По степи
Наверное, их преследовал тот запах – запах моря и тамарисков. Из-за соли ли, из-за кислой ли хвои, но на глазах порою наворачивались слёзы. Нет: потому что ещё грудь щемило горечью, становилось тяжело дышать, а голову наводняли воспоминания прежней жизни. Чёрная птица, взмахивая крылом с лиловым отблеском, вспоминала, что держала карандаш человеческими руками, что складывала журавликов из бумаги. Она была той девочкой, на стеклянном дне лиловых глаз которой тогда застыл весь холод вселенной. Маленькое окровавленное тельце под скалой с замершим в мёртвых глазах космосом - это была та девочка, которая умела летать, но всё равно мечтала о крыльях. Теперь она кружила над головой белоснежной тени, осеняя искристые белые волосы, примятые венком луговых трав, своими иссиня-чёрными крыльями. У белоснежной тени в глазницах льдинки, как отблески небес, а глаза её – на кончиках пальцев. Она утопленница, которую выбросили на горячую гальку волны великого моря, ласково обдали её посиневшее лицо свежими брызгами и отступили, как будто затаились подождать, пока кто-нибудь не заметит, не подойдёт. А потом, на похоронах, кто-то с возмущением воскликнул:
- Кто отпевает самоубийц?!
- Кто отпевает живых? – вторил ему другой из-за тонких граней сотен реальностей, и могло показаться, будто и слова его, и голос пропитались ароматом магнолий.
А затем он увлёк белоснежную тень, над головою которой кружила чёрная птаха, за собою, сквозь сероватую дымку ковыля в кровавых пятнах маков, туда, где на горизонте синели и утопали, расплывались в мутных очертаниях горы. Над степью звенели предсумеречные комары, издали прилетал ветерок, пропитанный морем – и всё было точно так, как и за сотни миров, за тысячи часов оттуда. Не было лишь грохочущей железной дороги и дома. Хотелось верить, чтобы он был – и ни одна не спрашивала, куда они идут, лишь бы представлять, что однажды они придут к порогу родного дома, где их всегда ждут, где им всегда рады.
И они молча шли по бледной степи: девушка с белоснежными волосами, чёрная птица и молодой человек в старомодном клетчатом костюме – и никто не решался прервать священной тишины, что как будто стала неотъемлемой частью огромных выжженных безжалостным солнцем просторов.
Когда же небеса темнели, и над горизонтом растягивалась золотистая полоска, и маки как будто плавились и растекались по степи красноватым свечением, путники замедляли шаг. Кто мог видеть, тот вглядывался вдаль, где в сизой дымке рассеивались лучи зажигавшихся огней, усеивавших горы – как за сотни миров и тысячи часов отсюда.
Это ни чистилище, ни рай, ни ад – все живы.
Они шли.
Запах костров, запах еды и бензина становился всё ближе и ближе с каждым шагом – и однажды окончательно вытеснили эфиры степи. Птица опустилась на натянутый над мостовой провод, покачнулась, складывая чёрные крылья за спиной. Склонив на бок головку, она с интересом взглянула на молодого человека – тот отпустил нежную руку своей незрячей спутницы и поднялся на крыльцо маленького домика, в окнах которого белели вышитые занавески, осторожно постучал в дверь.
Никто не открыл.
Он постучал ещё раз.
Нетерпеливая пичуга вспорхнула с провода и, распластав крылья, спланировала над крыльцом, чирикнула что-то и опустилась на плечо девушки с льдинками вместо глаз.
- Никто не придёт, - вздохнула та. – Я слышала тогда два выстрела...
- Два? – обомлел её спутник, отшатнулся назад.
Той ночью до неё действительно донеслись два гулких выстрела сквозь пространство и время.
- А ты не слышал? – вздохнула она. – Ты просто думаешь, что всё видел.
На лице молодого человека промелькнула тень горькой улыбки.
- Ты бы любил меня, если бы не видел?
- А я не видел тебя, когда полюбил, - мягко парировал он, затем наклонился, достал из-под цветочного горшка пару сияющих ключей.
Он заметил красную струйку, змеившуюся из-под порога. Носом он уловил тонкий запах вина. Ключ царапнул возле замочной скважины – слишком нервно руки дрожали.
hisW���3-L