Хроники Заводной Птицы

В кромешной тьме я скорчился на корточках на дне колодца. Со всех сторон меня окружало ничто -- единственное, что можно было разглядеть. Я сделался частью этого ничто. Закрыв глаза, слушал, как бьется сердце, бежит по жилам кровь, как, подобно кузнечным мехам, работают легкие, как сокращаются в спазмах требующие пищи скользкие внутренности. В этом жутком мраке каждое движение, каждый удар пульса неестественно громко отдавались в голове. Да, это мое тело, моя плоть. Но из-за темноты все ощущалось с небывалой остротой и натурализмом.
Сознание постепенно покидало свою физическую оболочку.
Мне стало казаться, что я -- Заводная Птица, лечу по летнему небу, усаживаюсь на ветку какого-то большого дерева и начинаю заводить механизм этого мира. В самом деле, если птица куда-то девалась, должен же кто-то выполнять ее работу -- крутить эту штуку. Иначе пружина ослабнет и точное, налаженное устройство в конце концов остановится. Интересно: кроме меня, никто, похоже, не заметил, что Заводная Птица исчезла.
Я попробовал издать горлом нечто похожее на крик Заводной Птицы, но ничего не вышло. Какой-то бессмысленный противный скрежет -- такой получается, когда неровные, шершавые поверхности трутся друг о друга. Нет, так кричать умеет только Заводная Птица. Только она может заводить пружину нашего мира так, как нужно.
Птица из меня получилась никудышная -- безголосая и ни на что не способная. И все же я решил полетать по летнему небу. Оказалось, это совсем не трудно -- поднимаешься в воздух, а там маши себе крылышками под нужным углом да следи за курсом и высотой. Мое тело моментально приспособилось к полету -- я парил свободно, без всякого труда, глядя на землю с высоты, привычной для Заводной Птицы. Надоедало летать -- усаживался на ветку и сквозь зеленую листву разглядывал крыши домов и дороги, снующих туда-сюда людей. Жизнь шла своим чередом. Жаль только, я не мог видеть со стороны самого себя -- ведь мне ни разу не довелось встретить Заводную Птицу, да и как она выглядит, я не знал.
Я пробыл в птичьем облике довольно долго. Сколько -- не знаю. Хотя толку от этого ровным счетом никакого не было. Летать, конечно, занятие приятное, но сколько можно? Ведь у меня еще остались кое-какие дела в моем темном колодце. И из Заводной Птицы я опять стал самим собой.

Мэй Касахара снова появилась у колодца днем, в четвертом часу. Когда она откинула половинку крышки, сверху хлынул поток света -- лучи ослепительно яркого послеполуденного солнца. Я зажмурился и опустил голову, чтобы привыкшим к темноте глазам не было больно. Стоило только подумать о ярком свете там, наверху, как от слез защипало в носу.
-- Эй, Заводная Птица! -- раздался голос Мэй. -- Ты живой еще, Заводная Птица? Отзовись!
-- Живой, -- сказал я.
-- Проголодался, наверное?
-- Есть немного.
-- Только «немного»? Значит, до голодной смерти тебе еще далеко. Без еды, если есть вода, люди не скоро умирают.
-- Наверное, -- ответил я. Гулко отдаваясь в колодце, мой голос звучал очень неуверенно -- видно, эхо во много раз усиливало любую интонацию.
-- Сегодня утром я разузнала кое-что в библиотеке, -- продолжала Мэй. -- Почитала про голод и жажду. Знаешь, Заводная Птица, один человек прожил совсем без еды, на одной воде, двадцать один день. Правда, это было давно, в России, во время революции.
-- Да ну? -- сказал я.
-- Вот уж помучился.
-- Да уж наверное.
-- Он выжил, зато у него выпали все зубы и волосы. Все до одного. Выжить-то выжил, но вот уж кому не позавидуешь.
-- Это точно.
-- Хотя можно нормально жить без зубов и без волос. Приладил приличный парик, вставил зубы -- и порядок.
-- Тоже верно. Тем более парики и зубные протезы сейчас гораздо лучше, чем когда была революция в России. Так что теперь, может, будет полегче.
-- Послушай, Заводная Птица? -- проговорила Мэй, откашлявшись.
-- Что?
-- Вот если бы люди жили вечно и никогда не умирали... ну, не теряли сил, не старели, не болели и могли жить на этом свете всегда, стали бы они так же серьезно ко всему относиться, как мы сейчас? Ведь мы все -- кто больше, кто меньше -- о чем только не думаем! Философия, психология, логика... Религия какая-нибудь, литература... Не было бы этой самой смерти, может, не расплодилась бы вся эта заумь -- мысли, идеи? То есть...
Неожиданно Мэй прервала свой монолог. Пока она молчала, это ее «то есть» висело в затопившем колодец мраке, как оторвавшийся недовысказанный осколок мысли. Может, ей расхотелось продолжать или понадобилось время, чтобы обдумать сказанное. Я молча, не поднимая головы, ждал, когда Мэй снова заговорит, и тут вдруг до меня дошло, что она без труда может меня убить -- было бы желание. Притащит откуда-нибудь камень побольше и скинет на меня. Повторит эту операцию несколько раз -- и привет...
-- То есть... мне кажется, люди знают, что когда-нибудь умрут, и потому не могут не задумываться всерьез, зачем живут на этом свете. Ведь так? Какой смысл размышлять о жизни, когда знаешь, что будешь существовать вечно? Какая в этом необходимость? Да если б и была такая нужда, все бы как рассуждали? «Времени еще навалом, потом как-нибудь подумаю». Но «потом» может быть поздно. Думать надо прямо сейчас, сию минуту. Может, завтра вечером меня грузовик переедет, а ты, Заводная Птица, денька через три уже будешь лежать в колодце мертвый от голода. Понятно? Никто не знает, что может случиться. Поэтому смерть совершенно необходима для нашей эволюции. Вот так! Смерть -- это что-то яркое и огромное, и чем оно ярче и больше, тем сильнее у народа крыша едет от всех этих мыслей.
Мэй помолчала.
-- Знаешь что, Заводная Птица?
-- Что?
-- Ты думал там у себя, в темноте, о смерти? Как будешь умирать и все такое?
-- Да нет, -- ответил я, замявшись, -- особенно не думал.
-- Почему это? -- с ноткой брезгливости в голосе, словно обращаясь к какому-то чудищу, спросила Мэй. -- Почему не думал? Ты ведь уже одной ногой на том свете. Я серьезно, без шуток. Я же тебе говорила: будешь ты жить или умрешь -- от меня зависит.
-- Камень можешь сбросить, -- сказал я.
-- Камень? Какой еще камень?
-- Пойди поищи камень побольше и сбрось вниз.
-- Что ж, можно и так. Тоже вариант, -- ответила Мэй, но, похоже, эта идея ей не очень понравилась. -- Да, кстати, Заводная Птица, как там костлявая рука голода? Дальше еще хуже будет -- вода ведь кончится. Как же ты можешь не думать о смерти? Странно.
-- Может, и странно, зато я о другом много думал. Начнет голод донимать по-настоящему -- тогда, наверное, задумаюсь и о смерти. У меня есть еще три недели, так ведь?
-- Это если вода будет, -- сказала Мэй. -- Как у того русского. Он вроде был крупным помещиком, и во время революции его сбросили в заброшенную шахту. Он лизал воду, которая выступала на стенах, и благодаря этому выжил. Он, как и ты, был в полной темноте. Только у тебя вода кончается.
-- Правда. Совсем чуть-чуть осталось, -- признался я.
-- Значит, надо экономить. Пей маленькими глоточками. И думай -- о смерти, о том, как будешь умирать. Времени для этого еще хватит.
-- Интересно, почему ты все время хочешь заставить меня думать о смерти? Никак не пойму, тебе-то что от этого?
-- Мне? -- изумилась девчонка. -- Ничего. Что это тебе взбрело в голову? Ты будешь думать о своей смерти, а мне это без разницы. Жизнь же твоя, и я здесь ни при чем. Просто интересно, и все.
-- Любопытно, наверное? -- спросил я.
-- Вот-вот. Любопытно узнать, как люди умирают, как это вообще -- умирать. Вот что любопытно.
Она замолчала, и сразу все окружающее меня пространство, будто специально дождавшись этого момента, заполнила гулкая тишина. Мне хотелось поднять голову и посмотреть наверх -- там ли еще Мэй Касахара. Но свет был слишком резким -- я боялся, что он выжжет мне глаза.
-- Послушай, я хочу тебе кое-что сказать.
-- Валяй, -- отозвалась Мэй.
-- У моей жены был любовник. Скорее всего. Я совсем не замечал этого, но она, живя со мной, уже несколько месяцев спала с ним. Сначала я не мог в это поверить, но чем больше думал, тем больше в этом убеждался. Оглядываюсь назад, вспоминаю разные мелочи, и все становится понятно. Она стала приходить не пойми когда, вздрагивала от моего прикосновения. Но я не обращал внимания, потому что верил ей, не думал, что она может изменить. Мне это просто в голову не приходило.
Мэй хмыкнула.
-- И в один прекрасный день жена вдруг ушла и не вернулась. В то утро мы вместе позавтракали, и она ушла на работу, одетая как обычно, с одной сумочкой -- только прихватила из химчистки блузку и юбку. Ушла и не вернулась. Ни «до свидания», ни записки. Исчезла... Оставила одежду и вообще все. И мне кажется, она уже не вернется. По своей воле, во всяком случае. Вот так.
-- Ты думаешь, она с этим мужиком?
-- Не знаю. -- Я медленно покачал головой. При этом воздух вокруг показался мне не воздухом, а какой-то неосязаемой тяжелой водой. -- Кто ее знает? Может быть.
-- Значит, ты, Заводная Птица, впал от этого в хандру и полез в колодец?
-- Конечно, это на меня сильно подействовало. Но в колодце я не поэтому. Вообще-то я от жизни не бегу и не прячусь. Я уже говорил: мне нужно место, чтобы побыть одному и сосредоточиться. Как и почему у нас с Кумико все пошло наперекосяк? Не понимаю. Нельзя, конечно, сказать, что до этого все было без сучка без задоринки. Два совершенно разных человека, парень и девушка... Обоим не так давно исполнилось двадцать. Встретились где-то случайно, стали жить вместе. Ни одна пара без проблем не обходится. Но мне казалось, что у нас действительно все нормально, а всякие мелочи со временем забудутся. Оказалось -- ничего подобного. Что-то такое я упустил, что-то важное, где-то сделал ошибку, которая все решила. Вот о чем мне хотелось подумать.
Мэй молчала. Я сглотнул слюну и продолжал:
-- Не знаю, может, тебе не понять, но, поженившись шесть лет назад, мы с Кумико хотели вдвоем создать свой, совсем особый мир. Это все равно что строить новый дом на пустом месте. Мы четко представляли, что нам нужно -- не дворец, а просто место, чтобы укрыться от непогоды, место для нас двоих. Нам не надо было ничего лишнего. Поэтому все казалось так просто, легко. Тебе хотелось когда-нибудь уехать куда-нибудь, в новое место? Начать совершенно другую жизнь. Бывает у тебя так?
-- Еще как бывает, -- отозвалась Мэй. -- У меня всю дорогу так.
-- Вот чего мы хотели, когда поженились. Мне хотелось избавиться от себя прежнего. Да и Кумико тоже. В этом новом мире мы старались стать другими, найти в себе то, что пряталось глубоко внутри нас. Мы верили, что будем жить замечательно, в ладу с самими собой.
В потоке света, как показалось, Мэй пошевелилась. Я уловил это ее движение. Похоже, она ждала продолжения, но мне больше не хотелось говорить. В голове была пустота, и я устал от собственного голоса, гулко звучавшего в бетонном мешке колодца.
-- Ты понимаешь, что я имею в виду?
-- Конечно.
-- И что скажешь?
-- Я же еще несовершеннолетняя и в семейной жизни не разбираюсь, -- ответила она. -- Уж не знаю, что думала твоя жена, когда стала крутить с другим, бросила тебя и сбежала. Но ты вроде с самого начала не в ту сторону поехал. Послушай, вот ты говоришь: «Ага! Теперь я начну строить новый мир», -- или: «Буду делать из себя нового человека»... Что это значит? Ведь такое никому не под силу, я считаю. Можно сколько хочешь думать: какой, мол, я молодец, смог другим человеком сделаться. А поглядишь -- за всем этим делом та же самая рожа; случись что -- и пожалуйста: здрасьте, вот и мы! До тебя это не доходит. Ты вообще не от мира сего. И идея эта -- переделать самого себя -- тоже не от мира сего. Мне и то это понятно, Заводная Птица! А ты взрослый человек -- и не поймешь. Вот в чем проблема-то. А теперь к тебе все это возвращается. Со всех сторон. И от мира, от которого ты избавиться хотел, и от твоей собственной натуры, которую собирался на помойку выбросить. Понял?
Я молчал, глядя в темноту, укутавшую мои ноги. Молчал, не зная, что сказать.
-- Вот так, Заводная Птица! -- спокойно сказала Мэй. -- Давай думай. Думай. Думай.
С этими словами она снова плотно задвинула крышку колодца.

Я вытянул из рюкзака фляжку, встряхнул ее -- из темноты донеслось слабое бульканье. Воды оставалось примерно с четверть. Я прислонил голову к стене и закрыл глаза. Права, наверное, Мэй Касахара. Я и вправду не от мира сего. Откуда все пришло, туда все и уйдет. А я -- лишь путь для самого себя, дорога, которую мне надо пройти.
«Мне и то это понятно, Заводная Птица! А ты взрослый человек -- и не поймешь».