Chapter three
Киллиан
Перед тем как уехать, напоследок я решил проведать малышку. И вот сейчас я еду в тот самый центр.
Центр выглядел безупречно. Высокий забор. Пастельные стены. Тишина и цветы на клумбах.
И пустота. Слишком тихо. Слишком стерильно.
Уже в палате у Ами.
— Самолёт через три часа, — сообщил один из охранников, опуская телефон. — Нам пора ехать, синьор Морретти.
Килиан стоял в дверях больничной палаты, не двигаясь. Его взгляд был прикован к крошечной фигуре, свернувшейся на кровати. Ами. Она прижалась к подушке, обхватив её как игрушку. Волосы спутаны, на щеках следы слёз, а глаза — раскрыты, как у испуганного зверька. Даже во сне она дергалась и вздрагивала, будто снова и снова проживала момент удара.
Он не должен был оставаться. Не должен был вообще обращать внимания. Но всё пошло не по плану в ту секунду, как он услышал хруст под колёсами и глухой стон девочки.
— Она в порядке. Врачи сказали — ничего критичного, — напомнил Габриэль.
— У тебя есть дети? — тихо спросил Килиан, не оборачиваясь.
Габриэль замолчал. Уловив паузу, Килиан повернулся, глядя холодно.
— Тогда заткнись и не комментируй, — бросил он.
Он вошёл в палату. Ами проснулась. Она резко села, глаза метались. И когда он подошёл ближе — схватилась за его рукав, вцепившись с силой, которой от неё не ждали. Паника. Плач. Рваное дыхание.
— Нет… не уходи… не оставляй… — всхлипывала она, почти нечленораздельно. — Папа… он будет злой… я больше не хочу туда…
Килиан застыл. Он знал, что должен делать. Рационально — уйти. Улететь. Вернуться к своим делам.
Но когда он посмотрел в её растерянные, напуганные глаза, что-то внутри него сдвинулось. Необъяснимое. Опасное.
— Тсс, — сказал он тихо, присаживаясь на край кровати. — Я здесь.
Ами всхлипнула и прижалась к нему, уткнувшись носом в лацкан его дорогого пиджака.
Он впервые в жизни не знал, что делать с руками. С чувствами. С собой.
Через какое-то время Ами уснула, он медленно переложил её на кровать, а сам встал и направился на выход. Последний раз посмотрев на Ами, он глубоко вздохнул и вышел из палаты.
На парковке, Килиан остался дольше, чем планировал. Его пальцы дрожали, когда он закурил. Не от слабости — от злости. На себя. На девочку. На мир.
Она — не его проблема. Никогда не была. Он сделал всё,
Перед глазами всё снова и снова всплывало её лицо — маленькое, испуганное, растерянное.
И почему-то он вспомнил голос своего отца, который однажды швырнул щенка в канал, сказав:
«Сломанное — выбрасывай. Не жалей. Оно не выживет.»
"Она просто не выживет в моем жестоком мире" твердил себе Киллиан.
Килиан сел в машину, бросив Габриэлю.
—Едем в аэропорт.
От лица Ами
После сна.
Она сидела на кровати, крепко обнимая мягкое одеяло, которое пахло порошком и чужими руками. В комнате было тихо. Слишком. Не было папиного телевизора, не было запаха сигарет и крика. Но ей всё равно было страшно. Даже страшнее.
Она не знала, где находится.
Они сказали, что будут заботиться. Что «дядя» её оставил, потому что «ей тут будет лучше».
Но он…
Он ушёл.
Тот, у кого были тёплые руки и запах кожи. Кто не бил. Кто не ругал.
Кто назвал её «Ами».
Она не помнила своего дня рождения. Но помнила, как он держал её руку.
И когда дверь закрылась за ним — внутри стало пусто, как в старой коробке из-под игрушек.
Ами сжалась в комочек. Нельзя плакать. Плакать — это плохо. Плакать — значит быть слабой. А слабых бьют.
Но слёзы всё равно текли.
Она билась ладошками по голове, чтобы не думать. Чтобы не скучать. Чтобы не чувствовать. И задыхалась от плача, как от дыма.
> — Я плохая, — шептала она, царапая стену ногтями. — Я всё сломала. Он не вернётся. Никто не возвращается…
В самолёте.
От лица Киллиан
Телефон Киллиан зазвонил–это был врач из центра.
— Сеньор Морретти, извините, что беспокоим… — голос по телефону был сбивчив, дрожал, — но… пациентка. Та самая девочка. У неё начался… срыв. Паника. Истерика. Она… она царапает себя, кричит, зовёт вас. Называет папой…
Килиан сидел в самолёте, на частной полосе, уже пристёгнутый. Через пять минут — взлёт.
Он молчал.
— Мы можем ввести ей препараты, но… она не принимает ни слова от персонала. Только вас зовёт и плачет. Она не принимает ни слова от персонала. Только ваше имя. Только вас.
Он смотрел в иллюминатор. Чёртовы облака. Далёкая Италия. Его дом, его трон, его грязная, но привычная жизнь.
А там — девочка с глазами, в которых не осталось никого, кроме него.
Он выдохнул через нос.
Снял ремень.
Поднялся.
—Я еду– сказал он вставая с места.
— Я возвращаюсь, — сказал он.
— Простите? Но самолёт…
— Пошёл он к чёрту, как и этот проклятый день.
В машине.
Дворники смахивали дождь с лобового стекла, как будто пытались стереть всё к чёрту: этот день, эту поездку, эту чёртову девчонку.
Он молчал. Только пальцы сжимали край подлокотника, будто могли раздавить металл.
Телефон лежал рядом. Молча.
Но в голове гудел голос того врача:
> «Она зовёт вас. Кричит. Папа, говорит. Бьётся в стены. Мы не можем её успокоить».
— Ускорься, — рявкнул он водителю. — Жми. Если тормозишь — я сам за руль сяду и довезу нас в морг, понял?
Дворники скрипнули громче. Машина вильнула. Где-то мигнули синие огни.
В голове всё шумело. Обрывки её слов, дрожащий голос, как она прижималась к нему в ту ночь.
«Не бросай…»
Он уже не был уверен, куда едет. В ад, возможно. Но чёрт возьми, если он оставит её там — он не будет человеком.
А он давно не человек, верно?
От лица Ами
Сначала она просто сидела. Потом лежала.
Потом снова сидела.
Её руки дрожали. Ноги были поджаты, колени болели.
Сначала пришла тётя в белом. Пыталась говорить. Говорила добрые слова.
Но Ами не слушала.
Потом пришёл мужчина — с таблеткой. Сказал, что «поможет».
Она закричала. Закричала, как зверёк в клетке.
Потом её держали. Две руки. Холодные. Чужие.
— Нет! Нет! — кричала она. — Не надо! Где он?! Где мой папочка?! Где Кили… Киллиан!! Папочка...
Она хлестала по воздуху руками. Царапалась. Тряслась.
Слёзы катились по лицу. Солёные, обжигающие.
— Он обещал… Он говорил… Он… Он… Папа-а-а-а…!!
Сердце билось, как птица о стекло.
Воздух закончился.
И где-то на самом дне страха… поселилось чувство знакомое.
Брошенная. Никому не нужная. Мусор.
Она свернулась под кроватью, спрятавшись, как раньше, когда папа хлопал дверью и матерился.
> «Я плохая. Он не придёт. Никто не приходит за мусором…»
И тогда она снова начала царапать. Сначала стену. Потом себя.