под звуки поцелуев

Даниил

Очки коротышки-доктора сползли на самый кончик носа, и я почти физически ощущаю исходящее от него осуждение. Наверное, он до сих пор злится, что я психанул после его десятого по счету вопроса, действительно ли я ударился о стену. Знаю, о чем он думает, но пусть идет к черту.

– У вас повреждена пястная кость, – сообщает он мне.

– Можно по-английски? – бормочу я.

Я почти успокоился, но то, как он пялится, и его вопросы все равно бесят. Он работает в самой оживленной клинике Лондона, и ему наверняка попадались травмы хуже моей, но он по-прежнему продолжает бросать на меня пристальные взгляды при каждом удобном случае.

– Пе-ре-лом, – медленно произносит он. – Ваша рука сломана, пару недель придется походить в гипсе. Я выпишу таблетки, чтобы облегчить боль, но нужно просто ждать – ждать, пока не срастутся кости.

Не знаю, что забавнее: идея ходить в гипсе или то, что, по его мнению, мне требуется помощь, чтобы справиться с болью. Ни у одного фармацевта не найдется лекарства, способного унять мои муки. Если где-нибудь на складе у них не завалялась самоотверженная блондинка с серо-голубыми глазами, помочь они мне не смогут.

Час спустя моя кисть и запястье покрыты толстым слоем гипса. Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться в лицо пожилому мужчине, когда тот спросил, какого цвета гипс я предпочитаю. Помню, в детстве мне хотелось, чтобы у меня был гипс и чтобы каждый из моих друзей расписался на нем несмываемым маркером или нарисовал какую-нибудь дурацкую картинку. Жаль, что до того, как я познакомился с Марком и Савелием, у меня и друзей-то не было.

Эти двое сильно изменились с тех пор, как мы были подростками. Конечно, Марк все тот же недоумок, его мозг давно расплавился из-за злоупотребления наркотиками, и этого уже не изменить. Но перемены в обоих довольно заметны. Сава превратился в подкаблучника какой-то девицы с медицинского, чего я никак от него не ожидал. Марк все тот же дикарь, по-прежнему не задумывающийся о последствиях, но теперь он стал более мягким, расслабленным, начал спокойнее относиться к жизни. Как ни крути, за последние три года они растеряли всю ту жесткость, которая окутывала их, как одеяло. Даже, скорее, как щит. Не знаю, что на них так повлияло, но, учитывая мою текущую ситуацию, мне это не нравится. Я ожидал увидеть тех же придурков, какими они были три года назад, но тех парней не вернуть.

Да, они все так же ведут далеко не образцово-показательный образ жизни, но перестали быть теми безжалостными ублюдками, какими были в те времена, когда я уехал из Лондона.

– Заедете в аптеку, и все будет в порядке, – кивает доктор и оставляет меня в смотровой.

– Черт! – Я ударяю по твердой поверхности проклятого гипса. Что за хрень. Хотя бы водить машину я смогу? А писать?

Ладно, писать мне все равно нечего. Нужно остановиться, это дерьмо и так продолжается слишком долго. Трезвый разум издевается надо мной, подсовывая мысли и воспоминания, а я слишком рассредоточен, чтобы держать их под контролем.

Карма, оправдывая репутацию стервы, продолжает насмехаться даже тогда, когда я вытаскиваю из кармана телефон и вижу на экране имя Паши. Я не беру трубку и засовываю мобильный обратно в джинсы.

Что за бардак я устроил.

Юлия

– Как долго она пробудет в таком состоянии? – спрашивает Паша кого-то словно издалека.

Все ведут себя так, будто я их не слышу, будто меня даже не существует, но мне все равно. Я не хочу здесь находиться, поэтому находиться здесь, но быть при этом невидимой не так уж и плохо.

– Не знаю. Она в шоке, милый, – слышится приятный голос Людмилы, отвечающей сыну.

В шоке? Я не в шоке.

– Нужно было пойти с ней! – сдавленно всхлипывает Паша.

Я знаю, что если бы я смогла оторвать взгляд от стены кремового цвета в гостиной Милохиных, то увидела бы его в материнских объятиях.

– Она пробыла наедине с его телом почти час. Я думал, она просто собирает вещи и, может быть, подводит какие-то итоги, а получилось, что из-за меня она просидела рядом с его трупом целый час!

Паша так горько плачет, что нужно его пожалеть. Конечно, нужно, и я, разумеется, так бы и поступила, если бы только могла.

– О Пашенька, – тоже начинает рыдать Люда.

Похоже, плачут все, кроме меня. Что со мной происходит?

– Ты не виноват. Ты не мог знать, что он там, не мог знать, что он сбежал из клиники.

В какой-то момент между тихими перешептываниями и полными сочувствия попытками сдвинуть меня с места садится солнце, меня постепенно оставляют в покое, и вот я сижу в одиночестве в огромной гостиной, крепко прижав колени к груди и ни на сантиметр не отводя взгляд от стены.

Из отрывистых реплик и приказов медэкспертов и полицейских я поняла, что отец мертв. Я поняла это сразу же, как только его увидела, когда дотронулась до него, но они это подтвердили. Вынесли официальный вердикт. Он покончил с собой, воткнув иглу в вену. Его лицо было таким неестественно бледным, что, закрывая глаза, я вижу скорее маску, чем человеческое лицо. Когда это случилось, он был в квартире один и умер задолго до того, как я споткнулась о его тело.

Адское место, вот что это на самом деле, и так было с того момента, как я впервые туда вошла. Книжные полки и кирпичная стена скрывали царящее там зло, прятали за милыми деталями кошмары, но, судя по всему, что бы ужасного ни случилось в моей жизни, все ниточки всегда вели туда, в ту чертову квартиру. Не переступи я ее порога, не было бы всех этих потерь.

Я не рассталась бы со своей добродетелью. Не пожертвовала бы ею ради человека, который никогда не любил меня достаточно сильно, чтобы остаться рядом.

Я не испортила бы отношения с матерью. Это не так уж много, но другой семьи у меня теперь нет.

У меня было бы место, где жить, и я бы никогда не начала снова общаться с отцом – только для того, чтобы найти его безжизненное тело на полу ванной два месяца спустя.

Я боюсь того темного места, куда затягивают меня мысли, но бороться дальше нет сил. Я слишком долго боролась, боролась за то, что считала самым важным, но больше на это не способна.

– Она вообще спала? – тихо и осторожно спрашивает Сергей.

Солнце уже встало, и я не знаю, что ответить на его вопрос. Спала ли я? Не помню, чтобы засыпала или просыпалась, но кажется невозможным, что всю ночь напролет я просто пялилась на пустую стену.

– Не знаю, со вчерашнего вечера она почти не двигалась. – В голосе моего лучшего друга звучит грусть, тягостная и мучительная.

– Ее мать снова звонила приблизительно час назад. От Дани что-нибудь слышно?

Это имя из уст Сергея убило бы меня... если бы я уже не умерла.

– Нет, он не берет трубку. Я пытался дозвониться до Любови по номеру, который ты мне дал, но она тоже не отвечает. Скорее всего, они еще не вернулись из медового месяца. Я не знаю, что делать, она так...

– Вижу, – вздыхает Сергей. – Ей просто нужно время, для нее это очень болезненно. Я до сих пор пытаюсь разобраться, что вообще произошло и почему мне не сообщили о том, что он покинул клинику. Я дал строгие указания и оставил крупную сумму, чтобы мне позвонили, если что-то случится.

Я хочу сказать Сергею и Паше, чтобы они прекратили винить себя за ошибки моего отца. Если кого и винить, то меня.

----------------
споки всем
----------------
всего слов - 1193