Part 1
До определённого момента жизнь кажется нам обыденной, даже скучной штукой. Но всегда есть какая-то точка, возможно, один-единственный миг, после которого уже невозможно воспринимать всё, как раньше. Эту тонкую грань, разделяющую восприятие на «до» и «после», кто-то переходит ещё в детстве, кто-то в юности, а кому-то приходится сталкиваться с ней на закате жизни. И все справляются по-разному.
Я думал, что жизнь серьёзно изменилась в тот день, когда умерла моя жена Йеджи. Теперь я понимаю - это не так. Но, вероятно, именно четыре года назад, в то сложное время, во мне зародилось зерно, которое спустя два года смогло взойти, а теперь - расцвело, отравляя всё моё существо.
Тяжёлая болезнь день за днём отнимала у Йеджи человеческие черты, и когда смерть всё-таки унесла её, я испытал облегчение: по крайней мере, наш сын больше не созерцал мучительную агонию матери. Йеджи в свои последние недели походила на стенающее животное, и я видел, как Ники боится её, переставая узнавать в этом существе родного человека.
Так, Ники едва исполнилось одиннадцать, когда мы остались с ним вдвоём, одни против всего мира. Я отчётливо помню, что когда мы стояли у свежей могилы, сын никак не мог решиться опустить букет свежих тюльпанов на чёрный холм, который казался зияющей раной среди зелёной травы. Поклялся ли я тогда беречь Ники или всегда быть с ним рядом? Не знаю, от боли я вряд ли соображал достаточно ясно.
Отягощённый собственным горем, я нашёл новый смысл жизни в сыне. Я был готов пожертвовать всем, только чтобы он лишний раз улыбнулся. И каким-то чудом мне действительно удалось избежать многих ловушек, что подстерегают родителей, когда их дети вырастают в подростков. Мы с Ники смогли построить очень доверительные и тёплые отношения.
Два года ничто не омрачало нашей семейной привязанности, и горе, впившееся в моё сердце со смертью Йеджи, утихло, а может, и почти исчезло, лишь изредка давая о себе знать. Я не думал о новой женщине, сосредоточившись на воспитании сына, игнорировал друзей, которые старались меня с кем-нибудь познакомить, и прослыл вдовцом строгих правил, потому что не топил своего горя в алкоголе или наркотиках. Всё, что мне было нужно тогда - это доверие сына, и я его получал.
Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что ошибался. Да, после смерти жены моя жизнь изменилась, но та самая точка, которая разрушила прежнее восприятие мира, оказалась никак не связана с этим фактом. Иногда, прокручивая в голове все четыре года, я задумываюсь, почему это случилось именно с моим сыном. Почему именно Ники? Но я уступаю этой слабости лишь на краткий миг, понимая, что мой сын - не единственный ребёнок, которому выпали подобные испытания.
День, когда для меня всё бесповоротно изменилось, мог бы стать куда более кошмарным, но фактически ничего страшного не успело произойти. Я вряд ли когда-нибудь смогу забыть, как сложилось то самое утро, хотя и не желаю даже в воображении выстроить иной вариант развития событий. И всё же по-настоящему ужасным было то, что случилось в моей душе.
Тогда внутри меня родилось нечто такое, что напугало меня самого, и мне оставалось только сдерживаться изо всех сил, чтобы этот внутренний монстр не причинил Ники вреда. Но контроль - это не избавление. То, что поселилось во мне, то, что изменило меня, уже никуда не денется, не забудется и не изменится. Оно всегда теперь пребудет со мной.
Когда Ники исполнилось тринадцать, я много сил отдавал работе, но ради доверительных отношений с сыном иногда брал выходные дни: чтобы побольше времени провести с ним вдвоём.
И та пятница была одним из таких дней - я как раз взял отгул, нас тогда ждал вечер в кино, премьерный показ какой-то картины, которую Ники отчаянно желал увидеть. В тот день у него было мало уроков, и я ждал его возвращения, просматривая счета в своём кабинете, на втором этаже нашего домика. Я услышал, как хлопнула входная дверь, но Ники не побежал сразу наверх, как делал это обычно, и я насторожился. Отложив бумаги, я уже двинулся к двери, когда услышал крик своего мальчика:
- Отец!
Никогда прежде я не слышал, чтобы Ники так кричал!
Буквально слетев вниз по лестнице, я едва сумел осознать происходящее: Ники прижал к дивану в гостиной какой-то мужчина. Одной рукой он стягивал с моего сына джинсы, а второй зажимал ему рот.
Дальше я уже не размышлял. Этих секунд хватило, чтобы разбудить во мне зверя, готового ценой собственной жизни защитить своего детёныша. Стащив чудовище со своего ребенка, я ударил его под дых. Гнев захлёстывал меня, и мне стоило огромных усилий сдержаться и не разбить о стену голову этого ублюдка.
- Ники, звони в полицию, - бросил я сыну.
Набрав номер, тот протянул трубку мне, - видимо, ещё не мог говорить от пережитого шока. Объяснив полиции ситуацию, я сам скрутил нападавшего и только после этого смог обнять сына. Ники уже не плакал, но его трясло. Я не знал, как его успокоить, и пока полиция не увезла неудачливого насильника, я просто гладил сына по голове и плечам.
Вечером, когда Ники заснул у меня на руках, я задумался, что же в нём могло привлечь этого человека. Я рассматривал сына, открывая его образ заново. Его тело уже преображалось, он перестал быть ребенком, превратившись в подростка, угловатого, худенького, с длинными руками и ногами. Он был похож на жеребёнка, хрупкого и стремительного. И чем больше я смотрел на него, тем сильнее пугался того, что открывалось в моей собственной душе.
Позже Ники рассказал мне, что сам уговорил несостоявшегося насильника пойти именно к нам домой. Он был уверен во мне, уверен, что я защищу его от любой беды. И я не подвёл. Наши взаимоотношения только улучшились, но теперь при взгляде на сына я ловил себя на мыслях, которые мало подходят отцу.
Иногда одолевавшие меня фантазии успокаивались и исчезали, не тревожа меня неделями, иногда они разгорались с новой силой. Но я сдерживал их, контролировал, зная, что доверие Ники - бесценно и безусловно важно для меня.
Я понял, что перешёл грань ещё в тот день, когда защищал сына от насильника. Мои фантазии, всё более яркие, были не лучше, чем мысли того самого преступника. Когда мы присутствовали в суде, я даже брал слово, требуя упечь его за решётку на максимальный срок, но что теперь мне было делать с самим собой? Иногда мне даже приходилось отводить глаза, потому что стыд, выплёскивающийся внезапно из глубин души, затапливал меня, и я не мог смотреть Ники в лицо.