./бедный ежик ежится
Когда я добрался до Пауста, Юли там уже не было. Марина осторожно сняла с меня рубашку, и под ней открылся фиолетовый синяк в полспины. Марина заохала, налила в тазик холодной воды и стала протирать мою спинку влажной марлечкой.
Пауст уже обновил старые дрожжи и неподвижно сидел в кресле-качалке. Когда он очнулся, то утешил меня:
– Не ссать, ща папа все решит. Мож, по пиффку?
– Да ну его нафиг, уже наделал дел. Так вы знаете этого Мерзлякова?
– Конечно! Мы раньше дружили семьями. Потом он поехал крышей из- за любви к Юле, бросил МГИМО, разбил служебную машину отца. Родакам было за него стыдно. Они как-то отошли от нас.
– А что у него с Юлей?
– Да не знаю я. Раньше она его игнорила, но потом они вроде бы помирились. Но вчера она, кстати, приехала, чтобы познакомиться с тобой.
– Со мной???
– Ну да! Я ей про тебя рассказал, она заинтересовалась.
– А ты называл ей мою фамилию, говорил ей, что я учусь на юрфаке?
– Конечно, ведь ты еще не в розыске, ха-ха! Ладно, прости. Епт, так это она тебя на экзамене вытащила?
– А я все думал, когда ты включишь свой мозг. Она над тобой глумилась, как над мальчиком, а ты все рубашку сушил.
– (Марине) И ты, Брут? И ты с ними заодно?
– Нет, Вовчик, я всегда с тобой заодно, но как упустить возможность лицезреть твою очередную мегапротупку?!
– Ладно, вы у меня еще попляшете, сраные конспираторы.
(Мне) – Ты, кстати, сильно ее обидел. Нет ничего тупее, чем вот так просто взять и уйти от такой девушки.
От радости я был ни жив ни мертв. Пусть Пауст назовет меня последними словами, но Юля вчера приехала именно ко мне и ради меня она рискнула своей аспирантурой!
...
В комнату вбежала пятилетняя племянница Пауста Арина.
– А можно я прочитаю дяде Роме стихотворение?
Пауст хотел ее прогнать, но Марина возразила:
– Конечно, принцесса, мы слушаем!
Аря сделала серьезное лицо и прочитала с выражением:
Бедный ежик ежится – Все ему не можется:
Искривилась рожица, Посинела кожица.
Мать его тревожится – Вот забот умножится!
Девочка сделала реверанс и посмотрела на нас выжидающе. Рука с марлечкой оторвалась от моей синей спинки и застыла над тазиком: кап, кап...
Я посмотрел на Пауста, обернулся к Марине, что-то пробежало между нами – и мы заржали так, как не ржали никогда в жизни.
Мы с Паустом свалились на пол, скорчившись в конвульсиях и давясь от смеха.
Пауст хрюкал, сопел и плакал. Он силился сказать «ежик», но у него получалось только «ё», и дальше его колбасило с новой силой.
Когда мы пытались посмотреть друг на друга, то новая волна ржача захлестывала нас и прибивала к полу.
Марина закрыла лицо руками и беззвучно тряслась на стуле. С трудом собравшись, она махнула рукой Арине, что та может идти.
...
Даже через несколько минут, когда основная волна спала, мы избегали встречаться взглядом, опасаясь очередного приступа.
Это было море, нет – океан позитива! В мире больше не существовало ни Мерзлякова, ни ментовки, ни живодерни.
Радость и беззаботность молодости фонтанировали из нас, сердца были наполнены любовью друг к другу, все стало правильно и хорошо, и все будет хорошо!
И тут я понял, кто мне нужен здесь и сейчас и до конца жизни! Я знаю, что смогу пройти все ради нее!
– Пауст, набери Юлю. Я такой дурак, и я так счастлив!
– Набираю!
...
Но телефон зазвонил сам. Пауст взял трубку и сказал: «Да, он здесь».
– Ромыч, срочно спускайся вниз. У подъезда служебная машина отца.
Я вытер слезы, обнял Пауста и Марину и пошел к лифту. Возле лифта стоял то ли спецназовец, то ли омоновец.