Обычный вечер обычного дня
— Ну что, уже сдаёшься? — Рейх скалит клыки в усмешке, в его голосе, хоть он и звучит спокойно, слышно издевательские нотки. Королевство Италия сухо сглатывает, отводит глаза, не выдерживая взгляда зрачки в зрачки. Немец с лёгким прищуром ещё несколько секунд смотрит на него в упор, несмотря на то, что он ничего такого не делает, фашист чувствует сильное моральное давление со стороны фюрера. — Италия, соберись! Ты, в конце концов, мой союзник, союзник самого́ Третьего Рейха. Ты просто обязан быть сильным.
Паренёк нервно ёрзает, уже не зная, куда себя деть. Наконец, принимает решение, немного поколебавшись, снова протягивает руку. Нацист с готовностью хватается за его ладонь, ставит локоть на стол. Тем не менее, эта попытка заканчивается так же быстро и скучно, как и прошлая. Около пары секунд Королевство Италия держится, напрягаясь чуть ли не до набухающих под кожей прожилок вен, забавно выпучивает глаза, привстаёт, но даже это нисколько ему не помогает. Так и не меняясь в лице, союзник без видимого усилия опускает его ладонь на стол, с громким стуком припечатывая костяшками пальцев о твёрдую поверхность. Фашист морщится, но старается не показывать то, что ему больно. Армрестлинг это явно не его конёк. Немец разочарованно вздыхает, откидывается на спинку стула, он, похоже, после прошлой попытки ещё на что-то надеялся.
— У меня ещё стопка неразложенных бумаг, так что мне нужно идти, — робко подал голос Италия, торопливым, пугливым движением поднялся со своего места, явно спеша, пока Рейх снова что-нибудь не попросил. Сейчас ему явно не по себе, — простите, мой фюрер. Ни минуты свободного времени сегодня.
Тот в ответ только неопределённо дёрнул плечом, уже потеряв к нему интерес, поднял голову, внимательно осматривая всех присутствующих, будто бы подыскивая себе следующую жертву. Японская Империя стоит всего в нескольких шагах от него, так что внимание Нацистской Германии останавливается на фигуре в военной форме цвета хаки. Он прищуривается, несколько секунд размышляет, после чего, чуть повысив голос, чтобы его точно услышали, говорит:
— Эй, ЯИ?
ЯИ оборачивается, крупные, выразительные глаза, по-азиатски суженные, но всё равно довольно широко раскрытые, смотрят на немца с лёгким напряжением. Спустя пару секунд моргает, взгляд перестаёт быть задумчивым, эмоции уже полностью взяты под контроль, так что уже через мгновение прочитать реакции становится невозможным, Империя замыкается в себе, снова выглядит беспристрастно и холодно. Ариец легонько ухмыляется уголками губ, ему нравится ловить моменты, когда кто-то, до этого погружённый в себя, резко выдёргивается в реальность, только в эти несколько мгновений можно застать проявление настоящих эмоций, считывать их. Парень чувствует превосходство над остальными, когда это происходит, будто бы он смог залезть туда, куда никому не дозволено, в то время, как сам уже давно научился не позволять заглядывать себе в душу. Несколько секунд длятся молчаливые «гляделки», нацист не спешит говорить, зачем позвал. Японская Империя поворачивается полностью, больше не глядя вполоборота. Кофта сидит на довольно узких плечах так, что кажется, будто она немного великовата, большие карманы на груди и несколько ремней усиливают этот эффект, делая ткань визуально более объёмной. Телосложение довольно худощавое, но не тощее, а скорее подтянутое, тонкая шея, выступающие ключицы, достаточно широкие бёдра, худые ноги, узкие ладони, если бы нужно было назвать одним словом, лучше всего подошло бы выражение: «утончённое».
— Да, мой фюрер. Вам что-то нужно? — раздавшийся голос прерывает затянувшееся безмолвие, довольно высокий, мелодичный, похож на голос подростка. Выглядит и звучит Империя лет на семнадцать, хотя по возрасту точно не сильно младше его самого, если, конечно, вообще не старше, и ведёт себя сдержанно, рассудительно, поведение выдаёт опытность и местами жёсткость, не характерные для нетвёрдой подростковой психики.
— Может, ты не откажешься побороться со мной? Надеюсь, что я не отвлекаю тебя. — нацист явно уверен в своей победе, это Японская Империя отмечает сразу. Хотя немец и ведёт себя нарочито небрежно, будто бы всё происходящее мало его интересует, похоже, что ему любопытно, каким будет ответ на это предложение. По крайней мере, если общаться с ним достаточно долго и узнать поближе, можно прийти приблизительно к такому выводу. Наверняка узнать, что творится в его голове, не способен никто. — А впрочем, если ты откажешься, я пойму. Всё-таки, уж прости, но внешне ты не выглядишь сильным бойцом. Вот с оружием, может, и повоюешь, но рукопашный бой — явно не твой выбор.
Нацистская Германия пошёл в наступление. Он прекрасно знал, какие аргументы в этом случае надавят на больное лучше всего. Может, он и не решился бы использовать такой метод на союзнике, но сейчас он хотел чтобы его просьбу выполнили без лишних обсуждений и уговоров, так что решил пренебречь нежеланием немного подпортить отношения острым словцом.
— Вы так считаете? — в самом начале голос едва заметно дрогнул, выдавая обиду, но быстро снова приобрёл нейтральный окрас. Немец смотрит в глаза, зрачки в зрачки, но на его собеседника это нисколько не действует, он без труда выдерживает взгляд. В отличие от Королевства Италии, ЯИ не боится фюрера, считает, что в случае чего сможет ему противостоять и отстоять свою точку зрения и не позволить вертеть собой как захочется. — Мне кажется, что ваш вывод слишком поспешный.
— В таком случае, полагаю, ты не против? — Рейх протягивает руку, Империя с громким хлопком хватается за его ладонь, видно, что сейчас лёгкий азарт захватывает обоих. — Прекрасно. Тогда начнём.
Пальцы с силой сжимаются, хватка у нациста железная, касание отдаётся лёгкой болью в руке. Удерживать напор оказалось сложнее, чем виделось со стороны, но, тем не менее, немец тоже больше не кажется спокойным, он с силой стиснул зубы, второй ладонью непроизвольно хватается за своё колено, выражение лица сменилось на напряжённое. Борьба длится около трёх-четырёх минут. Японская Империя стремительно теряет силы, чувствует, что не сможет одержать победу, но продолжает отчаянно сопротивляться. Руки медленно наклоняются на бок, наконец сдвинувшись с мёртвой точки, Нацистская Германия немного приободряется, чувствуя скорый выигрыш.
Тыльная сторона ладони очень плавно касается стола, до самого последнего момента ЯИ продолжает пытаться что-то сделать, так что никакого стука, удара об стол. Ещё несколько секунд они крепко сжимают руки, после чего синхронно отпускают. Империя шумно выдыхает, прядка волос выбивается из тугого хвостика на затылке, из-под шапки падает на лоб, едва не попадая в глаза, придавая образу растрёпанности. Дышит тяжело прерывисто, видно, что это отняло много сил, конечности едва заметно подрагивают от перенапряжения при движении, взгляд пронзительный, острый, выдающий тревожное ожидание насмешки.
— Я победил, — на тон тише, чем обычно, констатирует факт союзник, несколько раз сжимает и разжимает кулак, разминая пальцы. Добавляет, похоже, вполне искренне, не делая особого акцента, — знаешь, ты, хоть и азиат, парень неплохой. Ты единственный, кто смог так долго продержаться против меня.
Японская Империя невольно отводит взгляд, делая вид, что вычитывает что-то на бумаге, пытаясь подавить в себе появившееся чувство тревоги. На самом деле, сталкиваться с этим чувством приходится не раз и не два за день, так что оно, в какой-то мере, уже обыденное и привычное, но от этого смутное беспокойство не становится каждый раз меньше. Тем, кому есть, что скрывать, сложно успокоиться, когда кто-то упоминает что-нибудь связанное с их ложью, не важно, сколько времени прошло.
— Я могу идти, мой фюрер? Думаю, что сегодня у меня уже вряд ли появятся ещё дела.
— Конечно. — нацист слегка ухмыляется, настроение у него чуть лучше обычного, обращаясь скорее сам к себе, добавляет: — Знаешь, было бы неплохо, если бы Италия перенял черты твоего поведения. А то он и работу не доделал, ничего не спросил, закинул бумажки на свой стол и не отчитавшись ушёл. Вот и получается, что этот недо-ариец, хоть и ближе ко мне, чем ты, самый бесполезный из нас троих.
— Не берусь судить.
В этом случае не стоило пытаться высказывать своё мнение, всё равно никто его не стал бы слушать. Домой. Наконец домой. Можно будет расслабиться и ненадолго отдохнуть от постоянного притворства. Собираясь, Империя немного торопится, слишком не терпится поскорее оказаться подальше от посторонних глаз.