Тридцать один

Голем с архивариусом восторгались колоннами и барельефами, а я напряженно буравил спину Оливье. Дурное предчувствие, непонятное мне самому, не позволяло расслабиться.

– Что приуныл? – спросил Евлампий, оторвавшись от колоннады.

Я мотнул головой.

– Выше нос, юноша. Как говорил первый король Благодатных земель: «Мы в самом прекрасном из всех миров!», – воскликнул архивариус. – Он, правда, всегда добавлял: «Благодаря мне», но это не важно.

Я кивнул. Благоград покорял изысканной, ни на что не похожей, красотой.

– С минуты на минуту начнётся прилив! – удовлетворившись кивком, продолжил Мровкуб. – Идёмте к балюстраде и восхитимся силой воды.

– Не спи, – дёрнул за цепь Евлампий.

Я бросил в голема уничтожающий взгляд, но дорогу перешёл. Облокотился о мраморные перила покрытые резной чешуей. Балясины сверкали хрусталём, заставляя жмуриться. Я перегнулся через балюстраду. Песок внизу темнел на глазах. Из земли вырывались фонтаны, блестящей в закатных лучах, воды.

– Вот так скорость, – удивился голем.

– Как на балу у Водолюбов, – согласился архивариус. – Уникальные источники.

Волны кидались на опоры платформ, обнимая после разлуки. Долина погружалась под воду.

– Жутко там, – вздрогнул я, щурясь на тёмные водовороты.

– К кольцам на колоннах приковывают изменников, – сообщил архивариус.

Меня передернуло.

– Прилив? – спросил подошедший Оливье, вертя в руках бумагу с магической печатью. – Ну, смотрите! – и добавил, повернувшись ко мне. – Ученик, отойдем.

Мы прошли вдоль балюстрады.

– Шторм мы пережили, – вздохнул дядя. – Но я невольно задумался, как хрупка жизнь...

Голем недоверчиво загремел камнями.

– Я стар, – усом не поведя, продолжил Оливье. – Ты не представляешь насколько, малыш.

Я вздохнул, настороженно глядя на дядю. Не нравится мне его доброта и вежливость. Где подвох?

– Ты натерпелся и не доверяешь мне, – загрустил дядя. – Не виню. Я порою жесток, но поверь, желаю тебе только добра. Хочу, чтобы ты крепчал и сильнел.

– К чему вы клоните? – не выдержал Евлампий.

Дядя покачал головой, с упреком посмотрев на голема.

– Ты вытащил меня из междумирья. Остановил... сам знаешь кого... Я... благодарен. Вот! – выдавил он, протягивая бумагу с магической печатью.

Недоверчиво взглянув на свиток, я прочитал:

Завещание!

Я, урожденный Кристоф Оливье, удостоенный звания мастера, настоящим завещаю всё имущество, которое будет у меня ко дню смерти передать моему ученику, оборотню Люсьену Носовскому. Также завещаю ему мои звания и секретные рецепты.

Заверено в присутствие поручителей.

За текстом шли три неизвестных имени с вензелями и оттиск всемирного банка.

– Прикоснись к магической печати, и завещание обретёт силу, – еле слышно выговорил дядя.

– Наследник? – поразился я, снова перечитывая завещание.

– Надеюсь, ты не прикончишь старика ради состояния? – пошутил Оливье.

Я потерял дар речи. Ожидал чего угодно, но не этого.

– Не может быть, – поразился Евлампий, тоже просматривая бумагу.

– Мхом зенки заросли, валун? Хочешь меня обидеть? – оскорбился дядя.

Голем зашуршал камнями, недоумённо пожимая плечами.

Оливье победоносно улыбнулся.

– Думали маэстро мерзавец? – в его голосе прорезались сварливые нотки. – Ну, да. Вас теперь и не переубедишь. Я об одном и мечтаю!

Свою мечту дядя так и не рассказал. Сурово посмотрел на меня и вернулся к архивариусу.

Я разглядывал то завещание, то голема, то снова магическую бумагу.

– Настоящая, – глупо протянул я. – Соглашаться? – сам не зная у кого спросил я.

– Ты же хотел стать поваром? – потребовал Евлампий.

– Хотел, – подтвердил я.

– Тогда коснись уже печати.

Я кивнул. И правда, чего это я? Сам же хотел. А тут богатство и кулинарные секреты сами сыплются на голову. Так чего медлю?

– А как же символ свободы и поглотители? – растерялся я.

– Всё имущество Оливье, в том числе артефакт, твоё! – веско заметил Евлампий.

– После его смерти, – резонно уточнил я.

– Перестань, – оборвал голем. – Если он решил сделать тебя наследником, ты сможешь убедить его отдать символ свободы.

– Думаешь? – все ещё не верил я.

– Да что с тобой такое? – удивился Евлампий.

Самому бы знать. Я столько раз получал по шее, что перестал верить в удачу?

– Больно не будет? – на всякий случай спросил я.

– Магическая печать подтверждает наследование. Отметит на бумаге магический знак, свяжет тебя с завещанием и поручителями, чтобы никто не оспорил право на наследство.

Я кивнул. Зажмурился и приложил руку к бумаге. В подушечках кольнуло, и все чудеса. Приоткрыв глаз, я покосился на руку. Пальцы на месте, ладонь не обгорела. Не магия, а скукота!

– Странный знак, – задумался голем. – Где-то такой уже видел.

Я бросил взгляд на завещание. Под банковским оттиском и вензелями поручителей появились синие оскаленные зубы. Чего ожидать от оборотня. Зверская натура всегда вылезает наружу. Присмотревшись, я распознал переплетенные буквы моего имени и фамилии.

– Так положено, – неубедительно соврал я.

– Ты не в суде, – отмахнулся Евлампий.

Оливье умиротворенно слушал архивариуса и смотрел на поднимающуюся воду. Приняв завещание, он мельком глянул на вензель и, широко улыбнувшись, спрятал бумагу в кошель.

– Маги остановили отливы и увели воду в другую долину, но как сказал королевский зерновик: «Рис стал не сырец!», пришлось вернуть всё обратно, – рассказывал Мровкуб.

– Прогуляемся к большой арене, – перебил дядя.

Я заглянул за балюстраду. Вода докатилась до середины огромных колонн и прибывала.

Всемирный банк остался за спиной. Под ногами призывно дребезжала волшебная брусчатка, но даже с магией я бы не щёлкнул пальцами. Хотелось пройтись. Мост до соседней платформы изгибался волнами перил, из которых время от времени выпрыгивали самые настоящие рыбы. Я попытался ухватить одну за хвост, но она проскочила сквозь ладонь. Обман! У магов всегда так. Главное пустить пыль в глаза.

Из-за домов возвышался гигантский шар с подкрашенным багряным закатом фонтаном.

– Арену построили за пятьдесят лет до мировой войны. Известный в Благодатных землях строитель... – архивариус практически не умолкал.

Его трескотня могла бы развлечь, если бы не мудрёные названия и зубодробительные имена чародеев. А так, от словесной мешанины, только мысли путались.

– Скрепляющие арену заклятья рассыпались из-за поглотителей, но, к счастью...

Вода поднялась до платформ, плескаясь об шар арены. Из длинной террасы торчали причалы. Пузатые, как бочки, баржи выгружали коробки и мешки. А рядом с низкими судёнышками гордо возвышалась чёрная шхуна.

Оливье приставил ладонь ко лбу и довольно улыбнулся.

– Точен, как гремлин в часах.

– Для судов построили пять каналов к морю. Легендарный архитектор...

Мы долго метались между мостами и лестницами, и к причалу вышли только к сумеркам.

Дядя первым поднялся на трап и, заскакав по палубе, весело заголосил:

– Свистать всех наверх!

– Я тута, капитан!

Поднявшись за Оливье, я обалдело уставился на боцмана. Он гордо сложил мускулистые руки на груди и жевал губу.

– Чего надо, макак в перьях? – напрягся дядя.

– Я предатель, – выдохнула летучая обезьяна.

Оливье прислонился спиной к мачте:

– Как сюда попал?

– Я привёл в замок отравителя. Команда отреклась от меня, – Чича опустил голову. – Чтобы смыть позор, я пошёл на штурм.

– Я так и думал, – зевнул дядя.

– Сдохнуть хотел! – горько вымолвил боцман. – В парус поймало. Ждал смерти, но гремлин пощадил. Теперь, как он, принадлежу кораблю и его капитану.

– Благородно, – проворчал Оливье. – Разберусь с тобой позже. Грузись в трюм и не высовывайся.

– Так точно.

Летучий обезьян опустив крылья, побрёл прочь, а я повернулся к дяде.

– Что лупишься, у нас с тобой дело. А ты! – Оливье махнул на архивариуса. – Вали за боцманом.

Мровкуб поклонился и припустил за Чичей.

– А перья настоящие или начарованные? Как говорил погонщик с летающих городов: «Мясо одно, только шкуры разные...».

Дядя обнял меня за плечо.

– Ты на макака не смотри. Они как мальки придонные, живут по-своему. Если потерял честь, складывай крылья и об землю! – он звонко стукнул кулаком по ладони.

– Зачем? – удивился я.

– Для них достоинство важнее жизни, – скривился Оливье.

– Без чести жить нельзя, – поддакнул Евлампий.

Дядя наклонился ко мне.

– Если тащиться за предрассудками, век будет недолог. А я хочу жить долго-долго, и не важно кого придётся утопить.

– Так нельзя, – возмутился голем.

– Ты считаешь? – наигранно захлопал глазами Оливье. – Скажи это Сычу.

– Причем здесь тайная канцелярия? – не понял я.

– Притом, по башке щитом! Видел его глаза?

– О чём вы? – уточнил Евлампий.

– Это тайна, – прошептал дядя. – Но я обещал открыть наследнику все секреты. Поэтому, только между нами.

Он крепче сжал моё плечо.

– Когда Сыч был студиозусом, его еще не звали Сыч. Не знаю его истинного имени. Он от него отрёкся.

– Почему? – не выдержал голем.

– По златому кочану! Из-за магии, конечно. Он учился перевоплощениям...

– Он волшебник? – удивился я.

– Нет! – проворчал Оливье. – Ярмарочный зазывала!

Я невольно залился румянцем. Глупо думать, что в тридцати мирах главой тайной канцелярии может стать блёклый.

Дядя выдержал паузу, недовольно зыркнув на меня:

– Решил блеснуть на выпускном балу и обернуться...

– Кем? – испугался я.

– Не трясись, – усмехнулся Оливье. – Ночным хищником, парящим на крыльях тьмы, но вмешалась женщина.

Я вздохнул.

– Да. Прекрасная половина всегда появляется вовремя, – поучительно заметил дядя. – Превращения магам недоступно! Сколько не пытались, толку во, – он раскрыл сжатый кулак, в котором ничего не было. – Но Сыч был слишком талантливым и чересчур честолюбивым. Самоубийственное сочетание, надо отметить. Он готовился...

– К этому нельзя подготовиться, – пробурчал Евлампий.

Дядя бросил на голема сердитый взгляд.

– У него почти выгорело, – добавил он. – Перекинулся наполовину, сил слишком много потратил, вот любимая и захотела помочь. Подпитать будущего главу тайной канцелярии.

Я снова вздохнул.

– Не влезь она, превратился бы... а может нет... Не все же беды от...

– Никогда, – заявил Евлампий. – Превращаться могут только оборотни.

– Стухни, замшелый! Без тебя все умные, – оборвал Оливье досказал. – Произнесённое заклятье обратно в глотку не заткнёшь! Сыч обзавёлся совиным желудком и клювом с когтями. Стал видеть ночью и вертеть головой за спину. Лучшие врачеватели Благодатных земель три дня возвращали ему прежний облик, но так и не справились. Кое-что не переиначили. Не знаю насчёт желудка, глаза с когтями остались. Да и клюв у него здоровый! – дядя усмехнулся. – Так-то.

Голем покачал головой, но язык не распускал.

Дядя театрально вздохнул:

– За жёлтые буркалы Сычом и прозвали.

– А девушка? – напомнил я.

– Бросила, – оскалился Оливье.

Я поморщился.

– Не крючься. Я его спрашивал: «Хочешь покончить с собой?». Он ответил: «Что лучше с клювом жить, чем подыхать», – дядя загадочно прищурился, закрутив ус. – Наплюй на Сыча. Сегодня сбываются мечты. Давно ищешь путь в хранилище? – поддел он. – Идём!

– Сгораем от любопытства, – ответил голем и подмигнул мне.

Оливье ухмыльнулся и потащил меня в кабинет. А я думал о главе тайной канцелярии. Значит, и магам не везёт в любви.

– Как она могла так поступить? – не выдержал я.

Дядя покровительственно посмотрел на меня.

– Жалеешь Сыча? – спросил он. – Зря! Он бы тебя не пожалел, – и добавил, после того, как мы вошли. – Закрой дверь на защелку.

В дядиных покоях почти ничего не изменилось. Те же котелки над столом и таинственный шкаф с ухмыляющимся черепом и костями на двери. «Пожалеешь» прочитал я нацарапанную надпись и невольно сглотнул. На витраже по бушующим волнам реяла чёрная шхуна, а за штурвалом в зелёном камзоле, матроске и шляпе, грозно поглядывая одним глазом, застыл я.

– Будешь вылитый маэстро, – брякнул Оливье, сдвинул кресло и, скинув шляпу поскрёб череп.

– Как же она открывается? – шутливо спросил он.

– Никак, – рыкнула страшная зубастая рожа, проступившая на двери.

На меня таращились глаза-сучки, из-под которых вверх и вниз торчали обломанные острые ветки.

– Что это? – заикаясь, промычал я, позабыв про витраж.

– Охрана! – хохотнул дядя.

– «Домовой страж», – объяснил голем. – Полезешь перемелет...

– В фарш, – согласился Оливье.

Он нагнулся к пасти и что-то прошептал. Из деревянных зубов вырвался вздох сожаления. Рожа спряталась и дверь открылась внутрь. За ней уходила вниз винтовая лестница.

– Проходи, – насмешливо предложил дядя.

Я замотал головой.

– Чувствую наведённое заклятие «Полог отдохновения», – встрял голем.

– Чтоб тебя тухлым левиафаном накормили, – обиделся Оливье, – всё удовольствие испортил. Я пойду первым, ученик. Гляди под ноги, если шкура дорога. В хранилище ловушек больше, чем в гильдии Иллюзий.

– Да, учитель.

Дядя припустил по лестнице, а я след в след скакал за ним. Даже прижал руки к груди, чтоб не влезть куда не надо.

Тёмному сырому колодцу не было конца. Я уж боялся, что со всех сторон хлынет вода. Мы должны были пройти корабль насквозь и плыть ко дну долины.

– Где хранилище? – не выдержал я.

Вместо слов разнёсся жалкий писк, даже голем не расслышал. Лестница не кончалась, а колодец с каждой ступенью всё больше погружался во тьму.

Я прочистил горло и закричал со всех сил.

– Полундра!

Голем встрепенулся и заголосил:

– Полог отдохновения!

Оливье встряхнул головой и остановился.

– Задумался. Размечтался, – смутился он и закрутился на месте, размахивая рука.

Темнота наматывалась на него, пока в колодце не посветлело.

– Могли бы спускаться вечно, – объяснил голем.

Я сглотнул.

Лестница растворилась вслед за сумраком. Перед нами теряясь в тусклом свечении фонарей протянулся трюм. Почти такой же, как настоящий, только раз в десять длиннее и шире. Его от края до края перегораживали высокие старые шкафы с рассохшимися дверями. Между ними оставались узкие проходы, в которые я едва протиснусь боком. У стен выстроились гнилые бочки, накрытые сетями. Мешки, вёдра, бухты канатов, скрученные ковры с сундуками. Я зябко вздрогнул. Балки, перетянутые верёвками, протяжно скрипели. А за шкафами мигая бледными сполохами выделялся зелёный камень, изъеденный серыми, белыми и чёрными прожилками, закручивающимися в кольца.

– Чувствуй себя, как дома, – беззаботно проговорил дядя. – Скоро моя жизнь станет твоей!

– Постараюсь, – запинаясь, ответил я.

Дядя дотянул меня до диковинного камня. Вершина как шляпка гриба, а ножка как перевёрнутый бутон цветка.

– Зачем мы здесь? – заинтересовался Евлампий.

– Чтобы передать ученику знания! – провозгласил Оливье. – Удостоверимся, что он достоин такой чести?

– Как? – заволновался я.

– Через ритуал, – успокоил дядя. – Не дёргайся, тут не междумирье, никто не укусит. Клади руки на камень и повторяй за мной.

– Это что, объединяющий камень? – удивился Евлампий.

Дядя закивал.

– Что он объединяет? – запутался я.

– Жениха с невестой, – растолковал голем.

– Шутишь? – удивился я.

– Нет! Молодожёны приносят на нём клятву.

– Вот-вот, – поддержал Оливье. – Поклянись, что не предашь своего старого учителя.

Я с сомнением перевёл глаза. Не хотелось трогать гриб. Несмотря на мёртвую серость, в нём скрывалось жуткое подобие жизни. Как жениться, касаясь этого?

– Всю ночь здесь будем торчать? – расстроился дядя, улыбка сползла с его лица, а глаза беспокойно забегали. – Ужин пропустим!

– Без ритуала никак? – уточнил я.

– Ты мне не веришь? – обиделся Оливье.

Он завернул ус, сверля меня глазами.

– Я открыт и честен, – добавил он. – Ты мой ученик. Без ритуала в хранилище не войдёшь, «домовой страж» передавит тебя на сосиски. И корабль не подчинится, гремлин, знаешь ли, с кем попало не якшается.

– Но... – начал я.

– Мы должны закончить своё дело, – продолжил за меня голем.

– Спустить флаг, – сдался Оливье. – После ритуала я отдам символ свободы.

Я кивнул, а голем ободряюще похлопал меня по шее.

– Победили, – прошептал он так, чтобы не слышал дядя.

Я положил руки на гриб.

– Повторяй за мной! – торжественно молвил Оливье. – Посвящаю свою жизнь хранению вкуса.

Я так и сказал.

– Клянусь хранить знания и умения, переданные учителем. Обогащать их! – продолжил дядя. – Беру в свидетели своего учителя и присутствующих духов, клянусь не раскрывать полученных знаний. Ставлю свою жизнь, свой дух и всё, чем являюсь, на службу искусству вкуса!

Я повторил. Гриб запульсировал, отвечая на каждое слово и разгораясь малахитовым огнём.

– Неправильный объединяющий камень, – пробормотал голем.

– Соединяю свою жизнь и дух с духом учителя!

Гриб под ладонями потеплел.

– Мы станем неразделимы! Его жизнь – моя жизнь. Его дух – мой дух! – бубнил Оливье.

Я замялся. Камень размягчился и пальцы проваливались в шапку гриба, липли и чесались.

– Повторяй! – приказал дядя.

Но я хотел только оторвать руки от объединяющего камня. Тянул, тянул, но ладони будто приклеились к грибу.

– Непредвиденная магическая активность! Высокий всплеск отрицательной энергии! – панически закричал Евлампий.

– Повторяй за мной! – не обращая внимания на голема, велел Оливье.

– Не хочу! – заорал я.

– Повторяй, ученик.

– Нет.

– Ты не оставляешь мне выбора! – рявкнул дядя.

– Что вы творите! – завопил голем, переходя в боевую форму.

Я дёргался, но руки вросли в шляпку гриба.

Оливье вытянул чёрный платок и набросил на Евлампия. Заскакали россыпи искр. Голем дико взвыл и больше не двигался.

– Надоел, – прохрипел дядя и приставил мне саблю к горлу. – Не будешь повторять, отрежу башку, – предупредил он.

Я всхлипнул.

– Мы неразделимы! Его жизнь, моя жизнь. Его дух, мой дух! На веки вечные! Его дух и тело!

Я повторил.

– Нас разделяет одно слово. Когда учитель позовет «Волчонка», я уйду в междумирье, а он станет мною.

Я сказал всё до последнего слова.

– Видишь! – обрадовался дядя. – Как оленя в тесте приготовить! А ты боялся!

– Что-то сссо мннной? – еле выговаривая слова, из-за бившей дрожи, спросил я.

– Сущая ерунда, – ощерился Оливье. – Забрал твоё тело! Я хранитель вкуса, крысёныш! Я бессмертный дух! Ты уничтожил мою репутацию. Я не приготовлю даже жалкого супа в моряцком притоне. Ты осквернил мою оболочку, и за это, я заберу твою!

– А как же я? Мой дух? – завизжал я.

– Будет вечно бродить в междумирье среди других теней! – пожал он плечами. – Ты виноват, что я остался без ремесла. Предупреждал, что за всё придется платить, и ты заплатишь, – он спрятал саблю в ножны и равнодушно глянул на меня. – Не огорчайся, твоё тело послужит тридцати мирам.

Я захлюпал носом.

– Да будь ты оборотнем, а не беременной феей! – брезгливо бросил дядя. – Сто лет, а до чего вы докатились! Всё вернётся туда откуда началось, попадёшь в междумирье и когда-нибудь снова провалишься внутрь источника магии! Радуйся! Никаких мучительных превращений. Тишина и вечный покой. Побудь пока здесь, подумай о жизни, а я передохну, – он хлопнул меня по плечу. – Завтра ответственный день.

Стащив с голема платок, Оливье запихал его в бездонную сумку и пошёл к выходу из хранилища.

Я склонился над объединяющим камнем, прижавшись лбом к рукам. Не хочу в междумирье к жутким хранителям. Разогнувшись, я упёрся ногами в основание гриба и потянул. Бесполезно. Руки застряли намертво.

Свадебные ритуалы, да? Если голем очнётся, я его убью!

– Что со мной? – простонал Евлампий.

Я зло уставился на обескуражено вертящего башкой голема.

– Что тебе будет каменный истукан, – рыкнул я.

– А тебе? – закричал Евлампий. – Тут что шабаш чернокнижников был, от тебя за милю смертью разит!

Я со всей дури потянул руки, но камень держал крепко накрепко.

– Это потому, что меня убили!

– Ты потерял рассудок! – догадался голем. – Мы найдём знахаря...

– Он скажет одно издевательское слово, и я умру, а он заграбастает мою шкуру! Из-за тебя Дарвин проклят, а умру я!

– Так вот для чего завещание, – будто не слыша меня, потёр подбородок Евлампий. – Ему запретили готовить, и он влезет в твоё тело, чтобы опять взяться за старое!

– Плевать! – закричал я. – Ты понимаешь, что я исчезну?

– Да, да, да, – согласился голем.

– Как же, понимаешь, – прошептал я. – У тебя собственной-то жизни нет.

Опустив лицо на руки, я постарался сосредоточиться. Что делать? Как остаться в живых?

– Ты прав, – дрогнувшим голосом ответил Евлампий. – И никогда не было. Меня создали, чтобы служить магам. Я даже возразить им не могу. Ты всё время жаловался на ошейник, а я даже пожаловаться не могу. Любой маг скажет: «Заткнись!», и я покорно закрою рот. Каково? А! Я ничто! Безмолвный раб! Пустое место! А у меня есть сердце! – он сорвался на крик. – Оно болит, как живое...

– Я умру, – пробормотал я.

– Мне очень, очень жаль! Ты единственный не смотрел на меня сверху вниз. Говорил со мной на «ты», как с равным. Я хочу помочь, – просительно протянул Евлампий.

– Так помоги! – не глядя ответил я.

– Я что-нибудь придумаю, – пообещал он.

Думай-думай. Только и остаётся, что думать.

Я долго смотрел на тёмные шкафы у стены. Одна из дверей слетела с петель, и на выглядывавших с полок книгах лежал толстый слой грязи и пыли. Угол шкафа затянуло бахромой старой паутины.

Я повернулся. Руки налились тяжестью и начинали болеть.

Пол тоже покрывала пыль с отпечатками сапог. Я печально вздохнул. Скоро от меня останутся только следы в грязи. Сглотнув подступивший к горлу ком, я вспомнил о символе свободы. Валяется где-то здесь, среди никому не нужного мусора. Брошенный и забытый. Такой же, как я.

Почему я? Не хочу умирать. Вздохнув, я перевел взгляд. Шкафы стояли на кривых ножках в виде уродливых, скрюченных карликов. Дерево потрескалось от старости, избороздив их противные лица. Рты удлинились, щепки торчали, как клыки. Глаза ввалились, как у мёртвых, а сколы на щеках выдавали ядовитую Вишнустанскую лихорадку от которой нет лекарства.

Я вспомнил про зов. Повернул голову вправо, влево, вверх и вниз, и со всех сил зажмурился. Ну где же вы? Спасите! Пожалуйста. Я сглотнул, еле слышно пробормотав:

– Помогите.

Но никто не ответил. Глаза открылись сами собой. Я посмотрел на руки, скрестить не получится. Вздохнув, я перевернулся, устраиваясь поудобнее.

– Никогда долго не задерживался дома, – проговорил я. – Отец всегда отправлял меня подальше: лавка, мастерская, академия. Я страшно переживал, думал, что мешаю ему. Они всегда шептались с шаманом, а когда я приближался – замолкали... Я его ненавидел! Вонючую шубу длинные когти, как у зверя. Ревновал! А когда заболел, он меня вылечил, а отец не отходил ни на мгновение. Спал у кровати на полу. Даже снял медальон Властелина. Я увидел, как беззаветно он меня любит. Как искренне... В письме он впервые поручил мне стоящее дело. А я его провалил! – я вздохнул. – Как теперь смотреть ему в глаза, я умру со стыда...

– Ты умрёшь раньше, – брякнул голем и прижал каменные лапы к лицу. – Ты прав, – добавил он жалобно. – Я бесчувственный валун...

Шкафы упирались в позеленевшие балки. Я потянул носом. Пахло затхлой сыростью и ещё чем-то неуловимо знакомым.

– Ты не виноват. Если бы тебя любили так, как меня, твоё сердце билось бы по-настоящему, – горько сказал я.

– Мы его опередим. Не дадим сказать то слово.

– Как? – потребовал я.

– Убей Оливье!

– Убить? – закричал я, повернувшись к голему.

– Согласен, это незаконно, – оправдывался Евлампий. – Но он сам нарушил все правила. Только кругу чернокнижников позволено применять чёрную магию!

– Он хранитель вкуса. Что запрещено бессмертному духу? – возразил я.

– Тем более! – не согласился голем. – Хранителям не пощады! Они ужасны! Пока их не победили вреда было не меньше, чем от поглотителей!

Я покачал головой. Два часа назад я бы отдал последний грошик, чтобы послушать про хранителей, но сейчас они интересовали меня меньше всего.

– Я не смогу его убить, – вяло сказал я.

– Ты же оборотень!

– И что? Я не могу! – совсем расстроился я.

Опустившись на колени, я закрыл глаза.

– Тебя никто не осудит! – еще раз попытался голем.

– Не могу.

– Тогда он убьет тебя, – обреченно запричитал Евлампий. – Люсьен, если бы я мог, то отдал бы свою бесполезную жизнь, чтобы ты не умирал.

Я сглотнул.

– Пожалуйста, подумай ещё раз, – жалобно попросил голем. – Поверь, если бы я знал другой способ... – он тяжело втянул воздух. – Но я не знаю.

Мы больше не разговаривали. Я стоял на коленях и смотрел на шкаф. Знакомый запах. Вспомнил. Приторно, до тошноты сладкий. Так пахнет смерть.

Не знаю сколько прошло времени до того, как наверху хлопнула дверь, и под тяжестью шагов заскрипели ступени.

Оливье спустился в хранилище и подошел ко мне.

– Доброе утро! – веселился он. – Как отдохнул?

Я промолчал.

– Крысеныш, ты что, обиделся? – удивился хранитель вкуса. – Ты сам хотел быть великим поваром, виртуозом, художником.

Я посмотрел на него покрасневшими глазами. Я устал, вымотался, отчаялся и мне нечего ответить.

– Прекратите издеваться! – заступился голем.

– Твоё желание исполнится! Тобой буду я, но все-то подумают, что это ты! – Оливье хохотнул.

– Почему? – уныло спросил я.

– Потому, что ты мой ученик. Если бы ты не хотел им стать – ничего бы не получилось! Я давно подумывал сменить тело, – хранитель вкуса потряс рукой. – Это износилось. Не мог найти ученика, морем клянусь! Они хуже орков. То мрут из-за собственной тупости. То портят блюда, и я их топлю. Я отчаялся, как кракен выброшенный на берег. Но тут появился ты! Прибежал с выпученными глазами: «Учитель, я правда хочу готовить!», и я поверил. Ты сам поверил... Ты бесподобен. Грядут перемены! Маги покрошат всех, кто бессмысленно тратит их магию. Представь, ещё пять лет, и блёклых почти не останется, оборотень будет настоящей диковинкой.

– По-вашему, он сам виноват? Потому что захотел стать вашим учеником? – возмущенно вскрикнул Евлампий. – Это вы все задумали! Вы его погубили!

– Жалуешься, как старый гоблин! – проворчал Оливье, встав рядом со мной. – Долой трёп. Времени нет. Нас ждут гонки.

– Зачем? – спросил голем.

– Не перебивай, – отрезал хранитель вкуса. – Хочешь пожить подольше? – спросил он у меня, и я кивнул. – Веди себя тихонько. Посмотрим гонки и повеселимся! А если задуришь, я тебя прикончу. Сотру в порошок бестолкового голема, а заодно и архивариуса! Понял?

Я ещё раз кивнул.

– Меня так просто не сотрешь! – выкрикнул Евлампий. – Я...

– У меня есть драконья желчь, – перебил Оливье, и голем замолчал. – То-то же, – сказал дядя. – Тебе, каменюка, я рот глиной забью! – он повернулся ко мне. – Шевелись!

– Не могу.

– Ах, да.

Наклонившись, дядя дотронулся до гриба и прошептал:

– Отпусти его, пожалуйста.

Ничего не произошло.

– Я тебя награжу, – добавил Оливье.

Я напряженно смотрел на гриб, но он застыл безжизненной глыбой.

– Одного моего желания мало, – загрустил хранитель вкуса.

Достав из-за пояса нож, он порезал палец и капнул кровью на объединяющий камень. Гриб вспыхнул зелёным пламенем, но мои руки не отпустил.

– Мало, – задумчиво сказал Оливье. – Давай твоей добавим!

– Прекратите эту мерзость! – не выдержал Евлампий.

Хранитель вкуса вздохнул.

– К сожалению, другого выхода нет.

Не дожидаясь согласия, он полоснул меня ножом по руке. Я вздрогнул и равнодушно посмотрел на рану.

Капля крови стекла на гриб. Он засверкал и, размягчался, пока я не вытянул руки.

– Идём! – скомандовал Оливье.

Я оглянулся на омертвевший гриб, и побрёл между шкафов.

– Это последняя часть ритуала, – обречено пробормотал Евлампий.

Я и сам догадался. Только уже всё равно, даже злости не осталось. Только усталое равнодушие.

– Символ свободы! – отчаянно крикнул голем.

– Он вам больше не нужен, – не останавливаясь, ответил хранитель вкуса.