Flavour

Хенджин старательно отгоняет от себя тревоги и предчувствия, понимая, что они лишь плод его невротического сознания. Даже если что-то случится, это вовсе не значит, что у Хвана внезапно открылся третий глаз. Это значит, что дерьмо случается, вот и все. Если идти на поводу у своих страхов, можно вообще затворником стать.

Хотя погодите-ка...

Омега не так уж и далек от этого. Если бы не университет и танцы, он прозябал бы в четырех стенах, вынужденно общаясь только с Дэсоном и его матерью. И раз в месяц с Сынмином по видеосвязи.

Сегодня Хван решил отказаться от привычных и удобных толстовок и джинс. Он находит в шкафу простые черные брюки, все еще с биркой, немного слишком облегающие, и белую рубашку, поверх которой набрасывает мягкий полосатый кардиган. Собирает волосы в небольшой хвостик и задерживается взгляд на полке с аксессуарами. Потом решает, что и так слишком вырядился и сережки, которую он носит каждый день, вполне достаточно. Идти на самом деле никуда не хочется. Хочется завернуться в одеялко и не выползать до понедельника.

С внутренним протестом обувается, надевает пальто, закутывается в огромный шарф и, подхватив сумку, выходит из дома. Сегодня в университет его подвозит Дэсон, а Хенджин понимает, что нарушил отлаженную систему «завтрак — приготовление ланча» и теперь тревожится еще сильнее. Обед он, конечно же, не берет, потому что просто не успевает приготовить. Прокопался все утро в гардеробной, теперь придется давиться снеками из университетского вендинга. В столовой еда еще хуже. Настроение медленно, но верно уходит в минус. Дэсон непривычно разговорчив, задает много дежурных вопросов. Джинни покладисто отвечает, хотя хочется попросить заткнуться, но второй раз настраивать альфу против себя он не будет.

— Ты какой-то вялый. Не заболел? — ладонь, внезапно оказавшаяся на лбу, пугает и Хенджин резко дергается, но потом старается сгладить ситуацию неловким смехом.

— Прости, я не очень хорошо спал. Но я здоров.

К счастью, Дэсон верит. Или очень хорошо делает вид, что верит. У университета Хван с трудом усидел в автомобиле, чтобы не выйти на ходу и побыстрее сбежать из салона, пропахшего насквозь специями.

— Спасибо, что подвез.

— Без проблем. Напиши, если нужно будет забрать.

Хенджин кивает, машет рукой, спокойно покидает салон и неспешно идет ко входу универа, хотя внутри все летит прочь на скорости света.

Эту неделю Хван по праву считает неделей обмана, а та еще даже не закончилась. Ужин в понедельник — сплошная ложь. Они с Минхо не друзья, Хенджин не «рассказывал о вас столько хорошего», во вторник они не идут за подарком. Минхо давно купил, а Хенджин, посоветовавшись со старшим, решает подарить беспроигрышный вариант — деньги. Немного, но Джинни и Хенсу виделись всего раз, когда тот забирал Чонина, и крупная сумма только поставит именинника в неудобное положение. Омега снимает эти деньги с карты, сочиняя для Дэсона историю о букинистическом магазине, где все еще царствовал прошлый век и принимали только наличные.

Во вторник, отрепетировав номер для новогоднего фестиваля, омеги остались в зале. Хван пил чай из личных запасов Минхо и подъедал конфеты, пока старший налегал на пиво, которое непонятно как и когда пронес в раздевалку. Минхо в тот день был рассеянным, мало говорил и часто залипал в одну точку. Джисон зашел позже. Загрузил омег в машину, отвез Хенджина домой, не поленившись сделать петлю, и только потом поехал домой. Минхо к тому моменту уснул на пассажирском сиденье.

В четверг вечер после танцев проходит почти так же. Только Минхо снова пьет чай и к ним присоединяются Хан и Бан Чан. Хенджин думал, что после озарения в понедельник, будет зажиматься рядом с последним и чувствовать себя некомфортно. И сначала так и было, но, уже уезжая домой, он не может вспомнить в какой момент расслабился и включился в разговор. Это произошло слишком естественно. Омега думает, что его симпатия к Чану — это просто благодарность за помощь и естественная робость перед сильным доминантным альфой. Что просто перепутал из-за неопытности. И выдыхает с облегчением.

— Ты сегодня такой нарядный, моя радость, — Феликс выскакивает, как черт из табакерки, и Хенджин ловит микроинфаркт.

— Черт возьми! –Джинни все чаще позволяет себе ругаться. — Ты меня напугал!

— Прости, — омега абсолютно не испытывает чувства вины. Пугливость Джинни его безумно веселит. — Так в честь чего такой распрекрасный?

— После занятий иду на день рождения, — честно отвечает Хван. Подробности сообщать он не собирается, но и врать сверх меры не хочет. Хенджин и так уже тонет в чувстве вины каждый раз, когда видит Феликса. Он ему сочувствует. Феликс не святой и не совсем адекватный, но и с ним поступили довольно жестоко. Когда все вскроется ему будет очень больно. Все вокруг ему врут, и Хенджин в числе этих лжецов. Находиться рядом с Феликсом невыносимо, все рассказать — страшно. Страшно ошибиться.

Ли слегка улыбается, прищурив глаза, и осматривает лицо Джинни, будто пытаясь что-то прочесть. Это длится несколько секунд, но Хенджину становится максимально неуютно, и он нервно подгоняет Феликса в сторону аудитории, где у них проходит первая пара.

— Идем, а то опоздаем.

• ✤ •

Чонин, обрадованный неопытностью Хенджина («Что, серьезно?

Ничего, кроме вина и шампанского не пил?»), заказывает мартини. И мелкий

угадал. Хвану нравится. Он не замечает, как маленькими глоточками, смакуя, осушает первый бокал и полностью отвлекается от того факта, что зажат между Минхо и Бан Чаном. Очень внимательным Бан Чаном, который перехватывает Пина Коладу и

повторяет мартини.

— Йени, — альфа с укором смотрит на младшего.

— Я просто хочу, чтобы Джинни попробовал!

— Не все же сразу.

Бокал с вкусно пахнущим коктейлем отъезжает в середину стола. Впрочем, Хенджин все равно пробует его, когда Бан Чан отлучается в туалет, а мартини снова заканчивается, и несдержанно стонет, потому что это безумно вкусно. Он съедает дольку ананаса с края бокала, а Чонин хитро улыбается и заказывает еще. Он любит спаивать старших, собирать на них компромат, а на утро издеваться. Беззлобно, конечно, и для личного пользования. Но Минхо и Чан хорошо переносят алкоголь а, наученные горьким опытом Джисон и Хенсу, в компании младшего не напиваются. А тут — Хенджин! Свежая кровь, невинный агнец. Невозможно мимо пройти.

Когда Чан возвращается, Хенджин уже пьяненький, подпирает щеку кулачком и с довольной лыбой слушает рассказ Джисона о новой песне. Он похож на счастливый расплывшийся пельмешек и до жути умиляет. Потом альфа видит наглую улыбку причины такого состояния и закатывает глаза. Стоило ожидать, что Чонин воспользуется его отсутствием.

За их столом царит атмосфера веселья и комфорта. Джинни легко влился в компанию людей, связанных долгими годами дружбы и общим прошлым. Он не лишний кусочек пазла, который никуда не подходит. Он так же не заполняет внутреннюю пустоту от недостающих элементов. Зато прекрасно присоединяется с краю и добавляет картине новых деталей и красок. В полумраке разливается тихая джазовая музыка, отсылая к американским барам 20-х годов прошлого столетия. Даже Минхо расслабляется, позволяя своей непосредственности всплыть на поверхность — он активно жестикулирует в разговоре, дразнит Чана, чаще смеется и все время держится за Джисона. Хенсу оказывается даже спокойнее Хенджина. Но Хван такой от смущения и социальной неопытности, а альфа просто такой и есть. Он — противоположность вечно елозящему, скачущему Йени, который не может усидеть на месте дольше пяти минут. Шалфей и эвкалипт привносят немного спокойствия в яркий апельсин и пряную корицу.

Размякший от алкоголя мозг Хенджина фиксирует, что он наслаждается запахами ребят. Они все разные, но вместе звучат вкусно и комфортно. И сам не замечает, как склоняется ближе к Бан Чану. В баре становится душно то ли от все пребывающих людей, то ли от алкоголя, а морозный аромат альфы охлаждает и немного проясняет затуманенное сознание. Вообще-то Джинни любит снег. Каждый редкий снегопад вызывает волну теплых воспоминаний о детстве с папой, когда отец еще не видел в нем лишь товар, который нужно отполировать, чтобы продать подороже.

Поэтому ему нравится. Нравится делать глубокие вдохи после очередного глотка коктейля с тропическим вкусом, и наполнять легкие запахом заледеневшей хвои. От контраста немного вело, но как-то приятно.

Чонин тянет именинника в центр зала. Медленная композиция недвусмысленно намекает, что Йени хочет потанцевать со своим альфой на предельно минимальном расстоянии. Минхо, уже не стесняясь свидетелей, всячески тискает Джисона и Хенджину даже почти жаль его, но альфа наслаждается таким вниманием, а Хвану совсем нехорошо от выпитого.

Он встает из-за стола и тут же садится обратно, потому что пьянее, чем ему казалось, и вряд ли сможет дойти до туалета, не упав. К счастью или к сожалению — это ему предстоит решить завтра — рядом с ним все еще сидит Бан Чан, который замечает неудачную попытку Джинни принять вертикальное положение.

— Помочь? — тихо спрашивает, выдыхая почти в самое ухо. Мозг Хенджина плавится еще сильнее, и он может только кивнуть в ответ и схватится за протянутую руку.

Ирония — запах Чана был холодным, но его большие ладони неимоверно горячие. А Хван пах летом и солнцем, но прозвище Ледяной Принц прицепилось к нему с первого курса, как родное.

Чан аккуратно и бережно ведет его сквозь людей, придерживая уже за талию, но Джинни совершенно не чувствует внутреннего протеста. Может, в нем говорит алкоголь, а может голод по чему-то простому и человеческому, что, кажется, доступно всем, кроме него. Он сам цепляется за свитер альфы, в очередной раз спотыкаясь, и внутри все тает от ощущения горячих твердых мышц, отделенных от жадных пальчиков тонким слоем кашемира. Боги, он такой жалкий! Запрещает себе даже в мыслях называть Бан Чана Крисом, потому что это делает тень Феликса за спиной альфы более четкой и реальной, но сейчас готов его всего облапать под прикрытием собственной неуклюжести, стоило лишь немного напиться и отпустить контроль. Хенджин считает себя хитрым, но его сдает с потрохами собственный запах.

Он ведь знал, что ему не стоило приходить. Эта мысль крутится у Джинни в голове, пока он умывается ледяной водой. Поток холодного воздуха из кондиционера пробирается под тонкую рубашку, заставляя вздрогнуть, немного протрезветь и вспомнить про кардиган, что остался в зале висеть на спинке стула. Хенджин делает глубокий вдох, промакивает лицо салфетками и смотрит через зеркало в глаза Бан Чану. Тот, облокотившись на стену, скрестил руки на груди и отвечает на взгляд прямо. В стремительно расширяющихся зрачках слишком много всего, на пьяную голову и вовсе не разобрать.

Он ведь знал, что не стоило приходить. Эта мысль — последняя здравая. Потому что потом спина омеги мягко сталкивается со стеной, руки сами обвивают мощную шею, а губы неумело отвечают на первый в жизни поцелуй. Хенджин не виноват. Его тело совсем разрешения не спрашивает и вытворяет всякое. Льнет в крепкому горячему торсу, тихо стонет в чужой рот, подается навстречу изучающим рукам. Ему плевать, что они в туалете бара, куда в любой момент могут зайти. Чужие ладони на собственной коже ощущаются правильно и слишком приятно, чтобы портить момент, слушая разум.

Бан Чан тоже себя не контролирует. Напирает жадно, будто хочет вдавить в себя, чтобы слиться в единое целое. Неопытность Джинни только заводит и пробуждает инстинкты собственника, о которых альфа и не подозревал. Он раньше думал, что функция такая в нем просто отсутствует, а тут вот что получается. Функция есть, просто он не с теми был. Губы у Хенджина мягкие, сладкие от коктейлей, с привкусом любимого альфой ананаса. Тело гибкое, сводящее с ума. Чан ищет свои тормоза, потому что уже закинул одну ногу омеги к себе на бедро и впился пальцами в крепкую ягодицу, выбивая из Джинни более громкий стон. Вторая рука хозяйничает под рубашкой, изучает нежную кожу, и он не помнит, когда она там оказалась. Губами скользит по длинной шее, собирая вкус. Носом ведет по бьющейся вене.

— Боже... — со стоном еще один вдох. Несдержанно толкается бедрами в чужие. — Ты так хорошо пахнешь...

Дребезг разбитого стекла за спиной отрезвляет вмиг и все происходит, как в клишированном сюжете третьесортного романа.

Хенджин хочет провалиться сквозь землю от стыда и ужаса, а еще хочет крикнуть Бан Чану, чтобы тот не отпускал его, потому что без его рук омега просто утонет в отвращении к себе. Но он молчит, а альфа медленно отпускает и поворачивается к тому, чей запах, наполненный гневом, разочарованием и ревностью, теперь отчетливо чувствует.

— Привет, — хрипло.

Феликс отходит от разбитого зеркала, что несколько секунд назад расколотил металлическим дозатором с мылом, стоявшим на раковине, усмехается криво, кивает, но на альфу не смотрит. Его взгляд направлен ему за спину, на сжавшегося Хенджина.

— Друг, ну что же ты застыл? Может, тоже поздороваешься? — Ли испепеляет взглядом. — От тебя, Джинни, я такого не ожидал...

— Феликс, — Бан Чан встает прямо перед омегой, закрывает от него Хенджина, но уже поздно.

— Что? Что ты хочешь мне сказать? Собираешься оправдываться?

— Зачем мне оправдываться? — спокойно спрашивает альфа и это на секунду сбивает с толку. А ведь и правда, он ничего не должен, но Феликс не может остановиться.

— Тогда что? — уже тише, будто вмиг устав спрашивает омега. Он чувствует себя, наконец-то, доломанным. Видит краем глаза, как Хенджин выскальзывает из туалета, но просто игнорирует. С Хваном он поговорит позже.

— Во-первых, я действительно рад тебя видеть, — Чан не так представлял себе их разговор. Эйфория и возбуждение слишком резко сменились на клубок непонятных чувств, осевших камнем в животе, вызывая пульсирующую боль в висках. — Во-вторых, ты действительно хочешь говорить в туалете?

— Здесь и не такое делали, — ядовито выплевывает омега. — Так что разговор эти стены как-нибудь переживут.

— Без проблем, — поднимает руки Чан и пытается собраться с мыслями. Честно, сейчас меньше всего хотелось говорить. Хотелось догнать Хенджина, успокоить, но нужно было уже разобраться со всем раз и навсегда. Он лишь надеется, что Минхо успеет перехватить омегу.

— Чанбин мне сегодня все рассказал, так что можешь пропустить, — Феликс опирается на стену, чувствуя себя таким чертовски уставшим, что дрожащие ноги с трудом держат. Его сегодня так резко окунули головой в реальность, что он смог, наконец, проснуться от многолетнего наваждения. — Я разозлился сначала. Разнес квартиру Бинни. А потом понял, что разозлился на всех, кроме тебя и стало самому страшно. Так обрадовался твоей свободе, что забыл обидеться на твое молчание. Ненавижу тебя за это. Ты такой властью надо мной обладаешь, что я совсем с ума сошел и даже не заметил, — внутри с грохотом рушились воздушные замки. Феликс не успел убрать их в коробку и теперь они падали, крошились и пылили внутри, осыпаясь крошкой разбитых надежд и иллюзий. Бан Чан — его дурная привычка. От дурных привычек нужно избавляться. — Я только не понимаю, почему ты? Что в тебе есть такого, чего нет в других? Смотрю сейчас и ничего не вижу... — ложь, конечно, но хочется задеть, увидеть боль в глазах напротив, понять, что тому не все равно. Но видит только сожаление. И сдается. — Зачем ты так жестоко со мной? Я все это время мучился и умирал от чувства вины! Ты давно мог поставить точку! Почему ты этого не сделал?!

— Мне правда жаль, что все так вышло, — вина Бан Чана была безграничной, но умудряется стать еще больше. — Особенно жаль, что слепо верил, что однажды ты отпустишь свои чувства и сможешь стать мне другом, каким был для меня. Ты был важен мне. И я не мог отпустить. Я никогда не давал тебе надежды на что-то большее, но теперь понимаю, что мне стоило быть смелее и говорить прямо, без намеков и избеганий.

— О, да. Тебе определенно стоило, — сквозь зубы выговаривает Феликс. Ему так больно, но в то же время он этой боли рад. У нее вкус долгожданного освобождения. Наверное, никто из них не виноват и, в то же время, виноваты оба. По-хорошему, сейчас бы все отпустить и простить, чтобы не тянуть на себе этот груз, как камень. Но омега не хочет так, не может сделать все слишком простым.

— Я не хочу и не прошу о твоем прощении. Я знаю, что это сложно, — сейчас Чан не знает, о чем говорить. Что еще можно сказать. — Я просто надеюсь, что ты станешь счастливым. И однажды мы сможем встретиться, как друзья.

— С чего ты взял, Бан Чан, что будешь нужен мне счастливому? Ты для меня сплошная боль и вечное напоминание о моей никчемности. Ты выбирал кого угодно, но никогда меня. Я тоже больше не хочу выбирать тебя. Я правда надеюсь, что мы больше не увидимся, — последнее слово Феликс почти проглатывает, сдерживая слезы. Он чувствует пустоту внутри, игнорирует слова того самого альфы, покидает бар и уверенно садится на мотоцикл, вцепляясь пальцами до боли в широкую спину Чанбина.

— Поговорили? — спрашивает Со и чувствует, как Феликс упирается лбом в его плечо и кивает. Омега весь дрожит и, хоть на улице и декабрь, это не от холода. — Застегни куртку и надень шлем.

Феликс удивительно покладисто выполняет просьбу, и обхватывает Чанбина за талию крепко. Слезы струятся по лицу бесконтрольно, в шлеме плакать неудобно, без него — холодно, но омега не пытается остановиться. Через слезы его покидает безумная любовь к Крису, которого он сам придумал, которого больше нет. Есть теперь только чужой Бан Чан и к нему Ли ничего не чувствует, кроме капли ненависти за то, что занял чужое место. Он не замечает, как останавливается мотоцикл. Как Чанбин снимает с него шлем и вытирает теплыми шершавыми ладонями влагу с лица.

Он ведет Феликса в свою квартиру, бережно держа за руку. Почти их квартиру, даже если омега не хочет этого признавать. Чанбин стыдится своего эгоизма, который пробудил в нем Феликс. И стыдится немного своей радости, что все наконец-то между этими двумя решено. Но внутреннюю дрожь предвкушения чего-то хорошего остановить не может и позволяет ей растекаться по телу теплыми волнами. Он должен чувствовать вину за то, что все рассказал, когда сам посчитал удобным. За то, что привез Феликса в бар, никого не предупредив. Должен, но не чувствует.

Ему общительный и излишне кокетливый омега сначала совсем не понравился. Феликс — синоним слова «слишком».

Но теперь в жизни Чанбина острый дефицит. Ему это «слишком»– как воздух. Он возится с мудреной кофемашиной, которую купил месяц назад, хотя сам кофе не пьет. Он кутает маленькое тело в теплый пушистый плед лилового цвета — в квартире сурового Со такого девчачьего кошмара отродясь не было, но его он тоже сам купил. Чашка кофе с шапочкой из упругой молочной пенки вручается в маленькие нежные руки. Чанбин ненавидит слезы Феликса.

Но любит его самого.