин, щелкая крышкой зажигалки.

– Она у тебя с историей, да? – Чон кивнул на зажигалку, сам не понимая, зачем вообще спрашивает об этом у совершенно постороннего человека, но неловкое молчание – это последнее, чем бы он хотел закончить этот и без того мрачный день.

– Ну, наверное, можно и так сказать, – блондин вяло пожал плечами, не переставая крутить в пальцах небольшую железную вещицу, как какую-то игрушку, – вернее, она много значила для моего брата. Для меня же это просто обычная зажигалка.

Чонгук что-то промычал в знак того, что услышал, и вновь затянулся. Сигаретный дым быстро растворялся в ночном воздухе, а повисшее молчание сильно давило на воспаленный алкоголем мозг. Чон каждой клеточкой чувствовал присутствие парня, что явно не собирался уходить.

Покосившись на блондина, Чонгук заметил, как парень, будто погрузившись в глубокие размышления, запрокинул голову к небу. Он выглядел странным и грустным. Чонгук даже подумал, что, должно быть, именно так он сам и выглядит со стороны – вечно мрачный, молчаливый и потерянный. «Интересно, о чем думает человек, когда так усердно вглядывается в тучи», – Чонгук даже не успел толком сформировать в мыслях этот вопрос, когда ответ автоматически всплыл в сознании, – «ни о чем».

Чонгук не понаслышке знал, насколько пустой может быть голова. Легко думать о чем-то хорошем, когда в жизни мало тревог, а единственная проблема – отчет, который нужно написать до пятницы. Но когда твоя действительность состоит из сплошного однообразия, в котором ты не чувствуешь себя собой – мыслей просто нет. Ты словно попал в замедленную съемку дня сурка и проживаешь каждый день так, будто это вошло в привычку. А это и правда вошло в привычку – просыпаться, чтобы работать, и работать, чтобы просыпаться. В такие моменты тебе не о чем думать. И это невозможно контролировать.

Чонгук не был уверен, что именно чувствует незнакомец и о чем он в действительности думает, прикрыв глаза, но отчего-то Чоном завладело странное убеждение, что они – два посторонних друг для друга человека – и правда в чем-то похожи. Наверное, те шесть банок дешевого пива все-таки дали о себе знать.

Сигарета уже сгорела и начал тлеть фильтр. В повисшей тишине был слышен любой тихий шорох, поэтому Чон и правда слегка испугался, когда незнакомец внезапно подал голос.

– На самом деле я соврал, – опустив голову, блондин посмотрел Чонгуку прямо в глаза и слабо улыбнулся, – для меня это не просто зажигалка. Она принадлежала парню, в которого я был влюблен.

– Тебя бросили? – этот вывод напросился сам собой и Чонгук знал, что не имеет права спрашивать такие личные вещи, однако парень напротив словно сам просил задать этот вопрос.

– Меня и не брали, чтобы бросать, – он продолжал спокойно улыбаться, смотря прямо перед собой, но что-то в Чонгуке сжалось. Должно быть, это была простая жалость. Жалость к незнакомому разбитому сердцу.

– Он знал? – Чонгук пытался проконтролировать свой голос, чтобы тот не звучал слишком уж жалостливо, но судя по тому, как весело рассмеялся блондин, у него ничего не вышло.

– Не стоит жалеть меня, – парень ярко улыбнулся, из-за чего его глаза превратились в полумесяцы, – тебе не идет быть сочувствующим.

Чонгук на это лишь хмыкнул, смотря себе под ноги. Он не был гуру любви и не умел входить в чужое положение, чтобы дать нужный совет. Однако, что такое разбитое сердце он знал по собственному опыту, а не из любовных романов или романтических фильмов. Чонгук знал, как сильно дезориентирует отказ и насколько сильно это выбивает весь воздух из груди.

Хоть это и было давно, воспоминание кажется слишком свежим, а от одной мысли до сих пор скручивает живот. Еще тогда – в школе – он был влюблен в своего одноклассника и по совместительству лучшего друга. Семнадцатилетний Чонгук мало понимал, что происходит и как именно стоит назвать это чувство, но то, что к лучшим друзьям такого не испытывают, он знал наверняка. И возможно, это была лишь глупость, возможно он принял чувство дружбы за любовь, а возможно они просто были слишком юны, но, как можно было догадаться, все закончилось далеко не «хэппи эндом». Первая любовь не оправдала ожиданий, а лучшего друга больше нет. Как и нет чьей-то в этом вины.

С годами Чонгук пришел к выводу, что все произошло так, как должно было. Он не имел ни малейшего представления, как бы развивалась его жизнь, прими друг его чувства тогда. Чон даже уверен, что они не продержались бы долго, сломавшись из-за первых же трудностей. Но все это уже неважно.

Он уехал в Сеул и выполнил все, что так долго планировал. Его жизнь похожа на мечту, ведь так?

– Какие у тебя планы на сегодня? – Чонгук выдохнул, сам себе удивляясь.

Парень вопросительно поднял бровь, улыбаясь уголком губ. Засунув руки в карманы пальто, он снова качнулся, сделав шаг вперед, и с весельем спросил:

– В десять вечера? Ну даже не знаю, – подойдя достаточно близко, блондин заглянул Чонгуку в глаза и снова коротко рассмеялся, – полагаю, я собираюсь принять предложение выпить от какого-то загадочного парня, что вот уже полчаса стоит возле караоке клуба.

Чонгук усмехнулся.

***

Бар, в котором они засели, оказался немногим лучше душного и потного караоке. Однако людей здесь было сравнительно меньше, что добавляло месту лишь огромный и бесспорный плюс. В помещении было довольно темно, а дым, что тянулся от кальяна одного из посетителей, окутывал все пространство, снижая способность хоть что-то видеть практически до нуля.

Единственное, что Чонгуку действительно понравилось – здесь было тихо. Даже фоновая музыка играла еле слышно, что редко встретишь в подобных заведениях. Из раздражающих шумов был лишь треск льда в бокале с виски, который они заказали после недолгого выбора.

Первый глоток алкоголя оказался слишком мерзким и чересчур крепким, но голову медленно заполонял туман, отчего ноющая боль постепенно уходила, и Чонгук расслабился.

Парень, что сидел напротив, также не спеша потягивал напиток и в целом выглядел довольно умиротворенным. Сейчас, сидя в тепле, Чонгук понял, насколько тот на самом деле замерз – его пальцы были красными, а шея, не прикрытая шарфом, наоборот побелела, из-за чего синие вены на ней выглядели слишком уж яркими. И то ли блондин врал, то ли он и правда совсем не чувствовал холода, но виду о своем состоянии он совсем не подавал.

– Так… – Чонгук прокашлялся, – как тебя зовут? Мы даже не представились друг другу.

Новый знакомый поднял свой взгляд от бокала и какое-то мгновение просто смотрел в ответ, словно раздумывая, отвечать на этот вопрос или нет. Когда молчание слишком уж затянулось и Чонгук уже было хотел перевести тему, парень безэмоционально ответил:

– Чимин, – он вздохнул и придвинулся ближе, поставив локти на стол, – а тебя?

– Чонгук.

– Как давно ты ходишь по караоке, Чонгук? – блондин не улыбался и лицо его было по-прежнему спокойным, но в глазах плясали искорки, из-за чего было понятно, что он явно шутил.

– Ох, хожу туда по расписанию каждый вторник, – Чимин рассмеялся и Чонгук не смог не улыбнуться в ответ, – если честно, у нас просто был корпоратив. Я не хотел там находиться.

– Ты любишь корпоративы?

– Нет, но не пойти туда было бы неправильно.

– Так значит ты всегда делаешь то, что правильно?

Обычный вопрос требовал такого же обычного ответа, но Чонгук молчал. Он и правда всегда делал только то, что правильно. В этом нет ничего плохого, но отчего-то Чон почувствовал себя глупо, когда его прямо спросили об этом.

Чимин, казалось, все понял, скромно улыбнувшись и прикрыв глаза. Он ненавязчиво отбивал кончиками пальцев какой-то незатейливый ритм на пыльной столешнице. Через секунду он снова спросил:

– Ты ведь не отсюда, верно?

– Ага, я из Пусана, – Чонгук совсем не удивился. Ему часто говорят о пробивающемся в его речи диалекте.

– Так и знал. Я тоже оттуда, – делая очередной глоток, Чимин не отрывал взгляда от глаз напротив, что слегка расширились в немом шоке.

– Этот мир чертовски маленький, – усмехнулся Чон.

– Ошибаешься, – Чимин откинулся на спинку кресла, продолжая расслабленно улыбаться, – это Корея маленькая. Все, так или иначе, друг с другом знакомы.

Чонгук сощурился, глядя на парня.

– Так, может, и мы на самом деле уже знакомы, м? – он шутил, подавив смешок, глуша его за очередным глотком обжигающего виски.

Чимин ничего не ответил, ограничившись слабым пожатием плеч.

Через полчаса и половину бутылки, мысли окончательно запутались, а вот язык напротив – распутался. Головная боль исчезла, словно ее и не было, и на смену ей пришло такое долгожданное спокойствие. Глаза привыкли к мраку помещения, и Чонгук больше не чувствовал себя неуютно под взглядом блондина – он просто смотрел в ответ.

Они говорили ни о чем и обо всем сразу. За эти несчастные пару часов Чонгук понял для себя несколько вещей: во-первых, ему стоит подтянуть свои знания по вселенной Гарри Поттера. Чимин, узнав, что его новый приятель не смотрел ни единого фильма, чуть не упал в обморок, и, как считал Чонгук, это была существенная проблема. Второй вещью, что пришлось осознать этим вечером, оказалось то, что Чимин, родившись в Пусане, никогда не пробовал холодный суп с лапшой. И это было настолько дико слышать, что Чонгук, сам от себя такого не ожидая, пообещал однажды накормить младшего этим чудесным блюдом. То, что Чимин младше – было третьей новостью, которая почему-то шокировала, хотя, казалось бы, причин для удивления не было. А когда они обсуждали свою любимую музыку, и блондин пустился в рассуждения о «twenty one pilots», Чонгук и вовсе завис. 

Чимин красивый.

В этой мысли не было ни грамма пошлости или двойного смысла, лишь констатация факта. Чонгук смотрел, как парень постоянно запускал руку в волосы, словно пытаясь поправить испорченную прическу, и, казалось, Чимин и не знал, как прекрасно выглядит в своей небрежности. Его пальцы перебирали светлые пряди, а вокруг глаз собирались морщинки от яркой улыбки. Блондин делал вид, а может и правда не замечал, прикованного к себе внимания темных глаз, а Чонгук мог лишь радоваться, что не приходится ничего объяснять. 

Честно говоря, никто из них так и не понял, в какой момент диалог стал таким насыщенным и открытым. Отчего-то говорить оказалось слишком легко, и Чонгук мог бы списать это явление на алкоголь в крови, но сегодня врать себе хотелось в последнюю очередь. Чон просто знал, что дело в сидящем парне напротив. Вялотекущие реплики, бессмысленные вопросы и нудные разговоры просто не вязались с образом Чимина, каждое слово которого словно несло в себе какой-то интерес.

С Чимином хотелось говорить.

Мир все еще был серым, а мысль, что завтра придется снова идти на неинтересную и никому ненужную работу, только добавляла масла в огонь. Но все же… В тот момент, впервые за, казалось, вечность, Чонгук почувствовал, что он может хоть иногда быть обычным парнем, выпивающим в баре с другом, пытаясь скоротать время. Это чувство опьяняло не хуже любого виски.

– Фредди Меркьюри не был геем, Чимин!

– Ну а кем он был? – Чимин во всю смеялся, а щеки его покраснели, – о его ориентации говорил весь мир!

– Ну и что? Если весь мир будет говорить, что ты гетеро, ты же не полюбишь женщин! – блондин пнул его под столом и Чонгук рассмеялся, откидывая прядь волос со лба.

– Брайан Мэй говорил, что Фредди даже не скрывал никогда своей тяги к парням! – Чимин активно жестикулировал, увлеченно тараторя, а Чонгук лишь показательно качал головой.

– Ты упускаешь главное, мой дорогой друг, – нахмурившись, Чонгук комично поднял указательный палец, – Брайан говорил это уже после смерти Фредди! Потому что это было выгодно!

– Это просто было правдой!

Чонгук хохотнул на это заявление и придвинулся ближе.

– Фредди говорил, что его всегда неправильно интерпретировали, понимаешь? Его образ просто шел вразрез с устоявшимися нормами.

– Просто признай, что он всегда молчал о своей ориентации, потому что она была «неправильной» в глазах общественности, – Чимин кивнул, словно соглашаясь с самим собой, и сложил руки на груди.

Чонгук неосознанно отзеркалил его действие, продолжая настаивать:

– Да, а еще он говорил, что никогда не будет говорить о своих предпочтениях, потому что он разумный человек, – хмыкнув, Чон слегка наклонил голову, глядя в глаза блондина, – по его словам, быть геем – не модно.

– Именно поэтому он был бисексуалом.

– Да, именно так.

Через мгновение они оба взорвались смехом. Легкие болели от перенасыщения кислородом, а мышцы живота скручивало от спазмов.

Глаза Чимина практически пропали от широкой улыбки, пока тот пытался справиться с эмоциями, заваливаясь от смеха куда-то набок. Его волосы растрепались еще больше, щеки горели огнем, а губы блестели от постоянного облизывания. Глядя на него, Чонгук ощущал себя так свободно, как никогда раньше, хотя успел забыть, что вообще так умеет – болтать ни о чем, по-дружески спорить и вот так легко смеяться, словно еще пару часов назад не хотелось выйти в окно и остаться навечно погребенным под серой рутиной.

Чонгук впервые подумал о том, что быть живым – не так уж и плохо.

В баре было душно, а дымовая завеса кальянов из-за отсутствия вытяжек въедалась в глаза и те слезились. В воздухе мерзко пахло мокрой прогнившей древесиной. Видимо бармен прошелся тряпкой по столам для посетителей, желая смыть грязь и облагородить общий вид. Не то, чтобы ему удалось, но это все сейчас не играло особой роли.

В данный момент это место казалось Чонгуку отдушиной, а отсутствие нормального света полностью возмещалось искорками в глазах напротив. Лед в бокалах растаял, но никто не спешил просить новый. Время просто остановилось на какой-то миг и прерывать наваждение, запуская бег часов – казалось кощунством.  

Чон не мог отвести взгляд. От Чимина, от его легкой улыбки, которую просто невозможно было игнорировать, от его взгляда, который казался теплым, но в то же время каким-то далеким, от его пальцев, что покручивали неизвестно откуда взявшуюся зажигалку, открывая тяжелую крышку и вновь защелкивая ее. Механизм явно уже не работал так хорошо, в силу времени и пустившей свои корни ржавчины. Старая, не приспособленная к работе вещь. Но вероятно очень дорогая для своего владельца.

– Почему у вас не получилось? – внезапно задал вопрос Чонгук, – ну, с тем парнем.

На лице Чимина не дрогнул ни один мускул, а улыбка просто застыла, словно намертво приваренная сваркой металлическая балка, но на какую-то секунду в глазах блондина мелькнуло напряжение, приправленное небольшой дозой грусти. И Чонгуку этой секунды хватило, чтобы понять – поднимать эту тему не стоило.

Взаимное веселье, что всего пару минут назад сопровождалось смехом, отступило, и между ними снова повисло это странное ощущение, которое заставляет опустить глаза и противно поежиться. Это то самое чувство дискомфорта с незнакомыми людьми. Когда не можешь найти общих тем, а слова не хотят складываться в предложения. Будто ты не до конца уверен, что можешь говорить, а что нет.

– А почему ты ходишь на работу, в которой не видишь ни единого смысла, Чонгук?

Взгляд Чимина удивительно ясный, пробирающий насквозь, как ледяной ветер в промозглую погоду. Чонгуку даже кажется, что парню вовсе и не нужен ответ – он и так его знает. И от этого вдвойне досадно.

– Как это связано? – Чонгук хмурится.

– Многие люди стремятся к своим мечтам, часто совершая не совсем логичные и верные поступки. В голове звучит одно – «Мне это нужно», а причины отходят на второй план. Однако часто бывает и так, что, добившись того, чего всегда хотел, ты больше не видишь это своей мечтой, и все теряет смысл. И какой можно сделать вывод? – усмехается блондин, – люди меняются. Остается только либо принять это как факт, либо продолжать упорствовать, будучи приваленным тонной тоски.

Чимин делает глоток виски и прикрывает глаза, а Чонгук глубоко задумывается. Если все изначально обречено на провал, то зачем вообще пытаться что-то построить? Есть ли смысл хотеть чего-то лучшего, если все подвержено изменениям, и ты никогда не будешь знать, в какой момент все канет в небытие? Следуя этой логике, никто в этом мире никогда не получит то, что хочет. И то ли из-за упрямства, то ли в силу оставшегося в нем кусочка надежды, но Чонгук отказывается принимать такое за истину.

– Но ведь никто не сказал, что, упорствуя ты все равно не получишь желаемое. Иногда достаточно сделать лишь один – последний – шаг. А упустить свой, возможно, единственный шанс из-за того, что сдался раньше времени – просто глупо, – Чон говорит твердо и быстро. Он не сомневается в своих словах, однако хочет, чтобы Чимин засомневался в своих. И когда тот внезапно мягко улыбается, Чонгук вовсе не чувствует себя победителем. Прямо сейчас он просто с треском провалился.

– Все верно, Чонгук, – блондин не отводит своего теплого взгляда, а его пальцы невесомо касаются его, Чонгука, руки, словно в утешающем жесте, – но знаешь, все люди счастливы по-разному, вот только несчастны – одинаково.

***

– Я раньше увлекался такими. Даже гравировки сам делал, – смотря на зажигалку в руках нового знакомого, отмечает Чонгук, слова которого кажутся неразборчивыми из-за зажатого между губ фильтра. Чимин лишь понимающе хмыкает, доставая и свою пачку сигарет.

Выйти на улицу в такую погоду казалось самым глупым решением, однако слова бармена о том, что уже два часа ночи и помещение закрывается, буквально заставило вывалиться из тепла в сырую и холодную действительность.

О том, что в разговорах совершенно незаметно успело пролететь четыре часа, Чонгук предпочитает не думать.

Они молча курят, каждый погруженный в свои мысли, и как бы Чон не хотел узнать, что же вертится в этой блондинистой голове, думы ее обладателя словно тайна, покрытая за семью печатями. Чимин действительно цеплял своей загадочностью. За этот вечер, что плавно перетек в ночь, он будто бы говорил много, но в то же время ничего. Младшего хотелось понять. Хотелось еще послушать его рассуждений и посмотреть, как искренне он умеет улыбаться.

Чонгук сам ловит себя на том, что заинтересован. Отвыкший от подобных чувств, парень сначала сильно пугается, пытаясь в своей же голове найти этому опровержение, а потом все же принимает как данность, ведь не заинтересоваться Чимином кажется чем-то из ряда вон.

– Мы могли бы увидеться завтра? – полу-спрашивает полу-утверждает Чон и сам же морщится от мелькнувшей в его голосе надежды.

Чимин ежится от холода и его тело пробирает крупная дрожь. Чонгук, смотря на него, жалеет, что не взял сегодня шарф.

– Я завтра уезжаю обратно в Пусан, – парень тушит фильтр о ближайший мусорный бак, после чего выкидывает его и тут же прячет покрасневшие руки в карманы пальто, – и, думаю, вряд ли вернусь.

Чонгук на мгновение замирает, пытаясь переварить услышанное. Новость бьет по нему сильнее, чем следовало. Чимин уезжает. И больше не вернется. Следовательно, они больше никогда не встретятся.

И хоть Чон и понимает, что, по сути, они малознакомые люди, которые встретились впервые лишь четыре часа назад, но расставаться вот так – нехорошо, неправильно и просто банально грустно.

Сердце пару раз довольно ощутимо сжимается и Чонгук тяжело выдыхает. Чимин – словно полоска света по ту сторону закрытой двери, за пределами которой вокруг сгущается темнота, но осознание того, что рядом есть свет не позволяет утонуть в страхе. Рядом с таким светом просто не хочется бояться всех этих монстров под кроватью. Они света боятся, не рискуют вылезти. А Чонгук, живший долгое время под той самой кроватью, с монстрами в обнимку, впервые захотел добровольно на свет выйти. И не сгорел, как оказалось, а лишь согрелся.

Под кровать Чонгук больше не хочет. Не в этот раз.

– Может тогда посидим у меня? – голос отчего-то не слушается и кажется хриплым. Чимин удивленно поднимает брови, – ты уезжаешь, и мы больше никогда не встретимся, нужно наговориться вдоволь на дорожку.

Чимин молчит довольно долго, то хмурясь, то кусая губы. Он явно мечется, как бы поступить, а у Чонгука в голове выстраивается целый список аргументов, почему младший должен принять приглашение. Однако список так и не понадобился.

– Ладно, пойдем, только давай сначала выкурим еще по одной?

Чонгук старается скрыть так и норовящую вырваться счастливую улыбку.

***

Квартира Чонгука не очень большая, зато оформлена дорого и со вкусом. Чон никогда не жалел денег на жилье, считая, что нужно жить там, куда хочется возвращаться, соответственно и уютом пренебрегать не стоит.

Зайдя в квартиру, сразу попадаешь в гостиную – светлое просторное помещение, выполненное в минималистическом стиле, с окнами чуть ли не вовсю стену и белыми кожаными диванами. Смежная с гостиной кухня не особо-то и отличается стилистикой, как, собственно, и все помещения – просто, светло и комфортно.

Это казалось весьма ироничным. Белый дом, но такая серая жизнь. Место, куда, в идеале, хотелось бы возвращаться, стало тюрьмой, слепящей глаза. Удобная качественная мебель, что должна была создавать комфорт, стала цепями, жгущими кожу. И даже воздух здесь казался сухим и безжизненным, словно последние крупицы спасительного кислорода, покинувшие раскаленную пустыню в полдень.

Чонгук не любил это место. Он долго и отчаянно пытался что-то исправить, покупая живые цветы, которые гибли, как бы хорошо парень за ними не ухаживал, ароматические свечи, что лишь заставляли задыхаться, различные диффузоры и увлажнители воздуха. Чонгук, казалось, испробовал все. От мелких деталей до капитального ремонта, в ходе которого полностью изменил стиль. Но ничего из этого так и не смогло помочь дому стать живым и настоящим. Это была лишь большая и красивая клетка, где есть все, что нужно, и ничего из того, что хочется.

Приглашать сюда гостей не входило в планы. По правде говоря, у Чонгука вообще никаких планов давно уже не было. День за днем он живет по уже отработанному сценарию, нарушать который нет ни времени, ни желания. Однако, проходящий в глубь квартиры парень, светлые волосы которого торчали в разные стороны из-за прерывающегося ветра на улице, сломал все графики и уничтожил закоренелую статистику.

Чонгуку бы испугаться. Закрыться. Отвернуться. Вот только глаза не слушаются, вглядываясь в такой красивый профиль, а ноги будто приросли к полу, невидимыми лианами затрудняя передвижение. Чонгук никогда не хотел признавать, что прирос к одному месту, что почти не двигается, а страх перемен так прочно сидит где-то внутри, что полностью лишает способности видеть хоть что-то за пределами белых стен. Однако само присутствие Чимина буквально кричит о том, что перемены уже произошли. Будто окно, что вечно было запечатано, не пропуская свежий воздух, внезапно открылось, и мощный порыв ветра снес все, что Чонгук так долго оберегал.

И это не казалось страшным. Чонгук подумал, что в кои-то веки поступил правильно, не отпустив этого парня так просто. И пускай привычный ход вещей покрылся небольшими трещинами, склеить которые будет довольно непросто, Чон уверен, что все не зря.

Он не был фаталистом и уж тем более не верил в удачу, но волей случая или чего-то еще Чимин оказался у него дома. Попивая персиковый чай, что Чонгук заварил, как только они пришли, блондин говорил о глупостях вроде любви к розовому цвету или недавно просмотренному сериалу с Лили Коллинз. Это были разговоры ни о чем, но та легкость, с которой Чимин делился своими мыслями, казалась самой притягательной вещью в мире. И Чонгук совсем не думал, сколько они знакомы и что вообще здесь делают. Из его памяти будто стерлось все, чем он жил еще несколько часов назад, а единственной вещью, что действительно беспокоила была не завтрашняя работа или еженедельный отчет. Все, о чем он думал – как бы уговорить Чимина задержаться тут подольше.

– Ты встречаешься с кем-то? – спросил Чимин, подхватывая пальцами ярко-розовый макарун. От укуса сладость крошилась, покрываясь мелкими трещинками, а вылезающий по краям крем блондин ловко подхватывал губами, не давая тому упасть.

Чонгук пытался не смотреть. Выходило не очень.

– Нет, – под внимательным взглядом Чон поперхнулся, тут же делая огромный глоток спасительного чая, – по правде говоря, я и влюблен-то был лишь однажды.

Чимин выглядел искренне удивленным.

– Это был мой друг, – Чонгук слабо улыбнулся, – мы были подростками и, думаю, он просто испугался.

Хмыкнув, младший понимающе кивнул и, казалось, о чем-то задумался. Приглушенный свет гостиной, где они и сидели, мягко ложился на светлую кожу, а отбрасываемые тени плавно двигались от мерного дыхания. На губах Чимина остались еле заметные крошки десерта, которые тот либо не чувствовал, либо не считал нужным убрать. Невольно в голове пронеслась мысль о том, как интересно было бы попробовать съесть эти крошки с чужих губ. Чонгук был почти уверен, что еще никогда макаруны не казались такими сладкими.

– Тот парень… – Чонгук вздрогнул от тихого голоса, что отражался от светлых стен, – он не знал, – Чимин улыбался, смотря куда-то вниз, но Чонгук этой улыбке не верил. Он знал, как выглядит младший, когда искренняя улыбка озаряет его лицо, мерцая маленькими звездочками на дне глаз. Сейчас и близко ей не пахло, – он уже был влюблен, так что я решил ему не рассказывать.

– Но ведь можно было попытаться…  – осторожно начал Чонгук.

– Да, но, – перебил Чимин, подняв глаза, – он был влюблен в моего брата.

Воцарившаяся тишина вовсе не была неуютной. Чимин молчал, покусывая губы, а Чонгук, смотря на него, недоумевал, почему все так несправедливо. Нет, он знал, что жизнь – не диснейленд, мечты просто так не сбываются, а чудеса нужно заслужить, но Чимин точно не должен быть тем человеком, желания которого кто-то стирает в порошок. Чонгук готов понять то, что у него самого ничего не вышло, он не видел в этом проблемы, но тот факт, что даже у такого парня, как Чимин, все шло не гладко, вызывает чувство дискомфорта.

Смотря на то, как уныло выглядит младший, хоть и всеми силами старается это не показывать, Чонгука разрывает на части. Видеть Чимина поникшим оказалось выше его сил. На секунду Чон даже подумал, что хочет лично найти того парня и потребовать объяснений.

Чимин вовсе не был загадочным, как казалось на первый взгляд. Просто он был грустным. Таким же потерянным, как и сам Чонгук, что не может найти своего места. Чувство схожести между ними, которое возникло при самой первой встрече возле того караоке клуба, разгорелось только больше.

Чонгук не жалел и не сочувствовал. Он понимал. Понимал, каково это – быть задушенным собственными мыслями, без возможности выбраться, когда привычная жизнь кажется ничем особенным, только повтором предыдущего дня, что тянется годами. А самое печальное, что даже если сбежать, оставив все прошлое и настоящее позади, под толстым слоем оседающей пыли – ничего не изменится. Можно пытаться забыться в новых городах и людях, можно полностью сменить направление, но правда остается таковой – от себя не убежать.

И даже несмотря на то, что Чонгук понятия не имеет, что конкретно произошло в жизни младшего, как давно были те события и как сильно он переживает по этому поводу, единственное он знает наверняка – подрагивающие пальцы, опущенный взгляд и слабая полуулыбка – далеко не признак того, что все хорошо.

Чимина хочется спрятать. Закрыть собой от любых тягот этого мира. Хочется смотреть на его горящие глаза, когда он что-то увлеченно рассказывает, покупать ему сладости каждый вечер и просто быть рядом.

Вот только прятать и укрывать негде. Чонгук и сам находится в капкане своих надежд, которые, наплевав на истину «надежда умирает последней», гибнут одна за другой каждый божий день. Он больше не знает, что правильно, а что нет, Чонгук не знает, куда ему идти и что делать. Он просто не понимает, что ему нужно.

И он хочет сказать. Хоть что-нибудь. Но даже банальное «все будет хорошо» застревает где-то в горле, отзываясь неприятной давящей болью на чужую боль, не почувствовать которую может только труп. Чимин застыл и будто даже дыхание задержал. Так близко, что если протянуть руку, можно коснуться его плеча, но в то же время так далеко, что любые сказанные слова дойдут со скоростью написанного письма, отправленного из прошлой эпохи.

И Чонгук молчит. Впитывает в себя этот печальный образ светлых и мягких волос, высокого гладкого лба, глаз, обрамленных пушистыми ресницами, полных розоватых губ, что поблескивают в свете настенной лампы.

Чимин красивый.

Настолько красивый, что хочется заплакать. И Чон бы непременно заплакал, находись он один. Этот парень вызывает бурю эмоций. Их хочется запомнить в деталях, смаковать каждый момент по миллиону, нет, миллиарду тысяч раз, прокручивать мгновения в голове столько, сколько понадобится, чтобы избавится от реальности, что давит на плечи неподъемным грузом. 

Чонгук проиграл. Окончательно и бесповоротно сдался.

– Ну, что было, то было, – нелепо хихикая, Чимин пожал плечами, – прошлого уже не вернуть.

Младший неуверенно улыбался, видно, пытаясь вернуть прежнее расположение духа, а Чон дышал через раз, не отрывая взгляда от грустных глаз, смотрящих прямо и как всегда пронзительно, словно читают его, Чонгука, насквозь.

Чонгук давно уже перестал быть уверенным хоть в чем-то. Он только убегал, закрываясь тоннами замков и никого не подпускал к себе. Он искренне полагал, что не готов.

Но, возможно, минута, когда мы считаем, что не готовы, – и есть та самая минута, когда мы готовы больше всего.

Подавшись вперед, Чонгук не думает, как выглядит со стороны и что о нем подумают. Им движет неизвестное до этого момента чувство теплоты, от которого сводит ноги, а сердце стучит слишком уж громко, отдаваясь ударами где-то в ушах. Он не жалеет и не отступает, даже когда видит расширившиеся в удивлении глаза напротив.

Чонгук просто целует. Легко и ненавязчиво касается своими губами чужих, словно в успокаивающем жесте, и теряет голову от того, что догадка оказалась верной – и правда сладко.

Чон никогда не чувствовал фейерверков от поцелуев и только усмехался, читая то, как описывают это в любовных романах. Он пренебрежительно говорил, что все это сопливая чушь, написанная только в целях коммерции, и уж точно не думал, что однажды пожалеет о своих словах.

Но сейчас, касаясь полных и мягких губ Чимина, Чонгук готов поклясться – тут не то, что фейерверки – целый мир взорвался, оставляя под своими руинами его, Чонгука, сердце.

Время остановилось и Чон впервые был ему благодарен. Прошедшие несколько секунд ощущались часами, за которые произошло ничего и все одновременно. И если раньше казалось, что Чимин одним лишь взглядом проникает куда-то в душу, за пределы тщательно выстроенных стен, то сейчас он и правда проник туда, и даже пошел дальше. Говорить или объяснять ничего не хотелось. Просто не было необходимости. Чонгук и его мысли лежали на поверхности, обездвиженные чужими губами, которые внезапно двинулись в ответ.

Чимин – это свет за закрытой темной дверью. Недосягаемый, но желанный. Спасительный и теплый. Чонгук эту дверь собственноручно открывает, выходя из клетки постоянной темноты. И первое время морщится от яркости, глаз открыть не может. Даже думает в знакомую и уже привычную ночь обратно вернуться, вот только ласковые руки, что лишь слегка касаются, но по ощущениям в тисках держат, убежать не позволяют. Не сейчас. Никогда.

Чимин переплетает их пальцы и слегка сжимает, не дает и шанса передумать. А Чонгук и не хочет. Он сминает чужие губы и понимает, что то, насколько мягкими они казались изначально и то, какими ощущаются в итоге – ни в какое сравнение не идет. Чонгук почти сошел с ума.

Под веками тени пляшут, пестрят маленькими искорками, которые то пропадают, то исчезают от трепета ресниц. Дыхание, давно уже сбившееся, становится одним на двоих, а руки, словно живущие отдельно от тела, по мягкой коже проходятся, оглаживают, сдавливают. И можно подумать, что ближе уже некуда, но хочется.

Еще больше. Еще сильнее. Еще глубже.

Хочется забраться так далеко, чуть ли не под кожу нырнуть, лишь бы это чувство не остывало, не ускользало, как песок сквозь пальцы.

И если это Чимин имел ввиду, говоря, что все люди счастливы по-разному, зато несчастны – одинаково, то Чонгук готов остаться таким несчастным хоть до конца своих дней. Лишь бы рядом, лишь бы здесь и сейчас. Еще никогда он не чувствовал себя таким целостным, таким правильным и нормальным.

Ощущать губы Чимина на своей шее кажется самой естественной вещью во вселенной, словно так было всегда. Все, что было до – померкло, утратив свою и без того невысокую ценность. В эту секунду не было ничего важнее человека рядом, и когда на пол полетела непонятно как скинутая рубашка, голова перестала функционировать окончательно.

Чонгук полностью потерялся в звуках, прикосновениях и взглядах. Невозможно было разобрать, где и чье, потому что чувства перестали быть чем-то личным и неприкосновенным. Чимин делился собой без остатка, а Чон с трепетом принимал, мысленно обещая беречь, как самую большую драгоценность.

Разряженный воздух комнаты действовал опьяняюще, а тишина, словно ножницами, разрезалась общими вздохами, и Чонгук подумал, что еще ни разу не слышал ничего прекраснее.

Кожа горела огнем от прикосновений, губы саднило, а сердце заходилось в одному ему ведомом ритме. И даже температура воздуха накалилась до того, что легкие плавились от нехватки кислорода.

Наверное, это на самом деле и зовут близостью. Когда вы едины не столько физически, сколько эмоционально. Когда даже без слов все становится очевидным и не требует лишних и таких ненужных объяснений. Когда ты молча целуешь, а тебя целуют в ответ.

Засыпая, Чонгук думал, что наконец-то нашел то, ради чего проживал каждый свой серый день, непонятно на что надеясь. Он думал, какой же удачей было устроиться на работу именно в эту компанию. Как сильно ему повезло, что коллеги любили корпоративы и караоке клубы. Как же хорошо, что он забыл свою дурацкую зажигалку.

Рядом посапывал Чимин, уснувший, казалось, за секунду, а Чонгук нежно обнимал, вдыхая запах его волос.

Как выяснилось, не нужно покупать свечи или цветы, чтобы квартира казалась живой. Достаточно лишь прижимать к себе хрупкое и такое прекрасное тело, наслаждаясь разливающимся по венам спокойствием.

В темной комнате, за закрытой дверью, кто-то включил свет. Больше там не будет страшно, а монстры, что жили под кроватью, испарились, оставив после себя лишь воспоминания.

Сегодняшней ночью Чонгук наконец-то выспится.

***

Ровный и мелодичный голос, объявляющий станцию «Тэджон», почти заглушили крики детей, звонкий смех которых отражался от стен вагона, эмоциональный разговор каких-то девушек и причитания пожилой пары, что сетовали на слишком долгий, по их мнению, путь. Все звуки сливались в единую какофонию, не давая расслабиться и спокойно подумать.

Мысли Чонгука, прислонившегося к окну поезда, сквозь которое еле-еле пробивались лучи полуденного солнца, были где-то далеко.

Когда-то он точно также сидел на пассажирском сидении по дороге домой.

Тогда все было иначе. Рассуждения были проще, жизнь легче и даже солнце светило по-другому. Семнадцатилетний Чонгук был воодушевлен всем, что только видел. Во всем находил вдохновение, словно это было не сложнее, чем сорвать цветок ромашки, что рос вдоль дороги, которая вела к школе.

Будучи старшеклассником, Чонгук ни в чем себе не отказывал, часто прогуливая уроки, во время которых катался на скейте, цепляясь за бампер выезжающей со двора первой попавшейся машины. Он пил газировки, купленные в старом ржавеньком автомате, мелочь для которого приходилось искать по всем карманам своих вельветовых брюк.

Чонгук любил петь. Он крал у своего брата, который профессионально занимался музыкой, дорогую и люксовую гитару. Неумело перебирал струны и воображал себя звездой. А потом в ходе очередного воображаемого концерта случайно рвал эти самые струны, получая от матери смачный подзатыльник.

А иногда наказания были и пожестче, ведь Чонгуку море было по колено, он не думал о возможных рисках, вылезая поздно ночью из окна своей комнаты, чтобы вместе с Хосоком отправиться искать цветы, что распускались только в темноте. В ту ночь их поймала полиция, тут же вызвав родителей. Хосок смеялся, повторяя: «Не дрейфь, Чонгук-и, настоящие искатели приключений и не с таким справлялись», а вот у самого Чона еще полторы недели спина болела. Это была плата за вмиг поседевшие волосы его родителей.

Они с Хосоком вообще много всего творили и никогда не отдавали себе в этом отчет. Девиз их дружбы, напечатанный на белом листе у входа в небольшой гараж, что служил им убежищем, гласил: «Юность все простит». И она правда прощала.

Это было время разбитых коленей, что вечно заклеены пластырем, ванильного мороженого за пятьсот вон и ярко-малиновых рассветов, встречать которые обязательно нужно возле железной дороги, ведь речитативы поездов – это тоже музыка.

Пусан утопал в зелени, а кроссовки Чонгука – в грязи. Но это не казалось таким важным, были вещи и посерьезнее. Весна принесла Чонгуку любовь.

Дружили они с Хосоком со средней школы, вместе влезали в неприятности и вместе из них выпутывались. Чонгук дышал их встречами и задыхался расставаниями. Прошло немало времени, прежде чем он понял – обычно друзья не хотят поцеловать друзей.

Чонгук влюбился. Сильно и бесповоротно. Чувства разрывали его изнутри, пытаясь найти выход, а каждый нечаянно брошенный в его сторону Хосоков взгляд, каждая светлая улыбка, дарящая надежду – заставляли парить где-то над землей, за мыслимыми и немыслимыми пределами.

Чонгук светился от счастья, а порхающих над цветами бабочек, что кружили возле дома, шутливо спрашивал: «Как вы вырвались из моего живота?».

Долго скрывать не получилось, любовь лилась из Чонгука, как морской прилив, затапливающий теплый песок.

Но Хосок не понял. Испугался. Отвернулся. И весна больше не казалась такой прекрасной. Приключения закончились, а бабочки куда-то испарились, оставляя после себя лишь мнимый звук трепета маленьких крылышек. Прилив затопил собой не только песок, но и сердце Чонгука.

Воспоминания поблекли, цели изменились, а чувства заморозились на долгие и долгие годы. Но ни тогда, ни сейчас Чонгук не был один.

Отголосками прошлого в голове всплывают давно забытые картинки белокурых, вечно завивающихся, волос. Эхом отдается легкий смех и невинное: «Не грусти слишком много, хен. Мой брат просто придурок». Этот мягкий голос звучит в ушах, воскрешая память о глазах, что утешающе улыбались, вторя улыбке пухлых губ, и о нежных похлопываниях по плечу маленьких и аккуратных пальцев.

У Хосока был младший брат. Как казалось тогда, совсем еще мальчик, чтобы брать его с собой в их экстремальные похождения. Он был слишком невинен, робок и юн. Чонгук редко общался с ним и еще реже воспринимал всерьез. Но тем не менее парнишка всегда был рад чем-то помочь, встречая двух друзей самой яркой из всех возможных улыбок.

Светловолосый никогда не обижался, получая отказ на просьбу пойти с ними, лишь понимающе улыбался, возвращаясь в дом. Он не был навязчивым или капризным, но к Чонгуку питал особый интерес, стараясь быть во всем на него похожим. Вот так младший впервые и попробовал курить, тут же закашливаясь и утирая непроизвольно выступившие слезы. Он давился, но все равно продолжал подносить фильтр к губам, просто потому что видел, как курит Чонгук, а все, что делает старший – априори круто. Немногим позже он даже выкрал у брата зажигалку, которую тому когда-то подарил Чон.

Чонгук не придавал этому значения, его мыли были максималистичны, а поступки слишком импульсивны. Все изменилось. Друзья перестали быть друзьями, разъехавшись кто куда, а память о светловолосом юноше, что всегда был где-то рядом, померкла, покрываясь пылью и паутиной. Из воспоминаний стерлось даже имя.

С желанием сбежать появилось и желание забыть. Переехав в Сеул, Чонгук больше ни о чем не хотел переживать, открывая новую главу своей жизни. Он искренне верил, что поступает правильно, сжигая мосты и захлопывая все двери. Чонгук больше не стремился чувствовать себя нужным или важным, он не хотел наделять кого-то огромной ценностью, потому что помнил, что реальность не совпадает с желаниями, а значит и смысла нет.

Но жизнь – ироничная штука. Забыв того, кого помнить был обязан, Чонгук на свои же грабли напоролся. Ему вернули все то, что задолжали, когда много лет назад Чон просто-напросто сбежал.

Чимин ушел.

Исчез, как и тогда – больше десяти лет назад – не предупредив и ничего не сказав, с первыми лучами солнца, как только те окрасили хмурое свинцовое небо. Он растворился в пространстве, словно его никогда и не существовало. И Чонгук почти поверил, что все нежные и тоскливые взгляды, все бережные прикосновения, что разгоняли по венам кипящую кровь, ему просто приснились. Он почти поверил, что воспаленный мозг сыграл с ним в злую шутку.

Но ноющее сердце – это точно не шутка и не розыгрыш. Чонгук больше не шутил.

Он не пошел на работу, наплевав на разрывающийся от звонков телефон, взял ближайший билет до Пусана, где не был, казалось, два столетия, и словно подгоняемый пожаром помчался на поезд.

Эмоции были в смятении, в голове творился настоящий хаос. Но бушующий в крови адреналин будто подбадривал – наконец-то все идет так, как нужно.

Платформы, вагоны, люди и проводники – все пролетело куда-то мимо внимания. Чонгук лишь об одном думал – о мальчике, чьи светлые волосы развивал нежный весенний бриз, чей взгляд даже спустя годы остался таким же ясным и пронзительным, и даже голос, что стал на пару октав ниже, словно вообще не изменился.

Чонгук ругает себя, такую сильную вину чувствует, что не узнал, не понял, не почувствовал. Впервые в жизни он действительно на себя злится, что позволил всем этим годам давить без остановки, без шанса остановиться хоть на миг и просто вздохнуть. Он и предположить боится, сколько всего упустил, сколько не замечал и сколько напрочь забыл.

Однако образ Чимина рисуется в голове таким невероятно ярким, что Чонгук просто с ума сходит, каким образом его так сильно подвела собственная память. Таких, как Чимин, не забывают. Такими восхищаются, любуются… О таких мечтают.

Чимин – это не просто воспоминание из юности, как одно из тех, что не помнят большую часть времени, но в определенный день прокручивают в голове в силу ностальгии. Чимин – это воспоминание о доме, родных краях, весне и море. Чимин – это трепетные объятия и мягкие поцелуи. Чимин – это и есть воспоминания.

И теперь Чонгук не отпустит. Сделает все возможное, чтобы младший точно услышал, как громко на самом деле порхают бабочки, трепеща своими маленькими крыльями. Чонгук непременно докажет, что бабочки эти у него внутри, просто нужно прислушаться. Он заставит Чимина поверить, что объятиями можно решить любую проблему, а поцелуем рассказать о своих чувствах можно громче, чем словами. Чонгук во всем сможет убедить.

Осталось лишь встретиться.

Чонгук не знает ни номера телефона, ни адреса Чимина, но, когда поезд подъезжает к конечной станции, Чон не сомневается – он найдет.

Пусан встречает теплой погодой золотого сентября. Солнце, не стесняясь, греет так, словно забыло, что сейчас осень, а не цветущая весна, и Чонгук улыбается.

Искренне и свободно.

Он идет вперед, сам не зная куда, а рука в кармане пальто сжимает винтажную зажигалку с выгравированным на ней «JK» и короткую записку, где аккуратным и ровным почерком Чимина выведено: «Парня, в которого я был влюблен, звали Чон Чонгук».