Глава 9
Кажется, в этот момент я всем своим телом, каждой косточкой почувствовал, что повзрослел. Передо мной стоял брат – все такой же, как и всегда, растерянный и беззащитный. Но такой родной – мой брат. И я никому на свете не позволю так обращаться с ним. Откуда во мне проснулись эта уверенность и сила, я не знал. Но я представил, будто тогда на меня смотрел мой отец, и я не позволил себе подвести его. Сейчас, и никогда больше. Я взял всю волю в кулак и подошел ближе. На лице не дрогнул ни один мускул.
— Твоя сила не дает тебе права унижать слабых. Попробуй сразиться с ним умом, и ты сразу же проиграешь. Ты не стоишь и мизинца моего брата. – Они все, видимо, настолько не ожидали услышать что-то подобное, поэтому молча слушали, уставившись на меня. А я продолжал. – Мы – альбиносы, а не умственно отсталые, за которых вы нас все тут держите. Попробуй хоть еще раз к нему притронуться – и ты пожалеешь об этом.
Я перевел взгляд на остальных парней в туалете.
— Вы все. Вы все пожалеете.
Секундное молчание, во время которого, наверное, только глухой не услышал бешеное биение моего сердца. Затем, Себастьян, видимо все-таки решил, что я шучу, и подзатыльником снова направил лицо Тима в раковину. Ну, жирная мразь, – подумал я. Я не посмотрю на твои габариты! Дальше все как в тумане. Кровь наполнила пульсирующие виски, и мои движения, пробудившиеся внезапной яростью, были совершены до того, как разум вернулся в мою светлую голову. Я взялся одной рукой за голову Себастьяна и наклонил его в соседнюю раковину. Но, видимо, эта новая сила была в разы мощнее прежней, и я сам от себя не ожидал этого. И Себастьян не ожидал, поэтому, наверное, и не был напряжен, и его голова была такая легкая, почти невесомая (под соусом ярости, по крайней мере). Его лоб встретился с раковиной, это было слышно отчетливо.
— Какого хре... – едва слышно произнес униженный он, схватившись обеими руками за лицо. На одной из них остались кровавые следы от его слегка перекосившейся брови.
И в этот момент во мне уже не было того душащего чувства страха и ожидания наказания от его руки. Но и чувства гордости тоже не было (хотя, если задуматься: припечатать к раковине самого Себастьяна Нойера на глазах у всех – это ли не сюжет из какой-то фантастики?). Пока все стояли слегка в коматозном состоянии, я взял брата за руку, натянул коварную улыбку выходя из помещения, и сказал:
— Пожалуйста, не будите во мне зверя. Он у меня далеко не пушистая альпака.
В одно мгновение изменилось все. Рухнул прежний мир, и отчетливо была видна новая дорога. Внутри себя я молил об одном: не испугаться как обычно и не свернуть с этого пути. Я снова почувствовал это неприятное на вкус отвращение к себе. Ведь так не должно быть! Я не должен бояться быть самим собой, не должен бояться защитить свою семью. Еще вчера я ненавидел себя за то, что родился не таким, как все. Что мои глаза могут быть красными, а кожа не естественно белого цвета. Внутри я ощущал себя таким же ребенком, что и мои одноклассники, но каждая издевка и косой взгляд напоминали мне, что я не такой. Я не достоин быть ими. Меня душило чувство несправедливости и безысходное одиночество. В какой-то момент я поверил, что заслуживаю быть униженным. За то, что отличаюсь внешне. За то, что осмелился прийти учиться в обычную школу. За то, что родился на свет. Эти подонки внушили мне это, и я проглотил каждое их слово, приняв как должное. Белые вороны никогда не смогут стать частью нормальной стаи. И за это вынуждены получать, как и за каждое неправильно произнесенное вслух слово. Агата была права, школа учит не столько знаниям, сколько жизни. Интересно, догадывалась ли она, что «учителя» здесь преподают уроки самым жестоким образом? Одно я знал точно: так продолжаться больше не может. Если плевки в свою сторону я еще стерпел, то смотреть как плюют в сторону брата оказалось невозможно тяжелым испытанием для меня. Я и так повзрослел пару недель назад, но это новое осознание, подкрепленное наставлениями отца, заставило быть еще сильнее и непоколебимее. Интересно, говорил ли папа такие же слова Тиму? Эта мысль мне не понравилась, но я не стал на ней зацикливаться. Это больше не имело для меня никакого значения. Я буду заботиться о брате, потому что чувствую себя старше и сильнее. Наверное, это из-за того, что Тим менее социальный и все еще страдает синдромом Аспергера. Я посмотрел на него – стоявшего рядом брата с поникшим взглядом и мокрой челкой, с которой медленно стекала капля воды. Было стойкое ощущение, будто что-то в нем изменилось, но я понимал: это все тот же безэмоциональный и немногословный Тим, изменилось лишь мое отношение к нему. Впервые за восемь лет он стал мне таким по-настоящему родным.
С каждым днем было все больше новых ощущений: меня больше не беспокоило молчание брата, я просто принял это. Меня даже постепенно перестало выводить из себя то, что, как и в детстве, он каждое утро настукивал один и тот же ритм указательным пальцем по столу. Как постоянно клацает ручкой на уроках и раскладывает книги, и вообще любые предметы, в определенном порядке. Раньше я просто терпеть не мог ходить одной и той же дорогой в школу и обратно домой (хотя есть и другие тропинки). И меня до стиснутых зубов раздражала монотонность и заикание в его речи. Сейчас же моя злость куда-то исчезла, испарилась, выдохлась. Я сам предлагаю из раза в раз делать одно и то же, чтобы не нарушать его привычный распорядок дня. Я внимательно слушаю его, не перебивая, и не обрывая его фразу словами «Я понял» (потому что иногда он говорил мучительно долго, и на полу-фразе уже можно было уловить суть). Я и сам не заметил, как начал настукивать этот дурацкий ритм вместе с ним, и он даже стал нашим неким шифром. Я делал все это не для себя – чтобы ему было комфортнее. Но иной раз мне было как-то не по себе от этого, что ли. Ведь по сути, ничего же не изменилось в нем. Значит мои действия и слова по отношению к нему – фальшивы? И опять в голове бегущей строкой проскользнула мысль: Это не он стал другим, это я стал другим. Я наконец стал не просто взрослым, но и еще и умным и принял его таким, какой он есть. И, что самое главное, – мне стало абсолютно безразличен тот факт, что он дружит с Тео. Моим Тео. И что он в тайне от меня носил ему эти чертовы апельсины. Или не носил? Может быть, он в отличие от меня как раз-таки знал, что у него на них аллергия? Может быть он настоящий друг, не то что я? И тут я поймал себя на мысли, что я нагло соврал самому себе. Все-таки это еще немного задевало меня. Но это и нормально, невозможно ведь вылечиться так быстро? Главное, что процесс запущен. И этому механизму уже не остановиться. Лишь одно до сих пор терзало мою душу, и я незамедлительно решил покончить с этими кричащими вопросами внутри меня. Зайдя в комнату и оставшись наедине с Тимом, я потянулся к внутреннему карману своей кофты. Потом опять засомневался. Что, если из-за того, что я сейчас услышу, я больше не смогу снова увидеть в нем того самого «родного» брата? Что, если он снова сейчас все испортит? Но я напомнил себе, что я взрослый. А взрослые не боятся и не сомневаются. По крайней мере, мне хотелось, чтобы так было на самом деле. Хоть и сам глубоко понимал, что это неправда. Я достал из кармана рисунок Тима, тот самый, что нашел однажды на папин день рождения. И молча протянул ему. Он посмотрел на меня с искренним удивлением и непроизнесенным вопросом вслух. Я прервал молчание.
— Почему ты так, Тим? – спросил я и испугался своего же голоса. Как будто из-за какого-то детского рисунка может рухнуть только что выстроенный мною новый мир.
— Почему...что? – с тем же непониманием произнес Тим. Этот вопрос начинал заставлять меня напрячься и обозлиться. Неужели он правда не понимает?!
— Почему на этом рисунке нет МЕНЯ? – последнее слово я особенно выделил и вложил в него всю ту обиду, которая копилась во мне столько времени и наконец вырвалась наружу.
Он слегка нахмурил брови и взял лист бумаги в свои руки. Ткнувши пальцем в участок, где нарисован мальчик, тихо произнес:
— Это...ты. Разве не похож?
— Не дури, – отчеканил я, хотя по его виду не скажешь, что это была шутка. – То, что похож, я и сам вижу. И мы с тобой как две капли воды похожи. Но почему на рисунке три, а не четыре человека? Разве ЭТО семья Вайт? Разве здесь не хватает кого-то еще? – я сказал это очень быстро и саркастично, и на последней фразе обеими руками указал на себя.
Он молчал. Я держал себя в руках, но каждой клеточкой своего тела чувствовал, что скоро могу взорваться, как Пюи-де-Дом.* Ему действительно плевать на меня? Я стою, чуть ли не вскипаю от злости, как чайник, а ему абсолютно все равно. Даже не дрогнул.
— Этот человек на рисунке – ты. Такие же синие штаны как у тебя, зеленая футболка и белые волосы, – безразличным тоном произнес Тим. Я решил, что он надо мной издевается. Нарисовал себя (нас тогда еще одевали одинаково), а говорит, что это я. Дураку же понятно, что если рисунок его, значит на нем изображен ОН, но никак не я!
Я оказался прав: этот разговор мог бы все разрушить. Если бы этот разговор произошел пару дней назад, это сломало бы мое спокойствие, я не смог бы себя удержать на ровном месте. Но сейчас же я смотрел на эту ситуацию по-другому. Точнее пытался заставить себя посмотреть под другим углом. Да, мне все еще больно, в моей голове все еще витают вопросы-облака «почему?» и более крупным шрифтом «за что?». Я и правда не мог понять этого, но изменило ли это факт того, что он мой брат? Что отец сказал мне тогда на «мужском разговоре»? Я мысленно сказал себе, что я принимаю его. Со всеми странностями и трудным характером. Видимо, он просто еще не повзрослел, раз не понял, что семья – это главное. Видимо, папа все-таки ему не сказал. Внезапно мне стало тепло от этой мысли. Все-таки есть что-то у него (маленького ребенка, которым я был) такое, что было только у него одного: эти папины слова, это воспоминание. Ведь ребенку с синдромом одинаковой одежды просто необходимо иметь хоть что-то своё. Личное. В этом громком молчании я вспомнил свое обещание папе беречь Тима и смог выдавить из себя улыбку. Сначала, а потом она была уже более отчетливая и настоящая.
— Пойдем к колодцу? Как в старые добрые, – прервал тишину я. Хотя на самом деле хотел извиниться.
— Пойдем, – все также тихо сказал Тим. Хотя на самом деле, как мне кажется, не хотел.
И мы пошли. Как будто не существовало ни того разговора пару минут назад, ни того рисунка с тремя человечками и корявой подписью. Были только мы вдвоем и такая привычная тропинка, где каждый камень я уже знал наизусть. Я вспомнил то время, когда не знал этого всего, когда не видел ни тропинку, ни пожелтевших листьев: ничего. То, что я сейчас могу идти гулять под открытым небом – это ли не причина для счастья? Настроение поднялось еще больше, просто подпрыгнуло к облакам, когда возле того самого нашего колодца я увидел (еще издалека) знакомый силуэт. Хоть и зрение с рождения слабое из-за альбинизма, я уже давно привык узнавать людей по одежде, запаху или походке. Тео я узнал ни по одному из этих пунктов, его я узнал просто потому что он Тео. Его энергия чувствуется за километры. Да и потом, кто еще мог сидеть, облокотившись о колодец холодным октябрем? На «их» месте. Только Теодор Фабер собственной персоной. Я ничего не почувствовал, когда он обнял Тима. Или мне хотелось ничего не чувствовать? Не важно, к тому моменту я уже твердо решил оставить этот детский сад там, позади. Между мной и братом больше не будет этого перетягивания одеяла и борьбы за право быть лучше. По крайней мере, с моей стороны. Я взял в руки первый попавшийся камешек и кинул его из-за спины. И мысленно вместе с ним сбросил все свои обиды, что так долго тянули меня на дно. После этой «терапии» мне и правда стало намного легче. Настолько легче, что в моменте я решил извиниться перед Тео.
— Слушай, Тео...– извиняться оказалось сложнее, чем я думал, – Помнишь, как мы тебя заставляли выбирать, с кем из нас ты будешь дружить?
— Гм. Конечно помню, забудешь такое, – улыбнувшись своей полуулыбкой, ответил он.
— Так вот. Прости нас за это. Нет, прости меня. Это все я устроил, вот такой вот у меня дурацкий характер. Но это все в прошлом. Обещаю!
Он замолчал. За эти пару секунд я уже успел пожалеть о сказанном и что вообще поднял эту тему. Нормально же все было. Ну почему я вообще решил, что мы друзья! Из раздумий меня вовремя вытащил голос. Это был голос Тео.
— Да ладно тебе, – он улыбнулся! – Было и было. Забыли.
Как это просто у него все. Забыли! У меня тут чуть сердце в пятки не ушло, а он со своим «забыли»... Я мучился и переживал по этому поводу, пару ночей плохо спал. Забыли! Что же я раньше не поднял эту тему!
— Правда-правда? – решил убедиться я. – Я больше не хочу, чтобы ты выбирал. Я хочу дружить втроем, как раньше!
Тео выдвинул руку вперед ладонью вниз.
— Amitié. Liberté. Individualité. Помните?
— Amitié. Liberté. Individualité, – повторил я, кладя руку сверху.
— Amitié. Liberté. Individualité, – уверенно (что не похоже на него), подытожил Тим.
Как стало на душе тепло и хорошо, и все проблемы остались где-то там, в колодце вместе с грудой других камней. Хотелось прокричать «Спасибо, Тео, что ты есть»! Но потом меня осенило: почему прощение друга мне было настолько важно, в то время как я неоднократно обижал собственно брата и нисколечко за это не переживал? Ответ витал где-то в воздухе вместе с упавшими листьями: мне мешала обида за рисунок, обида за то, что он никогда не говорил «спасибо» за все, что я для него делал (взять даже последнее его спасение в туалете). Он не показывал мне свои чувства, и взамен я тоже закрывался от него. Но теперь этой обиды больше нет, и потому по дороге домой мне так сильно нужно было поговорить с ним наедине. Без злости и перескакивания на другую тему, нет сил больше прятаться от самой главной проблемы, что мы, такие родные друг другу люди, оказались такими чужими. Да, я часто понимал его на каком-то интуитивном уровне, мы же близнецы. Но очевидно же, что понимать друг друга намного проще при помощи слов. Я попробовал:
— Тим, у меня к тебе серьезный разговор. По-взрослому.
— Угу, – сказал он, по-прежнему смотря себе под ноги.
— Посмотри на меня.
Он не смотрел.
— Посмотри на меня.
Ноль эмоций. Я остановился, взял его за плечи и легонечко встряхнул.
— Ну же, посмотри на меня, Тим!
Деваться было некуда. Пришлось смотреть.
— Я знаю, что между нами не все так гладко, что я часто бываю не прав. Но в первую очередь мы братья, а потом уже только друзья. Ты гораздо ближе мне, чем Теодор. В миллион раз дороже и ближе. Ты мой брат! И я тебя люблю! Прости меня. Прости меня, Тим, за все, – мысли путались и повторялись. Но в каждом слове и каждой букве я бы честен, в первую очередь, перед самим собой. И все-таки каким же я был глупым. Обижался на то, что Тим – это Тим. Особенный ребенок. Мама же с детства мне говорила... Но это все в прошлом. Теперь все обязательно будет иначе. Он улыбнулся. Как же давно я не видел улыбки на его лице. Господи, как же ему идет улыбка.
— И ты меня прости.
В принципе, это все что я хотел услышать и все, что мне было нужно. Большего я от него не ждал, и, тем более, не требовал. Он оглянулся по сторонам, как будто за нами кто-то мог следить. И тихонечко так сказал на ухо:
— Давай отойдем? Вон туда, – он отвел голову и кивнул в сторону оливкового дерева.
Впервые я увидел этот взгляд. Тим немного суетился и подбирал слова в голове. Я его не торопил. Но было до ужаса интересно, что за тайны такие. Под деревом.
— У тетушки Агаты есть шкатулка. Помнишь? – медленно выдал он.
— Разумеется, все детство ее рассматривали. Красивая такая, с украшениями... и поет, – эта легкая, всегда успокаивающая мелодия заиграла в моей голове.
— Есть еще одна, такая же снаружи, но побольше, – с очень серьезным видом сказал Тим. Но чарующая музыка продолжалась.
— Я нашел ее однажды, и она, к счастью, не была заперта на ключ. Внутри нее были книги, амулеты и перстни, похожие на те, что она нам подарила.
Тим говорил размеренно, слегка заикаясь. Но меня это не раздражало. Напротив, в этот момент его голос хорошо сочетался с плавной музыкой из шкатулки. Это придавало его истории некую таинственность. Хоть я и не совсем понимал, к чему он клонит. Книги, да и книги, что такого.
— В общем... эти книги они необычные... Они... о магии. Наша тетушка – маг. – музыка резко оборвалась.
— Наша тетушка...что?
— Занимается белой магией. Амулеты, зелья там всякие. Травы. Я не до конца еще разобрался.
— И давно ты это нашел?
— Недели две назад.
— Чего же ты сразу-то не сказал?!
— Не знаю.
Но я знал. Просто до этого мы были еще чужими. Он не хотел и не мог мне довериться. Как же радостно было оттого, что я все-таки смог его к себе расположить. Он открылся мне как никогда прежде, но... что за магия? Правду ли он говорит? Это пока не укладывалось у меня в голове. Мне захотелось обнять брата. И я обнял. Мы договорились, что с этого момента мы одна команда и будем вместе расследовать это дело. Вот так вот и началась наша настоящая искренняя дружба. Под оливковым деревом.**
*Puy de Dôme – молодой потухший вулкан в составе Шен-де-Пюи Центрального массива. Является одной из главных природных достопримечательностей Франции.
**Интересный факт: Оливковая ветвь является символом мира, перемирия.