Глава 7.
«Общая линия»
Тишина в мастерской была больше не враждебной. Она была лабораторной — стерильной, насыщенной ожиданием эксперимента. Глеб сидел перед своим чертежом флигеля, но уже не видел в нем лишь схему. Он видел отпечаток ее восприятия — те самые цветовые пятна, ощущение кисти в руке. Их диалог вышел за рамки слов и даже образов. Он происходил где-то в сенсорной сфере.
Он подошел к маркерной доске. Под надписью «ОБМЕН БЕЗ ОЦЕНКИ» он вывел новую строку:
ЭКСПЕРИМЕНТ 1: СОВМЕСТНОЕ ВОСПРИЯТИЕ. ОБЪЕКТ — АРТЕФАКТ.
Он взял медальон из контейнера. Впервые за долгое время — без перчаток. Кожа касалась холодного серебра и шероховатого скола камня. Он не сжимал его, а просто держал на раскрытой ладони, как чашу.
Закрыв глаза, он попытался не «чувствовать», а «сканировать». Воспринимать артефакт не как магический предмет, а как сложный прибор. Его вес. Температуру. Микроскопические неровности гравировки на обратной стороне, которые он зарисовал ранее.
Он мысленно прокручивал известные данные: состав сплава, структуру камня, характер повреждения. Он предлагал ей не эмоцию, а отчет.
Ответ пришел не сразу. Сначала — легкая рябь на поверхности его сознания, будто от брошенного в воду камня. Потом... изменилось тактильное ощущение. Металл на его ладони вдруг показался не просто холодным, а глубоко холодным. Мерзлым, будто пролежавшим века в вечной мерзлоте. А шероховатый скол — не просто неровным, а острым и обжигающим, будто кристалл льда.
Это было ее восприятие. Не анализ, чистое чувство. Холод одиночества. Острая боль утраты.
Глеб не отдернул руку. Он позволил ощущениям жить, наблюдая за ними со стороны. Он мысленно кивнул,принимая данные. «Понятно. Эмоциональная нагрузка объекта: отрицательная. Интенсивность: высокая.»
И тогда произошло нечто. Холод отступил, сменившись легким, едва уловимым теплом. И на ладони, под медальоном, он почувствовал... давление. Невесомое, почти воображаемое. Словно кто-то положил сверху свою руку, стараясь согреть холодный металл.
Он открыл глаза. Его ладонь была пуста, кроме медальона. Но ощущение чужого прикосновения, легкого и осторожного, оставалось еще несколько секунд.
Они не просто обменивались данными. Они касались одного предмета вместе. Через время и пространство.
Сердце Глеба учащенно забилось, но уже не от страха. От азарта. От прорыва.
Он быстро подошел к доске и сделал запись:
Наблюдение: контакт с артефактом усиливает сенсорный канал. Общее тактильное поле — возможный ключ к «нулевой точке».
Его взгляд упал на второй предмет, лежавший на столе — отколотую половинку камня в зиплок-пакете. Мертвый кусок породы. Ее половина была активна. Его — нет.
Что, если...
Он схватил блокнот Александрова, листая его до самого конца. Там, среди сложных вычислений, был схематичный рисунок двух медальонов, соединенных линией. И пометка на полях: «...при нарушении симметрии резонанс приобретает хаотичность...»
Глеб замер, осмысляя масштаб открытия. Он смотрел на мертвый осколок, потом на активный медальон в своей руке.
Они должны были сделать это вместе. Одновременно. Коснуться своих половинок. Слить разорванное поле.
Это был прыжок в неизвестность. Он мог все исправить. Или... уничтожить их обоих, как предупреждали обрывки записей.
Он посмотрел на свою доску. На слово «БАЛАНС».
Баланс требовал равной воли. Общего решения. Он не мог просто приказать ей, не мог предупредить. Он должен был показать. Предложить. Как с чертежом.
Он сел за стол, взял чистый лист и начал рисовать. Не карту. Схему. Два круга, соединенных волнистой линией — стабильная связь. Потом один круг он зачеркнул — разрыв. И снова два круга, но на этот раз к ним из центра была проведена стрелка, упирающаяся в точку между ними. Точку равновесия. Нулевую точку.
Рядом он написал всего одно слово печатными буквами: ВМЕСТЕ?
Он положил карандаш и отодвинул от себя рисунок. Послание было отправлено.
Осталось ждать. Он сидел неподвижно, чувствуя, как по его ладони, все еще помнящей призрачное прикосновение, бегут мурашки.
Ответ пришел не как образ или слово. Он пришел как действие.
Внезапно, без всякой причины, его правая рука сама поднялась и легла на стол ладонью вверх. Чистая, пустая, как предложение.
Он не управлял ею. Это был ее жест. Переданный с такой ясностью и силой, что его мышцы просто подчинились.
Приглашение.
Глеб медленно, почти ритуально, положил рядом свою левую руку. Ладонь к ладони, не касаясь. Просто обозначая два полюса.
Между ними на столе лежали две половинки одного целого. Мертвая и живая. Его и ее.
Они были готовы.
Глеб сидел, застыв в неестественной позе, его руки лежали на столе ладонями вверх — его собственная и та, что двигалась по ее воле. Между ними, как на чашечных весах, лежали две половинки разбитого целого: тусклый осколок в пластиковом пакете и мерцающий темным светом медальон.
Воздух в мастерской застыл, стал густым и тягучим, словно сироп. Глеб чувствовал каждое биение своего сердца — гулким, тяжелым ударом где-то в горле. Он не дышал, боясь спугнуть хрупкий, невероятный баланс, установившийся между ними.
Он смотрел на свою правую руку — чужую, подчинившуюся ее воле. Не было страха. Было жуткое, леденящее удовольствие перед силой, которая могла так просто стереть границы его собственного тела. Это было самым прямым, самым неопровержимым доказательством из всех возможных.
И тогда по его правой ладони пробежало легкое, едва уловимое тепло. Словно на нее подули. Потом — легкое давление в центре, будто невидимый палец обводил контуры его жизни, линии судьбы. Это было ее прикосновение. Исследующее, осторожное, полное того же изумления, что и у него.
В ответ его собственная левая рука, лежавшая рядом, непроизвольно дрогнула. Мурашки пробежали по коже. Он не управлял этим. Его тело отвечало ей само, на каком-то допсихическом, клеточном уровне.
Он медленно, стараясь не нарушить тонкое равновесие, перевел взгляд на половинки камня. Они лежали неподвижно. Но пространство между ними словно вибрировало, искрилось невидимой энергией. Воздух над столом колебался, как над раскаленным асфальтом.
Глеб почувствовал, как его сознание начинает плыть. Границы «я» и «не я» истончились до предела. Он уже не просто чувствовал ее присутствие. Он чувствовал отзвук ее мыслей — не слова, а сами их токи, быстрые, образные, похожие на пятна краски на воде. И сквозь них пробивалась его собственная, привычная ему, размеренная и линейная «ментальная речь». Два разных языка, два разных ритма, которые начали искать точку соприкосновения.
Он понял, что «нулевая точка» — это не место. Не физическое уничтожение артефактов. Это состояние. Момент, когда два резонанса находят общую частоту. Когда наблюдатели становятся соучастниками.
Его взгляд упал на блокнот Александрова, лежавший рядом. На обороте последней страницы он не сразу заметил крошечную, бледную надпись карандашом, почти стертую временем. Он наклонился ближе, стараясь разобрать:
«...не разорвать, а переплавить. Сознания должны не избегать друг друга, а...»
Дальше шло одно слово, стертое почти до дыр. Но сейчас, в этом состоянии обостренного, почти мистического восприятия, он его увидел. Не глазами, а всем существом.
«...слиться.»
Не уничтожиться. Не подавить. Слиться. Как два потока, впадающих в одну реку.
Громкий, настойчивый звонок в дверь пробил напряженную тишину, как пуля стекло.
Эффект был мгновенным и разрушительным.
Призрачное тепло в его правой ладони исчезло, сменившись ледяным ожогом отчуждения. Его рука дернулась и упала на стол как чужой, безжизненный груз. Связь рванула, как перегруженный провод, и боль от разрыва ударила в висок — острая, своя и чужая одновременно.
Глеб ахнул, схватившись за голову. Видение рассыпалось.Мастерская снова стала просто мастерской — тихой, пустой. Только колотящееся сердце и адская боль в виске напоминали о том, что произошло не сон.
Звонок повторился, на этот раз более настойчиво.
— Глеб Остапович! Вы там? Откройте! С вашего этажа поступила жалоба на запах гари!
Голос соседа. Озабоченный, реальный, врывающийся в его безумие с дубиной обыденности.
Глеб с трудом поднялся на ватных ногах и побрел к двери, чувствуя себя вывернутым наизнанку. Он распахнул ее.
На пороге стоял запыхавшийся сосед, а за его спиной — бледная женщина из службы эксплуатации.
— Что у вас тут происходит? — ворвался мужчина в прихожую, беспокойно озираясь. — Соседи палят чего-то, проводка горит?
— Нет, — глухо ответил Глеб, отступая и давая им войти. — Ничего не горит. Эксперимент.
Мужчина прошелся по мастерской, с подозрением на едкий воздух.
— Каким таким экспериментом? У вас пахнет... озоном. Или грозой после дождя. Или... — он замолчал, и его взгляд упал на стол.На осколок камня и медальон. Его лицо вытянулось. — Глеб Остапович. Вы... вы в порядке? Может, врача?
Глеб молча смотрел на свои руки. На левую и на правую — которая только что была ее проводником. Они снова были просто его руками. Мертвыми, отдельными.
Он почувствовал не просто разрыв. Он почувствовал рану. Глубокую, кровоточащую пустоту там, где секунду назад было целое.
— Врача не надо, — наконец выдавил он, отводя взгляд от стола. — Все в порядке. Просто... переутомление.
Сосед и женщина переглянулись, явно не веря.
— Ладно... — нерешительно протянул мужчина. — Но если что... вы знаете, куда обращаться.
Они ушли, оставив дверь открытой. Глеб не двинулся с места, слушая, как их шаги затихают в лифте.
Он медленно подошел к столу. Его правая рука онемела. Боль в виске медленно отступала, оставляя после себя тяжелую, свинцовую усталость.
Он посмотрел на медальон. Камень был темным, почти черным, безжизненным. Связь оборвалась. Не просто ослабла — была разорвана грубым вторжением извне.
Он поднял взгляд на свою доску. Надпись «ВМЕСТЕ?» казалась теперь насмешкой.
Они были так близки. Бесконечно близки.
И теперь он снова был один. В тишине, которая была хуже любого шума. Потому что теперь он знал, каким может быть звук.
Продолжение следует...