Patient Zero

Он бежит так быстро, как только может. Бок сводит от перенапряжения, воздух обжигает горло, дыхания катастрофически не хватает. Останавливаться нельзя, ведь за Чонгуком гонится его смерть — зараженный наступает на пятки. Чон бежит вперед, не видя ни конца ни края безумной погони.

Где же выход?

Бесчисленное количество одинаковых дверей заперты, повернуть некуда, спрятаться негде. Парень отчаянно дергает за ручки в очередной раз, оглядываясь назад в страхе увидеть преследователя. Никого. Чон застывает в удивлении, оборачивается — и замечает зараженного уже в той стороне, куда направлялся ранее. Чонгук чувствует, как его сердце сжимается в панике, поглотившей с головой. Он беспомощен и слаб перед опасностью, ему нечем защищаться и негде прятаться. Парень разворачивается и устремляется в противоположный конец коридора, моля все живое дать ему шанс — пусть хотя бы сейчас помогут, подарив лишнюю долю секунды на спасение.

Чон, оказавшись в очередном тупике, царапает ногтями наглухо закрытую дверь, но она не поддается ни уговорам, ни отчаянному натиску. Человеку остается лишь оглядываться по сторонам в поисках чего-либо, способного ему помочь. Как ему выбраться отсюда? Зараженный снова бесследно исчез.

В тревоге Чонгук вертится на месте, теряясь и дрожа от холода и страха, как вдруг слышится грохот. Он видит через стеклянные вставки дверей множество рук, чьи обладатели заблокированы в комнатах. Те нещадно ломятся, бьют по стеклу и размазывают по нему кровь, находясь в заточении и пытаясь выбраться в коридор к живому существу. Стоит оглушительный шум, который невозможно терпеть. И парень закрывает уши, наблюдая за кровоподтеками на панелях и за тем, как тонкое стекло ходит ходуном, будто вот-вот разобьется, звеня, как бокалы, падающие на напольное покрытие.

Чонгук кричит что есть мочи, оседая на пол, плотно закрывает веки до ярких бликов, давит ладонями на виски, желая, чтобы голова перестала монотонно гудеть, и не может перестать дрожать всем телом. Все прекращается резко — беззвучие оглушает похлеще, чем вакханалия звуков.

Чон осторожно открывает глаза и видит возле своих ног нож. Без раздумий он хватает его, и тут же зараженный вновь появляется и мчится на него с неимоверной скоростью — это мужчина в больничной одежде. Мертвец не медлит, желая быстрее впиться в теплую плоть жертвы, и парень ощущает на своих щеках влагу. Решение проблемы совсем близко, но он выбирает то же, что и ранее, каждый раз совершая очевидную ошибку, вместо того, чтобы самоотверженно сдаться.

Одно движение, одна перерезанная глотка и все: кровь брызгает на Чонгука, заливая с головы до пят, зараженный падает в конвульсиях на пол, словно мешок с картошкой. Эхо смеется над молодым доктором, издевательски потешаясь над чужими страданиями.

Чонгук в испуге отходит назад. Буквально вмиг образуется лужа крови, постепенно превращаясь в озеро, стеклянные витражи на дверях исчезают. А из других комнат хлещет красная жидкость, как водопад, заполняя коридор и все больше и больше затапливая ноги своей вязкостью. Необратимость момента сильно бьет под дых, не оставляя никаких шансов или вариантов. При любом исходе одни и те же недочеты будут поджидать за углом.

Чон чувствует чужой кровавый сок на лице, руках, под глазами, в глотке. Его слезы превращаются в кровь, затягивая собой белки, а жизненно необходимая жидкость течет из ушей тонкими струйками, пробивая барабанные перепонки, вниз по шее к трясущимся плечам. Парень разом теряет слух и зрение, захлебываясь в красном океане, порождающем начало всего живого, и продолжает кричать — все безрезультатно.

Весь мир начинает крениться в сторону, переворачивая коридор вверх тормашками и вызывая тошноту.

Чонгук болезненно приходит в себя, кривясь от головной боли, уже ставшей привычной частью расписания, и вдруг видит Канджуна, который без остановки трясет его за плечи. Когда Чон понемногу приходит в себя, доктор Ли протяжно выдыхает, пытаясь успокоить нарастающую волну тревожности внутри.

— Эй, парень, посмотри на меня. Ты как? — волнение читается в хриплом мужском голосе.

Чонгук в ответ заторможенно кивает. Часть его еще там, во сне, борется с удушьем, а другая же ошалело молчит, контуженная произошедшим, кажется, до конца веков, ведь для сознания все взаправду.

— Все хорошо. Ты в безопасности, — звучит как очень плохая шутка.

Через некоторое время Чон замечает, что одышка преследует его и в реальности, не давая прийти в норму окончательно и избавиться от последствий кошмара. Парень трет глаза, проводит холодными пальцами по щекам — мокро, зарывает их в волосы. Рассудок пытается убедить его, что все это пугающая выдумка, а сердце не верит, продолжая убегать куда-то далеко за горизонты. Связь с настоящим все же постепенно крепнет, образуя множество нитей, сплетающихся в канат, что способен вытянуть из мира иллюзий. Мучительный сон уходит, но обещает вернуться.

Наставник смиренно ждет, когда парень сможет связать пару слов. Ему понятно, что нечто безмолвной тенью не отступает от Чонгука ни на шаг, лишая нужного отдыха и сна.

— Мне было проще думать, что они зомби, понимаете? — Чон не может переварить происходящее в его голове, и поток несвязной речи льется из него, освобождая место для еще больших раздумий и развороченных истин. — Как я мог убить человека? Вдруг их можно было еще спасти, а я взял и убил?

— Так, Чонгук, вставай. Иди умойся и расскажешь все по порядку.

Канджун тихо покидает комнату, засунув руки в карманы, и по пути проверяет мирно спящих Хосока и Чимина напротив футона, где лежал Чон. Видимо, очередь старшего врача охранять покой команды. Чонгук усиленно трет глаза до болезненной красноты, надеясь, что сон — это не только сцена в кровавом коридоре, но и вся история о зараженных. Парень осторожно поднимается, превозмогая головокружение, и подходит к заколоченному окну. Заглянув меж досок, можно понять, что стоит глубокая темная ночь, показывающая на небе фильм из звезд, которые не сосчитать при всем желании. Может быть, Вселенная светит ярче от предчувствия того, что мелкие вредители скоро сами уничтожат свой же вид.

Быстро ополоснув лицо остывшей водой из чайника, Чонгук застает коллегу возле небольшого окошка на кухне. В помещении горит одинокая свеча, даря жителям приглушенный мерцающий свет и возможность беседовать в интимной обстановке. Известно, что все сказанное не покинет комнату, исчезнув вместе с огоньком и оставив лишь тлеющий фитиль.

— Закрой дверь, — командует Канджун, держа меж зубов дымящуюся сигарету и пытаясь одновременно с этим открыть форточку. Когда все удается, мужчина довольно выдыхает дым на улицу и бросает взгляд на откупоренную бутылку, стоящую на кухонной поверхности, и два стакана, наполненные золотисто-оранжевой жидкостью, — коньяк двадцатилетней выдержки. Угощайся.

Доктор подает стакан парню, а после отпивает из своего. Чонгук следует его примеру, и жидкость горячей лавой заполняет рот, обжигает пищевод и оседает в желудке, устраивая там самобытную печку. Хотя бы согреться можно.

— Средне, — комментирует младший, ставя емкость на столешницу. На вкус и правда неплохо, но не настолько, чтобы отдать пару тысяч долларов за подобное удовольствие. Нет уж, увольте.

— Согласен. Куришь?

— Не думал, что именно вы будете меня склонять к подобному, — Чон садится за стол возле мужчины, широко расставив длинные ноги, игнорируя микросудороги в мышцах. Он наблюдает за небольшим языком огня и греет руку об ангельскую ауру вокруг свечи. Есть нечто успокаивающее в созерцании пламени, будто за грудиной начинает плавиться такой же воск; главное — не превратиться в бабочку, одурманенную жаром, и не полететь к своей гибели.

— Самое время начать курить. Ну знаешь, конец света все-таки, — доктор Ли затягивается, задерживает воздух и глубоко выдыхает, расслабленно опуская плечи. Кажется, будто с них сваливается многотонный груз прошедших событий, облегчая дальнейшее существование.

Он пододвигает пачку сигарет к спокойно лежащей руке Чона, но тот лишь отрицательно качает головой. Высохшие волосы постоянно приходится поправлять, заправляя их за уши, так как резинка осталась где-то в недрах матраса, и парень надеется, что не потерял ее вовсе.

Оказывается, делиться переживаниями с доктором Ли после всего пережитого не так уж сложно, и Чонгук решает рассказать о причинах своего состояния достаточно спонтанно, начиная со встречи с токсикоманом и заканчивая ловушкой с закрытой дверью. Его внимательно слушают, время от времени кивая и сбрасывая пепел в кружку. После рассказа в воздухе поселяется молчание, задумчиво размышляющее вместе со всеми над произнесенным. Чонгуку нечего добавить, сейчас совсем невыносимо, отчасти жутко из-за прошлого и будущего, ощущение потерянности в плотном тумане, а еще отвратительно мешают волосы.

— Их уже не спасти. Если бы ты не сделал первый шаг, то сам бы заразился, — доктор Ли тушит сигарету о белый подоконник, что совершенно несвойственно педантичному мужчине. Точно конец света.

— Как я мог стать убийцей? — разбито спрашивает парень, удерживая голову руками, склонившись над столом. Такое чувство, что она сейчас расколется пополам от перенапряжения как грецкий орех, и изнутри вывалятся не мозги, а скомканные в шарики страницы. Они будут исписаны с обеих сторон различными шрифтами разных размеров, текстами со смыслом и без, иногда представляя собой набор случайных слов, а иногда витиеватый код из цифр, будто кто-то пытался сам от себя спрятать значение. На этих бумагах было бы сто слоев текста вперемешку с пылью, ведь никто к ним возвращаться и не собирался. Чонгук даже не прилагал усилий понять свои письма, отправленные без адресата, и оставлял их в покое лежать годами без внимания.

— Это не убийство, это самозащита, — доктор Ли говорит уверенно и четко, свято веря в каждое слово, пока Чон поднимает взгляд на собеседника, присаживающегося рядом. — Возьми себя в руки. Они уже не люди, ты как врач сам все понимаешь. Их мозг необратимо поврежден, они потеряли себя и ничего не помнят. Даже если вакцина появится, она будет направлена на еще не зараженных людей, а менее удачливых — вылечить не сможет. Они заперты в своем теле, но их сознание навсегда утеряно. Для них уже выключился свет в отличие от тебя.

Канджун стучит пальцем по виску, пытаясь прочно вложить свои мысли в голову Чона. Это вызывает небольшую улыбку, и Чонгук понемногу расслабляется, ведь все так логично. Тогда почему все равно сложно? Когда срок действия иссякнет, оправдания сгниют, а самобичевания вернутся? Парень снова берет напиток и, чокаясь с Канджуном, делает большой глоток.

— Почему вы вернулись за мной и упустили шанс уехать с остальными? — сейчас самое время задавать вопросы, которые волновали целый день пути. Один на один мужчины могут откровенно поговорить за закрытой дверью. Чон замечает, что произошедшее оставило следы и на докторе — синяки под глазами, отросшая щетина, сжатые челюсти до боли в мышцах. — Как же доктор Шин?

— Да мне похер на приказы Шина. Я должен был сидеть в его кресле, если бы не родственники его жены. Мотай на ус, парень, справедливости в этом мире не существует, — высказывается мужчина, стиснув под столом кулаки. Канджун кажется готовым сорваться с места, схватить ружье и броситься искать упомянутого главврача, — Тем более я дал добро на авантюру, которую ты предложил. Надо уметь разгребать свои ошибки.

— Вы чувствуете вину? — не думая, спрашивает парень, после играясь языком с жидкостью во рту, перебрасывая ее из стороны в сторону, как футбольный мяч.

— Не обольщайся. Всего лишь обязанность, — отвечает достаточно резко, даже не смотря прямо, но Чону становится внутри тепло. Он кивает, принимая сказанное за мнимую истину, ведь человек напротив намного лучше, чем хочет казаться окружающим.

— Как вы поняли, что этот военный желает присоединиться к нам? — Чон вспоминает событие с весьма неприятными ассоциациями и свое удивление, когда самый умный из них без колебаний позволил незнакомцу пойти вместе с ними.

— Военные не ходят в одиночку, особенно в форме и в такое время. Иметь в своем арсенале солдата нам как раз кстати, да и мы не помешаем ему, — просто отвечает мужчина без раздумий.

Что же, это было неплохое и быстрое решение для той ситуации, в которой они оказались, вот только все равно сомнения грызут душу, подобно домовым мышам. Чон решает подумать об этом завтра, так как проходимец с улицы, с которым они пересеклись максимум на пару дней, не стоит такого чрезмерного внимания.

— А что с результатами анализов? — Чонгука одолевает сильное любопытство, ведь он так ждал добытой информации. Парень откидывается на стуле назад, перенося вес на задние ножки и играясь с притяжением. Вся эта история с личным расследованием его так увлекла и отвлекла от окружающего, что теперь Чон стал одержимым идеей внести свой вклад в спасение людей.

— Они у меня. Мы должны их как можно скорее доставить в научный центр.

— Вы что-то нашли? — Чон останавливает свои качели, настойчиво уставившись на куратора, а Канджун смотрит в ответ и не отвечает. Его выражение не говорит ровным счетом ничего, все эмоции и чувства спрятаны за маской, которую Чонгук не в состоянии пробить. Очевидно, что от него что-то скрывают, и от этого становится лишь любопытнее.

— Да. Вы что-то нашли. Почему не говорите?

— Тебе знать не нужно, — мужчина поднимается со стула и, повернувшись лицом к окну, закрывает форточку, но продолжает стоять спиной к собеседнику.

— Почему? В чем проблема? — Чон не намерен так легко сдаваться, он как репейник, который невозможно отодрать от одежды, потому что он цепляется сильнее и сильнее.

— Поверь, не надо лезть. Пока чем меньше ты знаешь, тем лучше, — доктор как никогда серьезен, делая разговор сухим и увеличивая доверительное расстояние между собеседниками со скоростью света.

— Но я же помогал вам, — Чон не может смириться с такой несправедливостью, ведь он был уверен, что при первой же возможности ему все открыто поведают, а тут какие-то тайны и заговоры вселенских масштабов. Перед парнем выросла стена — не перешагнуть и не перепрыгнуть, как ни пытайся. — Объясните хотя бы, почему вы не можете сказать.

— Иди спать и не думай об этом. Все в порядке, — говорит Канджун, направляясь к выходу, показывая всем видом, что разговор окончен. Уже взявшись за металлическую ручку, мужчина поворачивает голову в сторону, — и запомни, ты не убийца, ты врач. Ну почти.

После этого доктор Ли скрывается в темноте соседней комнаты, очевидно, направляясь дальше охранять сон напарников возле входной двери. Выглядит все как очень неразумный побег от разговора. Чон с тяжелым сердцем понимает — большего ему не добиться, точно не сейчас, поэтому он допивает остатки напитка в стакане, пальцем тушит свечу, не чувствуя жжения, и направляется к своему уже холодному матрасу, надеясь поспать еще несколько часов.

Теперь каждый новый день — это не повторение прошлого заученного чередования действий, а нечто внезапное, стрессовое и обязательно нежеланное. Половину сил Чонгук тратит на внутренние эмоции, его тревога растет как на дрожжах, готовя пироги с неизвестными начинками, чувство вины пожирает кусок за куском, а тремор сковывает движения даже во снах.

Хочется крикнуть: «Проснись!» и чтобы весь кошмар закончился, мир снова обрел свою привычность, неизвестная болезнь канула в Лету, метро колесило по городу, машины сигналили друг другу, развозя спешащих на работу, а самым большим разочарованием был ливень с утра, когда забыл зонтик дома.

Правда, Чон уже не спит, так что ни крики, ни тряска не помогут сдвинуться с мертвой точки.

***

— Я не хочу, чтобы он меня стриг, — вот с такого громкого заявления началось следующее утро. Всеобщим голосованием было принято решение, что парикмахером для Чонгука должен стать не кто иной, как Чимин.

Проснувшись самым последним, Чон осознал, что готов избавиться от отросших волос и сейчас они ему больше мешают, нежели приносят удовольствие. Он подошел с этой просьбой к доктору Ли, на что тот тут же откликнулся и устроил голосование. По мнению большинства, на роль парикмахера Чимин был идеальным кандидатом, ведь, будучи вооруженным с ног до головы и умевшим обращаться с оружием, он внушал больше доверия, чем любой другой. Наверное, на них произвело впечатление то, как Чимин ловко управлялся с ножами, тренируя в гостиной стойки с орудиями в руке.

— У тебя никто не спрашивает. Большая вероятность, что Хосок тебе вместе с волосами отрежет ухо, — Канджун не видел никакой проблемы, продолжая собирать припасы для дальнейшего путешествия. Нужное он складывал справа на столе, все остальное — слева, чтобы потом спрятать в маленьком погребе, готовя провизию для возвращения команды.

— А он специально, — не унимался Чонгук и косился в сторону Пака, который после тренировки приемов принялся отжиматься от пола. Его утренний ритуал, состоящий из бесконечного круга выматывающих упражнений, никак и не думал заканчиваться.

— Не преувеличивай, — консервы со свининой отправились влево, а канатная веревка с креплением вправо. Чон незаметно перетянул одну банку с мясом в свою сторону.

— Я его не переношу, — уже сам Чонгук задумался о том, что ведет себя как ребенок. Правда, решение по поводу его волос было принципиальным, ведь никто не сможет так просто дать ножницы в руки ненавистному человеку и сказать: «Покромсай мою прическу».

— Будь терпеливее к нему, — складные ножи оказались с правой стороны, документы — с левой.

— Да пошел он, — бурчит под нос Чон, рассматривая этикетку со сроком годности на жестяной банке и пальцем сдирая бумагу, скорее, от вредности, нежели от нервозности.

— Что я слышу? — раздалось со стороны двери. Чимин вальяжной походкой ворвался в диалог и сел напротив, сразу же наводя порядок в разложенных вещах и выбирая некоторые продукты для себя. Чон на это недовольно цокнул языком, но старший коллега даже виду не подал, что что-то не так. Пак стащил себе немного еды, воды и гигиенических средств, видимо, решив собрать в первую очередь личный багаж.

— Ты бы тоже занялся сборкой своего рюкзака, — предложил Канджун, обращаясь к Чону и пододвигая отобранные для путешествия вещи, которые имели больший вес в их ситуации.

Чимин подошел к поверхности, на которой лежала добыча из охотничьего магазина: дробовик и охотничий карабин, несколько пистолетов с дополнительными магазинами и ряд ножей, возле которых мужчина стоял намного дольше. Половина оружия оставалась в доме, ожидая своего часа, а что взять еще — предстояло решить.

— Этому пацану ружье не давайте, — делая вывод после осмотра предметов, говорит Пак. Чонгук высоко поднимает брови, недоумевая, откуда такие странные заявления. Доктор Ли снова никак не реагирует, словно так и собирался поступить, а младший коллега для него и вовсе пустое место.

— Придурок, — шепчет Чонгук в спину солдата, сдержав в себе остальные лестные прозвища. Ноль реакции.

— Упорядочу свои вещи, и можем стричься, — Чимин выбирает себе приглянувшееся холодное оружие, будто они у него в дефиците, и с довольной улыбкой уходит дальше заниматься своими делами. Он и правда не замечал Чона, как они и договорились. Часть Чонгука радовалась, что не имеет ничего общего с этим неоднозначным человеком, другая же была раздосадована тем, что подцепить солдата больнее не удавалось.

Чонгук отчетливо понимал, что этот мужчина был его полной противоположностью во всем, начиная от реакции, заканчивая внешним видом и жизненными принципами. И младшего настораживало и отталкивало то, что Чимину не было страшно, происходящее у него не вызывало негативных эмоций, скорее забавляло, что было еще более пугающим. Он вел себя как сбежавший из психбольницы, а не как выдрессированный солдат.

Делать нечего, придется доверить ножницы в руки этого сумасшедшего.

Чонгук долго откладывает разгрузку своего рюкзака, заглядывать внутрь которого не хотелось от слова совсем, ведь он прекрасно помнит, что именно ждет своего часа на дне. Открыть молнию равносильно снятию чеки с гранаты — заглянешь в темноту, и вот-вот рванет, счет идет на мизерные доли секунды. В грязной одежде, как и ожидалось, прячется главная улика, звезда преступления. Парень правда пытается думать холодно и логически, но сейчас ощущает себя подозреваемым, похитившим весомое доказательство с места событий. Так он и застывает с мотком перепачканной ткани в руках, пока Канджун не выхватывает крепко сжатый материал и не разворачивает, являя на свет отвратную правду. Понимая, что перед ним, мужчина убирает подтверждение случившегося за спину, будто его и не было вовсе, и переворачивает сумку Чона вверх дном — содержимое вываливается на пол кучей мусора.

— Поторапливайся, у тебя еще салон красоты по плану, — говорит доктор Ли, унося в неизвестном направлении перепачканное оружие.

Чонгук благодарен, что может игнорировать проблему немного дольше положенного, переключая все свое внимание на сбор нужных вещей для замысловатой задачи — нашествия зараженных, готовых отгрызть львиную долю мышц в любой удачный момент.

От выбора содержимого рюкзака зависит не только выживаемость обладателя ноши, но и всей группы в целом. Их небольшая цепь далеких друг от друга людей может полагаться только на себя. Чонгук долго думает над тем, какие из вещей надо удостоить большим вниманием.

Первое, что подкосит тело — это антисанитария. Как доктор, он в первую очередь собирает компактную аптечку для каждого, где есть средства скорой помощи, такие как бинт, спирт, антисептик, стерильные салфетки и некоторые препараты от других болезней и симптомов, например, болеутоляющие, противовоспалительные, антибиотики. Зомби-апокалипсис не отменяет, к сожалению, вирусы и бактерии, поджидающие на каждом углу.

Сейчас, как никогда, надо следить за здоровьем, поэтому обязательно два куска хозяйственного мыла для мытья тела и стирки одежды, влажные антисептические салфетки, зубная щетка и паста на первое время. Далее Чон аккуратно складывает стопку запасных вещей и белья, выделенных ему хозяином дома. Некоторые мелочи — нитка с иголкой, зажигалка, карманный нож — помещаются в небольшом кармане сбоку.

У Канджуна нашлось два утепленных спальных мешка, которые были очень кстати. Также между поклажами распределили оптимальное количество сухпайков и воды. Рюкзаки стали достаточно увесистыми, но не ограничивали движения, что радовало, ведь никто не знал, куда повернет их путь и насколько длинной окажется дорога к научному центру.

Привилегией военного в плане содержимого рюкзака были его личные вещи и специальное снаряжение. То, что успел заметить Чонгук, это наличие компаса, фильтров для воды, защитных очков и светошумовых гранат. Очевидно, что Чимин пополнил рюкзак из общего котла, но в отличие от остальных, основную часть его ноши составляли запасные боеприпасы, спрятанные по всему телу кинжалы, кевларовый бронежилет и защитный шлем. Он определенно был уверен в своем выборе и знал, что делал.

Хосок же отдал предпочтение еде. Он настолько был уверен в медиках своей команды, что из аптечки взял лишь спирт, вату и лейкопластыри. Возможно, он не совсем понимал, что происходит, или скорее делал вид, что ему все побоку. Правда, продолжал без умолку рассказывать о том, что лишние консервы совершенно не для него, а для его кошки, которую он собирается спасти по пути. Канджун в очередной раз грубо прервал мужчину, отметив факт того, что за животным никто не пойдет и это не оправдывает возможный риск. Хосок не спорил, и доктор Ли не продолжал. Так вопрос и оставался висеть в воздухе плотным облаком над головами участников пешего похода. Никто не воспринимал всерьез затею идти за домашним питомцем.

Чонгук, закончив сбор вещей, осмотрел комнату: бледно-розовые обои в углу изрисованы цветными карандашами, чьи неровные линии жизни изображали цветочное поле; на дверной панели зазубрины с отметками роста; простыни в разноцветный горошек и занавески с блестками. Он никогда не интересовался личной жизнью коллеги, а сейчас стало интересно, была ли это когда-то детская или в комнате уже давно никто не жил.

Спрашивать некорректно как минимум, но он слепо надеется, что Канджуну не о ком волноваться. Хватая ножницы с подоконника, Чонгук плетется в ванную, как на смертную каторгу. Это не последний путь, так почему так сложно на него ступить?

Чимин сидит на ободке ванной, задумчиво рассматривая свои руки, бродит где-то глубоко в себе и не сразу замечает новую компанию. После косится на младшего и кивает в сторону стула возле зеркала. Ничего лишнего, ведь их общение сведено к минимуму, чтобы не запустить взрывоопасный механизм.

Солдат, когда клиент готов к процедуре, начинает без разрешения лохматить волосы Чона, тут же впиваясь в них острыми зубцами расчески, словно клыками зверя. Чонгук сжимает зубы от боли, находя в отражении ожидающие его взгляд глаза. Там мерцает темный огонек, жаждущий насолить побольнее, поэтому, не заботясь о комфорте, Чимин жестко расчесывает пряди каштановых волос, иногда вырывая больше, чем следовало бы. Чон не позволяет себе даже пикнуть, он ни в коем случае не доставит удовольствие этому ублюдку. Ничего, потерпит, невелика потеря. Когда колтуны выдирают с корнями, то гребень откладывают на стиральную машинку и вооружаются ножницами.

— Какую стрижку предпочитаете? — язвительно спрашивает Чимин, гладя волосы по обе стороны от лица и прижимая их к голове.

— Просто короче, — у Чона нет ни сил, ни желания язвить. Он не хочет остаться лысым или слепым, а этот шанс возрастает с каждой секундой, проведенной в обществе военного.

— Может, армейский ежик? — Пак начинает клацать ножницами сзади, и что он задумал — теперь известно одному богу. Младший скрещивает пальцы на руках — в отражении нижняя губа по привычке оттопырена, как своеобразный признак обиды, затаившейся на глубине мыслей. Чон тут же закусывает ее и злится на свою ранимость, ведь он слишком все воспринимает всерьез. С ним играются, как с ребенком, а он ведется на любую провокацию.

— Себе сделай, — отвечает он, закрыв от усталости и беспомощности глаза. Лучше не видеть процесса обезображивания своей прически.

— Надоело. И так еле отрастил, — легко бросает Чимин, погружаясь в процесс стрижки. Видно, что разговор продолжать никто из них особо не хочет, поэтому под звук металлических ножниц Чон впадает в некий транс. В ванной есть небольшое окно под самым потолком, оно жутко узкое и длинное, но дарит комнате достаточно естественного освещения.

Внимание парня привлекает одинокий солнечный зайчик на стене, застывший на плитке над нарисованным горизонтом, словно солнце. Голубой кафель кажется теплым бескрайним небом, еще немного — и можно услышать многогранный шум моря. Настоящие воды были совсем близко, но из-за тяжелого графика Чон не выбирался к ним очень много лет. Да что юлить! Когда внутри глухая пустошь, то вряд ли вспомнишь об эмоциональном море, излюбленном пирсе и крикливых чайках. А сейчас Чонгук вспоминает, смотря на отделку ванной, что когда-то там был, не помнит, когда и с кем, но знает ощущение соли на языке и в уголках глаз, ее вкус, отличающийся от вкуса той, что в блюдах, и запах свободы. Ему было легко, и никакие путы не сковывали, раня своими шипами сердце, что вечно исходило кровью; он будто имел большие белые крылья и парил над водой вместе с птицами. А с течением времени Чон привык к боли, он сросся с ней, именуя дальней родственницей, поселившейся в груди.

Свобода не пела ему оды, любовь не шептала колыбельные, на ухо молвила безысходность уже несколько лет; и когда ничего другого не слышишь, то принимаешь за истину имеющееся, даже если это песни меланхолии.

Чонгуку показалось, что на свету плитка рябит, подобно волнам. Сейчас вода оживет и хлынет на парней, утаскивая в свой мир, в котором открытый океан унесет в сладостную и солнечную неизвестность, где можно будет расслабить все тело и все мысли и отдаться течению.

Вдруг кончики чужих пальцев случайно касаются шеи сзади, и Чонгука пробирает мурашками так, что он чуть зубами не стучит от нахлынувшего холода. Его сразу выбрасывает на берег из теплой воды, обдувая ветром, и в прорубь по самую макушку. Парень зыркает на невозмутимого солдата и понимает, что тот даже не заметил нежеланного контакта. Чона физически отталкивает взаимодействие с этим человеком, голова кружится, мышцы болят от напряжения, а ситуация обрастает раздражением, как мхом.

Они оставались в ванной примерно полчаса. Чимин окончил стрижку и ушел без слов, кинув ножницы в раковину, показывая этим свою безразличность ко всему. Неизвестно, как он вообще согласился, но мастер из него при желании мог бы получиться.

Чонгук осматривает себя в зеркале: волосы стали значительно короче, на затылке чуть ли не ежик, и длиннее спереди и у висков. Его ничуть не изуродовали, а очень даже неплохо подстригли. Теперь пряди не лезли в глаза, и ощущение легкости подарило почти радостную улыбку. Почти.

Благодарить он, конечно же, не стал. Глубоко в душе, может быть, хотел, но гордость не позволила. Пусть Чимин и помог, но друзьями или же хорошими знакомыми от этого они не стали. Это была чисто вынужденная ситуация.

Когда сборы закончились, а мужчины сложили рюкзаки в ожидании следующего путешествия, время оказалось слишком поздним, чтобы начинать новый путь. Если они выйдут сейчас, то не успеют найти пристанище на ночь, и темнеет довольно рано, поэтому было принято общее решение остаться еще на одну ночь. Канджун, недовольный таким исходом, принялся готовить ужин, наблюдая за тем, как Хосок, надев рюкзак на спину, в одиночку рвался за своей кошкой.

— Ты не пойдешь один, — командует доктор Ли из кухни, угрожая разволновавшемуся товарищу ложкой, но его никто не слушает и слышать не хочет. Видя, что ситуация принимает серьезный оборот и обладатель домашнего животного отодвигает баррикады от двери в сторону, Канджун устремляется в гостиную.

— Но она там голодная, ей страшно. А вдруг туда пробрался зараженный и превратил ее в зомби-кошку, — злится Хосок, пытаясь разобраться с замком на двери собственноручно, ведь ключи Чонгук ему отдавать не стал. Вот же предатель!

— Мы не знаем, распространяется ли болезнь на животных, — доктор Ли пытается успокоить встревоженного мужчину, поглаживая по плечам и уводя вглубь дома, — в любом случае верная смерть — идти в одиночку. Ты один вряд ли сможешь ей помочь.

Постепенно Хосок успокаивается и приходит в себя, сев на диван под бок притихшего Чона. Ему тут же подсовывают пачку чипсов, и он практически рад вкусной еде.

Команда не успела облегченно выдохнуть, как тут с улицы послышался очередной незаурядный шум. Чон подумал, что спор привлек зараженных, которые прогуливались мимо, но каково было его удивление, когда он между досок из окна увидел группу людей, движущуюся к их входной двери. Их было по меньшей мере человек пять с битами, оружием и нездоровым предвкушением на лицах. Происходило нечто странное и непредвиденное.

— Какого хрена? — ругается Канджун, снимая с себя кухонный фартук и бросая на диван, и тут всех вокруг, кроме младшего, озаряет — почему и зачем здесь эти люди. Только Чонгук продолжает тупо смотреть на незнакомцев, которые уже пытались с улицы выломать дверь.

— Уходите, — приказывает Чимин, обращаясь к союзникам, махнув в сторону дальней комнаты. Чон замечает в его глазах холодную резкость стали, отметив про себя, что этот мужчина является отражением его любимого оружия — металлического, блестящего, тонкого и смертоносного. В зрачках разжигается доселе невиданный пожар, а предчувствие чего-то неспокойного повисает в воздухе.

Канджун уволакивает Чонгука и Хосока за собой в соседнее помещение, оставив посреди гостиной Чимина в одиночестве. Они размещаются возле приоткрытой двери, чтобы все слышать. Доктор Ли и Хосок предоставляют возможность наблюдать за происходящим младшему, сами же стоят рядом. Чонгук замечает, как солдат надевает свои перчатки, плотно завязав на запястьях, и берет военные ножи, чудом вытянув их из какого-то невидимого кармана на теле.

Фигуру поглощает тьма, стойка не сулит ничего хорошего. Казалось, что земля сейчас разверзнется под точкой опоры Чимина. Группа людей вваливается в помещение с утробным смехом, взломав дверной замок. Они напоминали уличную банду, заправляющую в районах города, с полным комплектом орудий пыток в руках, а, может, они ею и были. Незваные гости застывают при виде одинокого противника и тут же принимаются потешаться над ним, не восприняв всерьез. Они не казались зараженными, а, напротив, имели полный контроль над своими телами и точно пребывали в трезвом уме и твердой памяти.

Но Чимин не был намерен шутить.

— Это кто тут у нас? Ты первый сюда, что ли, пришел? — подает голос один из ворвавшихся.

— Вам здесь не рады, поэтому убирайтесь, пока что на здоровых конечностях, — Пак спокоен и собран, и ни один мускул не дрогнул.

— Эй, мелкий, я тебе зубы-то посчитаю, — тот, что крупнее, подходит ближе и улыбается криво, — а ты симпатичный. Может, останемся, парни?

— А что с этим? Убьем? — спрашивает второй у, видимо, главаря, злостно улыбаясь в предвкушении веселья.

— Хочешь жить? Тогда будешь нашей шавкой, — здоровяк заглядывает в сосредоточенное лицо солдата, ожидая хоть какой-то реакции, но Пак не дает им такой роскоши. Все будто проходит мимо него, не оставляя грязных следов, и никакие слова его не задевают.

Чимин хрустит шеей и смотрит в потолок, а на его губах расцветает безумная улыбка. Его мало когда с самого начала воспринимают всерьез, поэтому приходится невежественным оборванцам каждый чертов раз доказывать, чего он стоит.

Блеск спрятанного в тени металла отражает тусклый вечерний свет, проскальзывающий в комнату из-за открытой двери. Ножи сверкают перед лицами противников, и хаос в тот же миг заполняет пространство. Чонгук не в силах проследить за телодвижениями военного, а тот уже наносит точные удары, блокировки, маневрами избегая атак и эффективно перемещаясь по комнате.

Такое чувство, что он парит над всеми остальными. Его фигура легким перышком взмывает ввысь над грузными и медлительными незнакомцами, чтобы поразить из другого угла и застать врасплох. Он неуловимый, ведь пять человек не в состоянии зажать его в тиски. Как только нападающему удается добраться до Пака, тот тут же отражает атаку, ловко перехватывая чужую кисть, использует силу и вес постороннего против него и перекидывает через плечо на пол.

Сзади тоже не подобраться, у Пака, очевидно, глаза на затылке, ведь он успевает уворачиваться и наносить точные удары в болезненные точки. Просчитав наперед, Чимин выбивает оружие из чужих рук, отталкивая его подальше. Одному он выворачивает плечо, второго ударяет точно под дых, третьему ловко подрезает ахиллово сухожилие, выводя из игры. Мужчины быстро выдыхаются, но настроены решительнее некуда, а их желание убить наглеца только возрастает.

Тут слышится выстрел: крупный нападающий с длинным языком держит пистолет, целясь в вечно движущуюся тень. В Пака не попадают ни с первой, ни со второй попытки, но ситуация накаляется, разрастается как лесной пожар, захватывая в себя все вокруг. Чимин вдруг пропадает из поля зрения — Чон понимает, что тот выскользнул на улицу — и группа противников, лишенная здравого рассудка и охваченная огнем ярости, тут же гонится за ним.

Предводитель шайки, преследуя солдата, со злостью кричит во весь голос:

— Живым тащите, ясно?! Я с ним так позабавлюсь, мамка родная не узнает!

Они находят Чимина посреди дороги, который ждал их там как ни в чем не бывало. Он — вершитель судеб, он — демон с черными крыльями на перекрестке предначертаний, которого вызвали на сделку. Чонгук, вышедший из дома следом, пугается видения, но продолжает наблюдать. Это схватка насмерть. Неужели солдат, призванный защищать гражданских, непоправимо навредит им? Чон до самого конца не верил пугающим догадкам.

Пак наносит точные удары один за другим, и вот — очередной ряд приемов, позволяющий опрокинуть противника и зажать чужое горло ботинком. Он не дрался, а танцевал сложную хореографию, номер которой придумал сам и выучил наизусть, отдавая всю душу в каждый элемент, где вместо пируэтов — контратаки и боевые техники. Это был самый опасный танец, который когда-либо приходилось видеть, Чимин настолько непредсказуем и силен, что подчинил себе всех в радиусе многих километров.

В качестве инвентаря — острые лезвия и брызги крови, разлетающиеся в разные стороны, придавая картине жуткий вид. Чимин тенью преследовал и нападал на незнакомцев, а его сущность была пропитана опытом бойца и стойкостью духа. Сила не имела границ и не спешила заканчиваться.

Пак перехватывает атаку одного из нападавшего, ножи порхают за ним, как стальные крылья бабочек, преданные хозяину и их общему танцу, будто мужчина для них — это огонь той свечи, что осталась на кухне. Чонгук видит ужасные раны, видит неподдельную боль и кричит внутри до сорванных связок. На его глазах лишают жизней других людей. Он хочет было рвануться вперед, чтобы остановить происходящее, прекратить насилие, сделать хоть что-нибудь, но доктор Ли цепляется за него мертвой хваткой, не отпуская парня.

Чимин вонзает нож одному из нападавших в живот под острым углом, задевая жизненно важные органы. Несколько уже лежат у его ног — без движения, навсегда лишенные возможности подняться. Чимин откидывает тяжелое тело на своем пути, переводя внимание на следующего. Теперь лезвие умело проходит между ребер, добираясь до самого сердца. Остался главарь банды, обезумевший, не успевший как следует оценить ситуацию, он бросается на Чимина, а тот остается холоден, как и его оружие. Металл рассекает горло противника, и тело валится к остальным.

— Забавы, похоже, окончены, так и не начавшись, да? — с ухмылкой спрашивает солдат у бездыханного тела, что удерживало тепло и остатки жизни.

Сохранились лишь тяжелое дыхание и звон в ушах; Чимин стоит посреди крови и трупов павших воров, расправив плечи и запрокинув голову, и смотрит на небо, а после переводит взгляд на людей в дверном проеме, именующих себя его напарниками.

Вот это настоящий апокалипсис. Люди — это чудовища без всяких болезней и оправданий.

Глаза военного сверкают от огня прошедшей битвы, показывая нечто недосягаемое в мире хаоса Пак Чимина для Чона.

Пыль дороги осела, солдат методично вытер об одежду убитых свое оружие и пошел к дому. Теперь же он был воплощением дисциплины и порядка, спокойствия в каждом движении, будто не он тут только что устроил поножовщину. Двуличие читалось в каждом движении, в каждом чертовом слове и в каждой черте лица, об остроту которого можно пораниться.

Пак осматривает свое оснащение, не проверяя состояние собственного тела после битвы, ведь его даже не задели. Из-за этого Чон чувствует укол разочарования, распространяющийся по телу разъедающей дрожью.

— Я оттащу от дома трупы, чтобы не сбежались зараженные, — ровно говорит Чимин.

— Я помогу, — доктор Ли двигается к выходу, но солдат его останавливает.

— Нет, это моя работа. Вы лучше отремонтируйте дверь.

Чимин берет рюкзак, надевает маску, закрывающую половину лица, и возвращается к месту происшествия. Чонгук не хочет видеть сокрытие улик и покидает остальных, так как ему поплохело от увиденного. Как бы ни пытался, он не смог оторвать глаз от развернувшейся ранее сцены и наблюдал за всем до конца представления, отпечатывая в памяти все до малейшей детали. Собранность, сила и техника солдата потрясали в сочетании со страстью и безумством, но его поступок заставил осознать истину — откуда взялась непонятная неприязнь к Чимину с самой первой секунды их знакомства, перерастающая в ненависть.

У солдата расчетливый быстрый ум, хорошо натренированное тело и черствое как камень сердце, оставляющее синяки на всем, способном чувствовать. Этот человек в иной степени не жив, ведь старуха с косой тенью стоит за его плечом и шепчет на ухо бесконечный список имен, приговоренных к неминуемой казни.

Чонгук закрывается в ванной и умывается холодной водой, его голова идет кругом от переизбытка впечатлений после пережитого. Он не мог ничего сделать, даже двинуться не был в состоянии ни на шаг, мог только смотреть, как пять жизней так легко отбирают, будто это привычное дело, как отстричь волосы, собрать рюкзак или выкинуть мусор.

Канджун стучится — безрезультатно.

Хосок молча ложится на свой матрас лицом к стене, даже не пытаясь поговорить, ведь ему тоже тяжело. Каждый из них проживал собственную эпопею внутри после произошедшего, тонул в мыслях и принципах, пытаясь выкарабкаться на поверхность и выжить, найти хотя бы одну корягу, чтобы зацепиться и не исчезнуть окончательно. Картины прошлого волнами накатывают, топя с головой, уволакивая за собой не в тот голубой летний океан из воображения, а в темную бездонную пучину с сотнями морских чудищ, что не прочь полакомиться тонкой натурой человека.

Чонгук заставляет себя проглотить остывший ужин и ложится спать, надеясь провалиться в небытие раньше обычного. А сон, как назло, опаздывает, видимо, испугавшись кровожадной сцены.

Сердце начинает колотиться быстрее от переживаний, и успокаивать его нет никакого смысла. Чон держит руку на груди, чувствуя стук пучками пальцев, а надоедливый орган бежит вперед, испуганный и загнанный. Вот бы запустить руку в грудную клетку и вырвать его с корнем, руками растерев в песок, и покончить разом со всеми проблемами.

Когда время переваливает за полночь, из плотной темноты возвращается Чимин, представляющий собой в глазах младшего ее естественную часть. Его громкие шаги эхом стоят в ушах, бьются о черепную коробку и назойливо стучат в барабанные перепонки. Чон притворяется, что спит, не желая даже признавать факт возвращения этого человека. Он надеялся, что карма настигнет преступника быстро и по пути солдата сожрут или же он забудет дорогу обратно, исчезнув в пустоте.

Пак идет на кухню, где еще бодрствует доктор Ли. Их приглушенные голоса фоном шумят за дверью, но смысл сказанного не понять. Мужчины о чем-то переговариваются на пониженных тонах в свете свечи, видимо, обсуждая то, что случилось сегодня.

— Я нашел убитых людей в соседних домах. Эти выродки вытворяли все, что хотели здесь, ужасные вещи, Канджун, ужасные. Они почувствовали вседозволенность, — различает Чонгук, осознавая, что Чимин явно злится и повышает голос, воспламеняясь за мгновения беседы. Доктор Ли не ведется на вспыльчивость и продолжает что-то неразборчиво тихо говорить, видимо, надеясь успокоить и привести в чувства солдата.

«Это не оправдание. Это не может быть чертовым оправданием для тебя, ублюдок!»

Наверное, Канджун выразил свое негодование и попытался научить уму-разуму несмышленого Чимина, вот только некоторые простые истины недоступны независимо от того, какими словами их выражать.

В итоге доктор Ли возвращается к себе, а солдат не спешит тушить свечу, оставаясь на кухне. Чонгук ждет, ждет, он правда старается быть невозмутимым, но не выдерживает. Его терпение ломается с треском, как старый ветхий стул, под напором бурлящих эмоций, взвалившихся на него, поэтому Чон сам не понимает, как оказывается пред Паком, который ест холодную тушенку с лапшой. Чонгук сужает от накопившихся злости и отвращения глаза, дышит через раз, упирается руками о стол и глядит в самую душу военного, если она, конечно, присутствует в сидящем придурке.

Младший чувствует, как сильно раздуваются его ноздри, будто грозясь извергнуть сноп огня вместо воздуха в очередном громком выдохе. Пальцы вцепляются в столешницу, желая перевернуть мебель на спокойного солдата, отчего вены на руках выпячиваются еще сильнее. Все тело кричит о сверхмаксимальном напряжении, от которого готово разорваться на части, словно от мощной взрывчатки, заложенной где-то под ребрами.

— Как ты мог? — неожиданно ровно и безэмоционально спрашивает Чон, сцепив зубы до скрипа. Чимин обращает свое внимание на нарушившего его трапезу и равнодушно качает головой из стороны в сторону, показывая, что не в настроении вести беседу и уделять время кому-либо еще.

Чонгук срывается с места и выбивает из чужих рук одним ударом пластиковую посуду с ее содержимым на пол. Еда разлетается, частично пачкая так и оставшегося голодным мужчину. Чона уже не остановить, он хватает старшего за грудки, силком поднимая со стула и подтягивая вверх на уровень своих глаз. Чимин даже не пытается удостоить его взглядом, опустив голову так низко, как только можно, и спрятавшись за копной волос.

Чонгуку хочется вытрясти из него всю дурь, ударить по роже, сжать в тисках, лишая необходимого воздуха, заставить осознать содеянное и свою адскую порочность. Если нужно, он сам станет вершить справедливость и докажет упрямцу свою правоту. Мужчина в руках виснет безвольной куклой, даже не думая сопротивляться, вводя взбешенного парня в недоумение.

— А ты думаешь, они бы прониклись к тебе душевной теплотой и не стали бы трогать? — заискивающе спрашивает Чимин, наконец находя взглядом разъяренного зверя в глазах Чонгука и показывая своего — расчетливого и затаившегося, готового на многое, если не на все.

Чон неосознанно ослабляет хватку; солдат стоит на твердых ногах, продолжая смотреть куда-то, в ту самую яму без дна, где он выцепил с первого раза сидящего паренька с большими глазами. Пак кладет ладонь на затылок младшего и сталкивает их лбами со всей силы и одним рывком, до звезд на сетчатке. Как лед и пламя. Как добычу и хищника. Как воду и сушу. Пак шипит змеей по слогам, продолжая:

— Очнись и не будь дураком. Они бы при первой же возможности с улыбкой выпотрошили тебе кишки просто ради веселья.

Чонгук приходит в себя, мотая головой и отталкивая от себя военного, отходит на приличное расстояние, чтобы этот убийца его не касался и не гипнотизировал демоническими глазами. Потерять бдительность на секунду — и, кто знает, нож угрожающе будет гладить уже его кожу.

— Зачем же надо было действовать так? В тебе нет человечности? — отчаянно спрашивает Чонгук, запуская руки в волосы, привычной длины уже нет, но ощущения успокаивают.

— Нет. И кошмары мне сниться не будут, не надейся, — Чимин складывает руки в замок, так и оставшись стоять на месте, пока младший рассекает комнату, подобно крейсеру, из одного угла в другой.

Когда истинный смысл пробирается через суматоху из мыслей, Чонгук стопорится, буравя дырку в затылке наглого собеседника. Он все слышал, слышал, как Чонгук кричал и плакал прошлой ночью через сон, слышал, каким он был сломленным и уязвимым, а теперь стоит и имеет еще совесть над ним глумиться.

— Ты ничем не лучше этих «зомби», — изрекает Чон, опустошенный всем вместе взятым, его руки падают, а голос непривычно сипит, весь пыл бесследно исчезает. Солдат поворачивается к успокоившемуся парню и медленно подходит ближе мягкой поступью, как крадущийся тигр на охоте к загнанной жертве, уже принявшей свою погибель.

— Спасибо за комплимент, — они стоят друг напротив друга. Пак дарит младшему небольшую улыбку, ничего не стоит разбить губу или нос этому Чимину. Правда, марать руки о него не хочется.

— Ты монстр.

— А ты слабый. Меня тошнит от слабых.

Вот и обменялись любезностями. Чонгук разворачивается и покидает кухню — большего он не добьется, да ему это и не надо. Внутри этого чудища нет ни стыда, ни совести, ни сожалений. Там обугленная пустошь, в которой можно потеряться только так, пытаясь донести суть, поэтому лучше не лезть. Чон будет обходить его десятой дорогой, чтобы не заразиться жестокостью и не продрогнуть от обмораживающего сердце и душу холода.

Насколько это реально в их ситуации — уже другой вопрос.