когда расцветет сирень

Кафе было шумным — в нём гремели чашки, пахло жжёным кофе и карамелью, кто-то на заднем фоне играл на гитаре, и из колонок лилась лёгкая lo-fi музыка. Впрочем, за столиком у окна всё было гораздо громче, чем в остальной части заведения.

—...и, клянусь, он смеётся, как будто рекламирует зубную пасту—резко выдал Хенджин, жестикулируя так, что чуть не пролил свой американо—честное слово, если бы у меня был электрошокер, я бы им пользовался каждый раз, когда он появляется в квартире.

Минхо усмехнулся, отпивая капучино.

—прости, кто?
—Доюн—зло отчеканил Хенджин—друг Феликса. Новый. Прекрасный. Безупречный. С белыми кроссовками, идеальной причёской и голосом, как будто он за кадром озвучивает рекламу мыла.

Джисон поднял брови, с интересом.

—ты, кажется, следишь за ним больше, чем за своим отражением. У тебя, случайно, нет папки с его фотографиями? Или ты рисуешь его по ночам, страдая от тайной ненависти?
—очень смешно—процедил Хенджин—просто невозможно не видеть его, он везде. Утром под сиренью. Вечером у нас на кухне. Потом они смеются. Шепчутся. Как будто Феликс не жил в этом доме до него!
—ты ведь даже не знал, что Феликс существует три недели назад—заметил Минхо, с ленивой улыбкой.

—да, но это не отменяет того факта, что этот новый...персонаж портит интерьер—продолжил Хенджин, не сбавляя темпа—он как бежевая подушка в чёрно-белой комнате. Как сироп в кофе слишком приторно. Аж зубы сводит.
—может, он просто нормальный человек—сказал Джисон—а тебе непривычно.
—мне непривычно, что он ржёт, когда Феликс говорит о своей работе! Как будто он первый человек в мире, кто учит детей! Подумаешь, школьный учитель! Да я вот в восьмом классе мечтал быть ниндзя, но что-то не сложилось!
—угу—протянул Минхо—а теперь ты ниндзя по эмоциональному избеганию.
—это не избегание, это здоровая реакция на токсичную милоту,—парировал Хенджин, облокачиваясь на стол—знаете, как он смотрит на Феликса? Как будто тот последняя булочка в пекарне. А Феликс, естественно, сияет. Он и так сияет, но рядом с этим...**великолепием**, он, кажется, пытается дотянуться до уровня «идеальной пары».
—так, подожди—Джисон хмыкнул—а тебе-то что?
—ничего—слишком быстро ответил Хенджин—мне абсолютно всё равно. Просто невыносимо, когда кто-то **заполняет твоё пространство розовыми разговорами и мягким голосом**. Мне хочется кричать. Или облить кого-нибудь эспрессо. Ну, случайно, конечно.

Минхо посмотрел на него с видом психотерапевта без диплома.

—ты понимаешь, что звучишь как ревнивый парень из ситкома?
—ревность это для дебилов—отмахнулся Хенджин—я не ревную. Я **реагирую на раздражитель**. Знаешь, как аллергия. Доюн мой пыльцевой враг. Стоит ему заговорить и у меня начинается внутренняя крапивница.
—Ага, ага—протянул Джисон—только вот ты не чихаешь. Ты наблюдаешь. Комментируешь. И бесишься, как будто он тебе воду перекрыл.

Хенджин прикрыл лицо ладонями, потом выдохнул сквозь зубы:

—просто он как какой-то баг в системе. Появился и начал улыбаться, как будто ему выдали методичку «Как стать идеальным парнем для Феликса». Да откуда он вообще такой взялся? Кто его звал? Кто просил быть настолько...спокойным и добрым?
—Феликс, наверное—пожал плечами Минхо—ты ж сам говоришь, что он его друг.
—Феликс вообще человек, который может подружиться даже с табуреткой, если та скажет «доброе утро». Но это не значит, что я должен терпеть, как какой-то Доюн врывается в нашу зону комфорта и оставляет в ней запах ванильного геля для душа.
—а ты хотел, чтобы в вашей квартире вечно пахло твоими саркастичными обидами и прожаренным рисом?—не сдержался Джисон.

Хенджин буркнул.

—хотел, чтобы пахло **стабильностью**. А не феромонами и фальшивыми комплиментами.

Минхо приподнял брови.

—ты серьёзно веришь, что он фальшивый?
—не знаю. И не хочу знать. Просто не нравится он мне. И всё.
—ага—протянул Джисон, усмехаясь—ну что ж, звучит абсолютно не как ревность. Совсем.

Хенджин склонился к столику, глядя в пустую чашку.

—я не ревную. Я просто наблюдаю. Чтобы...убедиться, что всё под контролем.

Минхо, наконец, откровенно рассмеялся.

—под контролем? Брат, ты контролируешь только температуру своего кофе. Всё остальное давно вышло из-под влияния. Особенно Феликс.
—ха—криво усмехнулся Хенджин—вот ещё. Он мне и не нужен, этот контроль. Пусть делает, что хочет. Просто...пусть не смеётся так громко. И не светится, как будто его кто-то в розетку вставил.
—ты сейчас звучишь как человек, которому в школе не хватило обнимашек—заметил Джисон.

Хенджин откинулся на спинку стула.

—может, и не хватило. Но мне хватило ума, чтобы понять Доюн мне не нравится. И мне не нужно объяснение. Он бесит. Точка.
—прямо-таки точка?—Минхо с ухмылкой—или запятая и «ещё поговорим об этом»?

Хенджин вздохнул. Глубоко. Медленно. А потом сказал, не глядя:

—запятая. Но только потому, что эта история явно ещё не закончилась.

***

Комната Хенджина была такой же, как и он сам: минималистичной, тёмной, слегка хаотичной. Книги лежали в стопках, небрежно, футболки свисали с края стула, а ноутбук тускло мигал, словно в ожидании внимания. Но внимание сейчас было занято другим.

Хенджин шагал кругами, как загнанный зверь в клетке. Его волосы были растрёпаны — не от сна, а от раздражения. Он всё ещё слышал в голове голоса Минхо и Джисона из кафе: «Ты ревнуешь», «Ты как парень из ситкома», «Феликс тебе не безразличен».

—да с чего вы вообще взяли?!—злобно выплюнул он в воздух, громко, резко—они сидят, ухмыляются, будто влюблённость у меня на лбу написана! Какого чёрта?

Он остановился у окна, провёл рукой по волосам и продолжил уже сквозь зубы:

—да, бесит. **Он** бесит. Своим спокойствием, своими чертовыми мягкими глазами. И Доюн этот...бесит ещё больше. Своим присутствием. Своим голосом. Своим «Феликс, как прошёл твой день?»—передразнил он, звуча почти комично—господи, уберите это с экрана. Мыло закончите, верните мне тишину.

Он развернулся и снова пошёл по кругу, как заведённый.

—зачем он вообще у нас бывает? Феликс мог бы...не знаю, пить чай один. Или, может, не смеяться так, как будто Доюн сказал нечто остроумное. Он не говорит остроумного! Он говорит банальности! Прямо как упаковка с печеньем «Ты такой добрый». «Ты хорошо справляешься с учениками». А-а-а!—Хенджин резко ударил кулаком по подушке, лежавшей на кресле—хочется заорать.

Он знал, что говорит глупости. Прекрасно знал. Но остановиться не мог.

—и Феликс...Феликс, блин, ведёт себя так, будто ему всё равно. Но смотрит на него как...как будто он солнце после двух недель дождя. А я? Я просто «сосед». Просто «Хенджин». Просто «сарказм с ногами». И всё. Так и надо, да?

Он засмеялся, сухо, зло.

—ну конечно, а как иначе? Умный, приятный, внимательный Доюн и я эмоциональная ядерная зима. Кто кого выберет, правда?

Он снова замолчал и уселся на кровать, сцепив пальцы в замок. Глаза его смотрели в пол, и в голосе прозвучала усталость, почти не замеченная им самим:

—я же даже не понимаю, почему это так гложет. Это же...просто люди. Просто гости. Просто друзья. Ну и пусть.

Тишина зависла в комнате, как будто сама выжидала.

Только Хенджин не знал, что за этой самой дверью — с другой стороны — стоял Феликс.

Он вернулся с работы чуть раньше обычного, усталый, с портфелем на плече. Уже подходя к своим дверям, он услышал голос Хенджина, хрипловатый, с оттенком ярости. И остановился. Почти автоматически. Сначала — чтобы понять, не случилось ли что-то. А потом — уже не мог оторваться.

Он слышал своё имя. Слышал имя Доюна. И слышал, как Хенджин — тот самый, всегда саркастичный и отчуждённый — **вскрывает сам себя** в одиночестве.

Феликс не шелохнулся. Он стоял, будто под гипнозом. В нём боролось всё — неловкость, удивление, растущее тепло. Он не знал, что именно услышал: обиду? раздражение? разочарование? Или всё сразу?

Он слышал, как голос в комнате стал тише, как будто выдохся. А потом — шаги к двери.

Феликс едва успел отпрянуть и зайти в свою комнату, прежде чем Хенджин открыл дверь.

Тот не заметил ничего — прошёл в коридор с тем же угрюмым видом, будто нёс на плечах мешок с сарказмом и гордостью.

А Феликс в своей комнате опустился на кровать, глядя в пол.
У него на губах играла лёгкая, почти грустная улыбка.

—значит, всё-таки бесит...— прошептал он, будто про себя.

И впервые с начала всей этой истории он почувствовал: в этой странной комнате, в этой странной квартире, **что-то начинает меняться**.