Эполет

«1»

/ Behind the Glass — Ilya Beshevli /

Свобода — понятие растяжимое. Одни ощущают себя вольными, находясь в заточении, другие же чувствуют оковы, бродя среди пустынных улиц. Чонгук, как никто другой, знал, что такое быть заключённым в обоих случаях. Никакой свободы в действиях, ни капли независимости. В стране, где он живёт, правительство решает за него абсолютно всё: что читать, с кем общаться, какие фильмы смотреть, когда ему позволено есть и даже сколько ему отмерено жить. С самого детства в его сознание стараются вбить о самопожертвовании во благо страны, о том, что любовь его, не смотря на неравные отношения, должна быть безропотной. О том, что люди могут, должны и будут погибать ради страны. Отказы не принимаются. Ненависть осуждается, а предательство карается смертью.

Жизнь в Северной Корее, казалась, ему огромной клеткой, в которой он родился, прожил, а в будущем и умрёт, если не предпримет никаких действии. Люди в этом месте жили в безмолвной покорности. Они не выражали недовольства, не пытались восстать, только подчинялись воле единственного Лидера, и наблюдая за ними, Чонгук чувствовал, как его душа постепенно истощается, а мир вокруг сужается, оставляя в груди огромную дыру. Он прожил с этим чувством сколько себя помнит.

Пока его ровесники читали то, что им дают и смотрели то, что им разрешают, он делал всё, что ему заблагорассудится. Доставал потертые диски с композициями современных музыкантов, читал записи из личного дневника Чайковского без цензуры, играл в игры с помощью джойстиков. Он никогда не задумывался откуда в его доме были эти вещи, но всегда радовался, когда появлялось что-то новое. Следующим днём это «новое» тут же было выброшено в мусорку руками его матери, а в том случае, если могло вызвать подозрения, сожжено. Она настолько боялась встретиться с другой реальностью, что поворачивалась к ней спиной, заслоняя все эти вещи перед Чонгуком своей фигурой. Потому, что всё «новое» в её понимании всегда приводило к плохому исходу.

К слову, так и случилось.

В июне прошлого года, после того, как ему исполнилось семнадцать, он вызвался добровольцем в военную службу, а через месяц, увидев, как один из солдат, смог обрести свободу, перебежав в Юг, начал строить план побега. Страшно? Безусловно. Но страшнее прожить всю жизнь без свободы, будучи рабом чужой воли, где власть над ним имеет только высший по статусу человек. Чонгуку порядком это поднадоело. Вместо покрытых выцветшими плакатами с изображением вождя стен, ему хотелось иметь самые обычные. Пусть белые, как в психушке, пусть облупленные, пусть с плесенью. За то пустые. Чонгук, к слову и не знал, что служба в армии дастся ему с такой легкостью. Наслышавшись всяких истории, он готовился к самому худшему. Но солдаты здесь были до того зашуганными и покорными, что иногда ему казалось, будто бы они боялись даже собственной тени.

Поскольку база в которой он служил находилась на границе с югом, военным каждый день приходилось проверять территорию на возможные следы проникновения. Ему редко доводилось здесь бывать, но сегодня благодаря командиру Киму, он наконец таки сумел выбраться наружу. Чонгук нарочно шагал медленно, рассматривая колючую проволоку на пограничной зоне. Дул пронизывающий ветер. Всё вокруг дремало в гнетущем молчании, пока вдруг не раздался резкий звук из громкоговорителя, который надорвал повисшую тишину:

«Соотечественники Северной Кореи, с вами звук свободы, этот звук колокола олицетворяет свободу, мир и надежду. Соотечественники Северной Кореи, с вами звук свободы, этот звук колокола олицетворяет свободу, мир и надежду.»

Рядом с ним не обращая никакого внимания на звуки, расслабленно шёл Сокджин.

— Мне, кажется, мы зашли слишком далеко. Вдруг наткнёмся на солдат из юга, — произнёс Чонгук, глядя на пронзающий небо серый дым, поднимающийся с далеко расположенного артиллерийского поста.

— Если встретим их, помашем рукой, в чём проблема? — подшутил Сокджин.

Он остановился, чтобы проверить одну из меток. Вдали, нарушая тишину, раздались глухие звуки взрывов.

— Я слышал, ты вызвался в завтрашнюю поисковую группу ДМЗЗона, разделяющая Корейский полуостров на две примерно равные части — северную и южную, пересекая 38-ю параллель под небольшим углом., — воспользовавшись заминкой, вдруг произнес Сокджин. — Хочешь перейти на сторону юга?

И хотя Чонгук, которому едва ли исполнилось восемнадцать, старался скрыть свою растерянность, командир Ким видел парня насквозь. За два года службы под его началом, тот не доставил ни единой проблемы. Никогда не отсвечивался. Ни с кем не спорил. Драк не устраивал.

— Я по вашему сумасшедший? — ответил он, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит.

Сокджин вздохнул.

— Чонгук, я несколько раз видел своими глазами, как ты сбегал к минному полю, а сегодня утром нашёл среди твоих вещей карту. Свобода, к которой ты стремишься может отобрать у тебя жизнь.

— Это не то, что вы подумали, — дрожащим от волнения голосом, попытался оправдаться парень. — Я просто... Я просто хотел понять, как устроен мир за пределами нашей границы.

— Ты мог бы узнать, используя свой прирожденный дар, стоит только сыграть, и тебе откроются все двери, — мягче произнёс мужчина.

Чонгук резко отвел взгляд. Никогда больше не сыграет. Даже если костьми ляжет, но к пианино ни за что в жизни не притронется. Сокджин шагнул ближе:

— Есть много вещей, о которых ты ещё не знаешь. Люди на юге не так добры, как их изображают. Если ты попытаешься пересечь границу, я не смогу тебя защитить.

Они встретились взглядом. Остальные ребята из группы медленно подтягивались к назначенному месту.

— Вы сдадите меня властям? — наконец отрешенно спросил он, опустив взгляд в землю. — Если планируете доложить на меня, то лучше сразу убейте.

— Конечно нет, — воскликнул командир, а когда заметил приближающегося Хвана, снова улыбнулся. — Я просто не хочу терять тебя, как потерял остальных.

Чонгук замер, не зная, то ли радоваться, то ли злиться. Все его отчаянные попытки скрыть свои планы теперь, казались, бессмысленными. Сокджин знал, и это осознание приносило не страх, а тупую боль. Собравшись с мыслями, он украдкой огляделся на сержанта Хвана и вскинул плечами.

— Ладно, мне пора, — бросил он. — Возвращаюсь на базу.

Сокджин тяжело вздохнул, но ничего не сказал. Парень развернулся и, не оглядываясь, пошел прочь, чувствуя, как мужчина смотрел ему вслед. Дорога обратно заняла около двадцати минут. Мысли в голове тем временем путались, часы сокращались до минут, те в свою очередь отсчитывали секунды и Чонгук, подняв в последний раз голову на небо, взмолился, чтобы надвигающиеся тучи к вечерю дали дождь. Он прекрасно знал, что ливень должен был скрыть его следы, размыть минное поле, расширяя безопасные зоны и увеличить шансы к успеху. В такую грозу никто бы не услышал его шагов, как не заметил того, как он покинул казарму.

Это был его единственный шанс...

...или свобода, или конец.

«2»

/ Autumn Leaves — Virginio Aiello /

Сгустились тучи, и к полуночи полил холодный, беспрерывный дождь, размывая силуэты солдатских бараков и пропитывая землю на границе вязкой грязью. Чонгук прислушиваясь к глухим ударам дождя по крыше, лежал на жесткой койке. Мысли о побеге жгли сознание, сердце бешено колотилось от страха, но отступать было слишком поздно. Путь к свободе был как никогда близок. Ровно в два часа ночи, как и обычно, когда казалось, что все уже спят, он тихо поднялся с постели, быстро оделся и вышел наружу, стараясь быть незамеченным среди ливня.

Капли дождя словно пытаясь его остановить, били в лицо холодными уколами, но Чонгук не останавливаясь, двигался вперед. Он шел вдоль минного поля, которое знал почти наизусть, и постепенно приблизился к барьеру, который отделял его от запретной зоны, от юга, от свободы. Но, как только он поднял руки, чтобы дотронуться до металлической сетки, чья-то фигура метнулась в сторону сторожевой вышки.

— Дезертир! — прогремел громкий голос в мегафон, разрывая тишину ночи. Сразу за этим в темноте вспыхнули красные сигнальные огни, оглушительно завыли сирены, поднимая всех солдат на ноги.

Чонгук побледнел от страха, который пронизывал его до костей. Он бросился в сторону, но дождь, цепляясь за одежду, казалось, тянул его вниз. В каждом уголке военного лагеря разносились крики.

Дезертир сбежал! Поднять тревогу!

В мгновение ока вокруг него возникли прожекторы, разрывая ночную тьму и заливая светом сетку, возле которой его заметили. Чонгук застыл на месте, осознавая, что все его усилия и мечты о побеге рухнули в один миг. Поблизости показался знакомый силуэт Сокджина. Он взволнованно схватил его за руку.

— Я отправил их демилитаризованную зону, возвращайся обратно, — пытаясь перекричать грозу, вскрикнул он. — Быстрее, Чонгук. Иначе тебя заметят.

Однако, стоило развернуться, как к ним уже приближались солдаты. Мужчина машинально раскинул руки в разные стороны и поддался вперед.

— Командир взвода, ничего страшного не произошло, — постарался оправдаться он. — У товарища Чона просто болезнь, он ходит во сне... Он сам не помнит, как тут оказался...

Мужчина не церемонясь, резко ударил его по лицу, удар пришелся чем-то тяжелым, так что, Сокджин потеряв сознание упал на землю. Сирены разрывали ночную тишину, и яркие прожекторы выхватывали из темноты перепачканного грязью и дождем Чонгука, который стоял, прижавшись к сетке, словно загнанный в угол зверь. Солдаты набросились на него, закрутили руки за спину и, не разбирая силы, потащили назад. Военные тащили их обоих, мокрых и избитых, по коридорам, где за каждой дверью таилась угроза, что несли люди, казавшиеся чужими, даже если еще утром они были частью одного отряда. Их завели в глухую комнату с бетонными стенами и тусклым светом, единственным источником которого была лампа под потолком, цеплявшаяся за цепь.

Чонгука бросили на жесткий металлический стул, напротив него усадили Сокджина, который весь был залит кровью, но смотрел на него стойко, не отводя взгляда. Допрос начался грубо и сразу, их начали избивать, без вопросов или попыток выяснить правду. Чонгук содрогался под ударами, захлебываясь от боли и страха, и не знал, что говорить, когда перед ним стали требовать ответы.

— Кто это затеял? — холодно спросил один из офицеров, стоя прямо перед Чонгуком, будто пытался прочитать на его лице ответ.

Чонгук лишь тихо хрипел, переводя затуманенный взгляд на Сокджина, но вместо слов вырывался только дрожащий, затравленный выдох. Признаться в побеге означало бы приговорить себя к смерти, а жить ему хотелось ещё долго. До тех пор, пока он не пересечет границу. Тем временем, Сокджин только начал приходить в себя.

— Это же ты нарисовал? — не унимался мужчина, показывая парню начерченные на бумаге знаки.

Чонгук едва ли сдерживал слёзы. Командир взвода неторопливо встал с места и начал закатывать рукава. В комнате было темно и душно, от влажного бетонного пола поднимался запах сырости и железа. Чонгук посмотрел на командира, с трудом удерживая взгляд, страх застилал глаза, но гордость никак не позволяла опустить голову.

— Ты, жалкий дезертир, думаешь, что можешь просто так сбежать? — холодно прокричал взбешенный мужчина, подойдя ближе. — Отвечай, кто это затеял? Твой старший сержант? Или ты сам?

Чонгук молчал, напряженно сжимая зубы. Тишина давила, а рядом, сидя напротив, Сокджин смотрел на него с молчаливой тревогой, словно знал, что произойдет в следующую секунду. Не дождавшись ответа, офицер вскинул дубинку и с размаху ударил парня по плечу. Чонгук вскрикнул, и звук его боли эхом отозвался в пустой комнате, но он продолжал молчать, с трудом сглатывая ком в горле.

— Ты знаешь, что с вами бывает, когда вы нарушаете приказы? — хладнокровно продолжал мужчина. — Даю последний шанс, кто стоял за этим?

Чонгук попытался выдавить ответ, но его переполняла боль, и вместо слов вырвался лишь хриплый вдох. Офицер ещё раз поднял дубинку, не задумываясь о силе удара, и она снова опустилась на плечо парня, затем на спину. С каждым ударом он бросал палку в угол, где уже лежали сломанные, кровавые обломки от прежних избиений. Три дубинки сменялись одна за другой, и каждая оставляла на теле Чонгука свежие отметины.

В следующий раз Сокджин не выдержал, его лицо исказилось от бессильной ярости:

— Это был я! — выкрикнул он, голосом наполненным боли и гнева. — Я затеял это, командир. Чонгук не знал. Я сказал ему, что это всего лишь патрулирование!

Командир остановился, повернувшись к Сокджину с недоверием.

— Ты? Не смеши меня, все знают кто твой отец, — его глаза сузились, и он подошел ближе, исподлобья глядя на подчиненного. — Хочешь сказать, что посмел бы испортить репутацию своей семьи? Ты точно готов взять всю вину на себя?

Сокджин кивнул, переводя дыхание, каждое слово давалось ему с трудом.

— Он всего лишь исполнял приказ, — выдохнул Ким, с трудом поднимая голову. — Я один виноват.

Командир окинул его холодным взглядом, но, казалось, удовлетворенный ответом, бросил последнюю палку в угол и устало провел рукой по лицу. Тишину в комнате разорвал резкий скрип двери. Вошедший солдат выглядел обеспокоенным, он метнул взглядом от командира к Сокджину и Чонгуку. Мужчина недовольно сжав губы, повернулся к нему.

— Командир, — солдат замешкался, будто не решаясь продолжить, но затем выдохнул и коротко доложил. — Государственная безопасность уже в пути.

Офицер нахмурился, и в его голосе просочилось недовольство:

— Кто именно?

Солдат сглотнул, и с трудом выдавил:

— Подполковник Ким Тэхён, сэр.

Мужчина резко застыл, в глазах мелькнуло нечто похожее на тревогу. Чонгук и Сокджин могли только наблюдать, как командир попытался скрыть своё напряжение, но пальцы его нервно сжались, выдав истинные эмоции.

— Немедленно подготовьте все доказательства и составьте отчёт. К его приезду всё должно быть уже наготове.

«3»

/ There Must Be a Way Out of Here — Bonnie Grace /

Тэхён прибыл на базу ранним утром. Его автомобиль остановился у ворот. Тяжёлая дверь распахнулась, и он, облачённый в безупречно сидящую красную форму, плавно вышел наружу. Неспешно оглянувшись по сторонам, мужчина направился внутрь, минуя допросную комнату, где находились дезертиры. Его шаги раздавались по коридору эхом, и когда он проходил мимо, люди понизив взгляд, замирали на своих местах, опасаясь смотреть ему в глаза. В воздухе повисла тяжесть.

Когда он подошел к кабинету, двери перед ним распахнули подчинённые. Внутри, ожидая его прибытия, уже собрались высокопоставленные офицеры. Все они знали, что Тэхён при желании мог уличить их в любой слабости или малейшей некомпетентности, и это для них послужило бы приговором. Как только мужчина вошёл внутрь все сидевшие поднялись, атмосфера в кабинете стала гнетущей. Комнату наполнил тихий шорох сапог, и только когда он сел на кресло, расположенное в центре, остальные вновь опустились на свои места. Сняв массивную фуражку с красным верхом и золотыми символами, показывающие его ранг, мужчина аккуратно положил её на тумбу, а затем медленно оглядел собравшихся, задерживая взгляд на каждом, и, казалось, каждое лицо он пронизывал невидимым упреком. С легким презрением в голосе, Тэхён наконец нарушил тишину:

— Я надеюсь, что каждый из вас понимает, почему я здесь и чем это может обернуться для всех, кто разочарует меня.

Тишина стала еще глубже. Один из солдат, стоявший у доски, на которой были развешаны улики, шагнул вперёд, выпрямившись и держа руки по швам.

— Товарищ подполковник Ким, — уверенно начал он, но в интонации был заметен лёгкий оттенок волнения. — Мы собрали всю информацию о попытке побега командира Сокджина и предполагаемом соучастии рядового Чона. Свидетельства и следы указывают на их возможное планирование побега через ДМЗ, — солдат указал на карту на доске, показывая пути, отмеченные красными линиями, проходящие через минные поля и зоны с повышенным наблюдением. — Чтобы поддержать дисциплину партии, их нужно приговорить к смертельной казни.

Встав с места, Тэхён медленно приблизился к доске, внимательно осматривая линии на карте. Он остановился напротив солдата, чуть прищурив взгляд.

— Смертельная казнь, говоришь? — ледяным тоном произнёс он, заставляя всех невольно напрячься. — Ты уверен, что казнь решит проблему?

Он провёл рукой по карте, будто изучая каждый сантиметр. Командир взвода, решил вмешаться в разговор:

— Товарищ Ким, — начал он, пытаясь сохранить уверенность. — Возможно, стоит использовать их в качестве примера, но без окончательной меры. Мы можем заставить их публично признаться и наказать на показательных работах. Это отпугнёт остальных, но при этом оставит нас с одним союзником в их лице.

Тэхён остановил взгляд на говорящем.

— Публичное наказание тоже не годится, — с издевкой протянул он. — Вы полагаете, что это сможет остановить тех, кто уже задумывает подобное? У нас под боком ходят люди, которые готовы предать родину, и вы предлагаете просто выставить их на показ?

Офицер попытался сдержать дрожь в голосе, но ему это не совсем удалось:

— Я лишь полагал, товарищ подполковник Ким, что это позволит сохранить стабильность и показать, что у нас нет непростительных предателей. Они всё ещё полезны...

— Полезны для чего? Чтобы ещё раз предать нас, когда представится шанс? Или, может быть, вы хотите, чтобы остальные увидели слабость в нашем руководстве?

Тишину нарушил другой солдат:

— Но товарищ Ким, есть те, кто предан вам и партии до последнего вдоха. Не все решатся на побег, увидев, как мы проявляем милосердие даже к предателям.

Тэхён медленно обернулся к нему, его взгляд стал еще более холодным и колючим.

— Милосердие? — Он рассмеялся коротким, резким смехом, от которого по спине собравшихся прошёл холодок. — Милосердие — это роскошь, которую могут позволить себе слабые. Мы же здесь, чтобы защищать власть и порядок. Милосердию здесь не место. Нам нужен страх. Каждый, кто задумывается о бегстве, должен знать, что единственное, что его ждёт — это смерть.

Наступила тишина, нарушаемая только неровным дыханием солдат, боявшихся сделать неверное движение или даже посмотреть в его глаза.

— Значит, смертельная казнь, — тихо пробормотал один из офицеров, и все вокруг, понимая неизбежность этого решения, молча кивнули.

Тэхён медленно обвёл взглядом собравшихся, задержавшись на каждом лице, словно выискивая среди них тех, кто всё ещё сомневался. Разумеется, он не собирался отправлять кого-то из дезертиров на смертельную казнь, но и не горел желанием поощрять их побег. У него были свои планы. Куда более изощрённые, чем мысли всех присутствующих здесь военных. Он сделал шаг вперёд, встав прямо по центру и заговорил.

— Лидер недоволен, — произнёс он, заставляя всех непроизвольно напрячься. — Ему не нравится, что в нашей республике появились дезертиры. Такой позор недопустим, и он не должен получить огласку. Мы должны продемонстрировать, что изменники никогда не уходят от наказания, но и... что республика может быть справедлива, когда это необходимо.

Он сделал короткую паузу, внимательно следя за реакцией присутствующих.

— Есть другой вариант. Мы можем сделать из рядового Чона героя. Пусть он станет тем, кто предотвратил побег предателя командира Кима. Тот уже признал свою вину, и, если мы представим это как успешную операцию, республика увидит, что дезертиры не уходят безнаказанными, а молодые солдаты остаются верными своему долгу.

Один из офицеров, стоящий в стороне, нахмурился, пытаясь осознать замысел.

— Подполковник Ким, вы хотите, чтобы мы изменили показания? — спросил он, осторожно подбирая слова.

Тэхён обернулся к нему, в его взгляде мелькнуло предупреждение.

— Я хочу, чтобы народ видел преданность, — ответил он спокойно. — Чонгук — молодой, перспективный рядовой. У него нет ни одного привода. За год службы он ни разу не привлекался в нарушениях. Мы создадим историю о том, как он, рискуя собственной жизнью, остановил своего командира. Это укрепит доверие народа и покажет, что, несмотря на трудности, молодое поколение не подведёт родину.

«4»

Когда Чонгук думал, что его поведут на расстрел, его резко разбудил солдат, бесцеремонно дернув его за плечо. От боли ныло всё тело, на котором не осталось ни одного живого места. Синяки, ссадины и следы побоев покрывали все участки кожи. Малейшее движение отзывалось болезненной пульсацией.

— Вставай, — небрежно бросил мужчина, не давая парню времени осознать происходящее.

Он подтянул его за руку, грубо вынуждая подняться на ноги, и, поддерживая его под локоть, повёл по коридору. Полумрак и стук ботинок военного о бетонный пол только усиливали страх и ощущение тревожной неизвестности. Чонгук дрожал, едва сдерживая нахлынувший холодный пот, ощущая как колотилось его сердце, предчувствуя что-то жуткое. Наконец, они вошли в пустой зал с высоким потолком и каменными стенами, холод от которых пробирал до костей. Не говоря ни слова, офицер жестом приказал Чонгуку раздеться. Вместо этого парень замер, чувствуя, как сжималась от паники грудь. Понимая, что сопротивление было бесполезным, и не зная, чего от них ожидать, он медленно срывая с себя одежду, обнажил избитое тело.

— Быстрее, — резко бросил один из солдат.

Чонгук дрожащими руками скинул остатки и остался стоять в голом виде, стараясь не встречаться взглядом с офицером. И тут же, без предупреждения, на его тело обрушилась ледяная струя воды. Холод проникал в каждую клеточку, обжигая кожу, он задыхался, пытаясь удержаться на ногах, но ноги подкашивались от боли. Губы дрожали, зубы отбивали дробь, а в голове роились вопросы, на которые никто не спешил давать ему ответы. Не успел он отдышаться, как ему бросили аккуратно сложенную чистую форму и дрожащими, почти не чувствующими пальцами, он оделся, ощущая, как ткань неприятно трёт избитую кожу, вызывая новые волны боли.

Стоило ему переодеться, как двое солдат, грубо схватив его под локти, потащили парня по коридору, не оставляя шанса даже подумать о сопротивлении. Каждое движение отзывалось в теле резкой болью, но он молчал, стиснув зубы, глядя в пол, не позволяя себе показывать страх. Они остановились перед массивной дверью. Сердце Чонгука замерло, а потом начало биться ещё сильнее. Солдаты грубо толкнули его внутрь, и он пошатнулся, но сумел удержаться на ногах, разглядывая огромный, почти роскошный кабинет, явно не свойственный обычной военной базе. У окна, на фоне тусклого света, стоял мужчина.

Выглядел он пугающе. Высокий, с безукоризненной осанкой, он был облачен в форму, которая явно отличалась от остальных. Красная фуражка на голове с золотистой звездой отливалась на свету. Едва уловимые детали: золоченые пуговицы, эмблемы на воротнике и манжетах, чёткие линии вычищенной ткани, всё кричало о его явно высоком статусе, о том, что он был частью элиты, недосягаемой для остальных. Тёмные глаза внимательно изучали побитого парня, но в этом взгляде не было ни капли сострадания или тепла, лишь холодное, высокомерное презрение.

Чонгук невольно сжался, чувствуя, как из-под его ног уходила земля. Он пытался заставить себя не показывать страх, не выдать дрожь, которая пронизывала всё его тело, но перед этим человеком всё казалось невозможным. Он чувствовал себя ничтожеством, осознанно поставленным на место. Тэхён слегка наклонил голову, оглядывая его с ног до головы, поджал губы и, наконец, заговорил, голос его звучал отстранённым и наигранно вежливым:

— Ты понимаешь, зачем тебя сюда привели, парень?

Чонгук проглотил ком в горле, стараясь выдержать взгляд, но почувствовал, как его собственное лицо заливает румянец страха и стыда. Он хотел сказать что-то, оправдаться, но от взгляда напротив язык словно прилип к нёбу.

— Нечего сказать? — Тэхён усмехнулся, но в этой усмешке не было ни грамма доброжелательности. — Печально. Хотя я и не ожидал услышать от тебя что-то разумное. Ты знаешь, как ненавистно нашему лидеру видеть среди нас дезертиров, — продолжил он, делая акцент на слове «дезертир» так, будто произносил приговор. — Именно поэтому я собираюсь сделать из тебя героя. Должен сказать, ты счастливчик.

Чонгук не смог сдержать удивленного взгляда. Он совершенно не понимал, что тот имел в виду.

— Ты задержал дезертира, — между тем пояснил Тэхён. — Командир Сокджин был готов предать страну и своих товарищей, но ты проявил бдительность. Теперь, благодаря твоей «храбрости», он признал свою вину, а твоя преданность будет отмечена.

Чонгук смутился. Тэхён говорил так, будто это было частью их общего плана, как будто он, Чонгук, действительно стал героем по собственной воле, хотя на самом деле всё являлось чужим решением.

— Я... я ничего не сделал, — наконец пробормотал он, сорвавшимся голосом.

Тэхён подошёл ближе, нависая своим массивным телом над бедным парнем.

— Твои действия не имеют значения, — с раздражением произнёс он. — Важно то, как это будет преподнесено. Ты — герой. Запомни это, и не вздумай оспаривать.

Чонгук едва ли сдерживал слёзы. Он явно заслуживал смерти больше, чем взявший на себя вину командир.

— Командир Ким... — начал парень, чувствуя, как его голос предательски дрожал от страха. — Не дезертир. Он... он пытался помочь мне.

Тэхён поднял одну бровь. В его взгляде появилось искривлённое выражение терпеливого ожидания.

— И кому же он помогал, рядовой Чон? Быть может, ты хочешь сказать, что сам был его соучастником?

— Нет, товарищ подполковник. Карта, которую нашли солдаты, принадлежит мне. План побега был составлен мною лично, во время ночных вылазок. Командир Ким всего лишь пытался защитить меня. Он ни в чем не виноват.

— Ты хочешь сказать, что он спасал тебя от приговора? — язвительно спросил Тэхён. — Как трогательно, рядовой. Но ты же не думаешь, что я позволю вам обоим водить меня за нос? Здесь каждый отвечает за все свои решения, включая твоего командира.

Чонгук сжал кулаки, чувствуя, как обида смешивается со страхом, превращаясь в едва сдерживаемый порыв. Он посмотрел прямо ему в глаза, не позволяя себе отступить, хотя каждое слово, которое он собирался произнести, могло стать для него последним.

— Я понимаю, товарищ подполковник, — выдавил он, почти шепотом. — Но не каждый может справиться с тем, что здесь происходит. Такому как вы человеку, никогда не понять моего командира и меня.

Воздух вокруг них сгустился.

— Ты совсем не понимаешь, где находишься, парень, — произнёс Тэхён, хрипло и тихо, так что от его слов прошёл холодок по коже. — В пограничной зоне нет места для слабости. Твой командир, как и остальные, здесь для того, чтобы служить, а не играть в благотворительность. Он подорвал дисциплину, и за это он будет наказан. Если ты ещё хоть раз заикнёшься в его защиту, то разделишь его судьбу. Я ясно выразился?

Предельно. Но Чонгук ничего не мог поделать. Он заставил себя не отводить взгляд, даже если это могло стать последней его дерзостью.

— И всё же, это я предал свою страну, и это я заслуживаю смерти, приговорите к смертельной казни меня. Командир не заслуживает смерти только за то, что он заботился обо мне.

Тэхён сделал шаг вперёд, теперь он находился вплотную к Чонгуку, его глаза потемнели:

— Если тебе так хочется его защитить, я позабочусь о том, чтобы ты стоял с ним рядом на эшафоте.

Чонгук замер от нахлынувшего страха.

— Ты даже не представляешь, — медленно проговорил Тэхён, с каждым словом наклоняясь ближе, — на что я способен, если кто-то осмеливается бросить мне вызов.

Чонгук почувствовал, как ноги подкашиваются, но он пытался держаться, затаив дыхание.

— Слушай внимательно, — между тем продолжил Тэхён, чуть понизив голос. — Запомни: в этой комнате решаю я. Каждый твой вздох, каждое твоё слово... всё под моим контролем. Ты здесь не для того, чтобы рассуждать о справедливости. Ты — ничто. Я же напротив, человек от которого зависит вся твоя жизнь.

Будь у него возможность, Чонгук врезал бы по его наглому лицу. А ещё лучше застрелил его. Но Тэхён, как никак говорил правду. Сказанные им слова полностью описывали его ничтожное положение и он не смел ему перечить.

— Это несправедливо, — сказал он, чувствуя горечь в груди.

Тэхён выпрямился.

— В этом мире нет места для справедливости. Есть лишь сила и власть, и если у тебя нет ни того, ни другого, ты — никто. Для солдата, который пытался дезертировать, ты слишком разговорчив. На севере, я научу тебя дисциплине. С завтрашнего дня будешь служить под моим непосредственным командованием.

Чонгук поднял взгляд, его глаза расширились от неожиданности. Он не успел ничего сказать, как Тэхён продолжил, с ледяной интонацией, не оставляющей места для возражений:

— А теперь, проваливай, — приказал он резко. — У тебя всего несколько часов, чтобы собрать свои жалкие пожитки.

Парень медленно отступил назад, стараясь не показывать страха, хотя внутри всё сжалось от ужаса перед неизвестностью, которая его ожидала на севере. Он выпрямился, бросив короткий взгляд на мужчину, и, ничего не сказав, вышел из кабинета, ощущая тяжесть его взгляда на своей спине.

Как только дверь за ним закрылась, Чонгук понял, что жизнь, к которой он привык, уже никогда не будет прежней.