Океаны

  Как бы сильно я не старалась отсрочить неизбежное, в густых потемках подсознания, так или иначе, проскальзывала мысль, что поход на ужин нельзя было предотвратить. Потому, когда отец во все горло тоном, не терпящим возражений, крикнул: «Кристина, ужин готов!» — как бы открыто намекая, чтобы я выползла из комнаты или же он сам обязательно снизойдет до моей двери, я подскочила на ноги, проглотила вставший поперек горла ком и тихонько распахнула дверь.

  Уж лучше просидеть в кухне и потерпеть навязчивую компанию Инессы и Милявского, чем весь вечер отбывать наказание отца за глупую и неоправданную оплошность. Я подумала о том, как же повезло Мире, ибо в данный момент она находилась во Франции, вполне возможно разделяя ужин в гордом одиночестве или в компании негодяя Лоренса. В любом случае, будь я на ее месте — избавилась бы от жениха и отправилась бы трапезничать в какой-нибудь дорогой и именитый ресторан, желательно с видом на Эйфелеву башню, а главное то, что сделала бы это одна, без компании надоедливых членов семьи.

  В темных просторах коридора меня встретил пряный запах нежного сырно-яичного соуса, манящий и характерный аромат жареного бекона и едва уловимые сладковатые отблески сливок. Такое знаменательное и вполне поясняемое сочетание приготовлений открыто намекнуло, что отец пустился в романтические и бурные объятия Италии середины двадцатого века, и решил произвести впечатление на Инессу и Милявского не совсем ординарным, но вполне подходящим ужином, подав на стол пасту Карбонара.

  Мою любимую.

  Ощутив сладостное предвкушение и не намереваясь задержаться и на миг возле комнаты Виталия, я почти прошла дубовые двери, но, оказавшись рядом, невольно замерла и рефлекторно носом сделала глубокий вдох, ощущая как к яркому и солнечному запаху пасты примешались свежие нотки морского бриза, тянувшиеся слабоватым призрачным шлейфом из-за незаметной дверной щели.

  Мои губы расползлись в улыбке, веки медленно сомкнулись, а в нескончаемом потоке мыслей сразу же привиделись бездонные глаза Виталия: глубокие, как океан, но холодные точно глыбы льда. Они смотрели на меня пристально, не отрываясь, и постепенно вокруг них приобретали себя черты густых длинных ресниц, линии прямого носа с вздернутым кончиком, острие скул, сводящихся к волевому подбородку, и четко очерченные губы, изогнутые в надменной и вызывающей полуулыбке.

  Я отрывисто задышала и сердце затрепетало, точно листья деревьев под утренними порывами ветра, застучала кровь в ушах, а дыхание застряло в горле — меня переполняло страстное, неодолимое желание растаять в его сильных объятиях, подобно куску айсберга под палящими лучами летнего солнца, прильнуть к этим губам, манящим и сладким точно мед, слиться в долгом, непрерывном поцелуе...

  Как вдруг, приятное видение разом испарилось и я вздрогнула — за дверью послышались глухие и приближающиеся шаги.

  Быстро отпрянув от двери, я едва успела скрыться за угол и тем самым очутилась на кухне, когда вход в комнату Миры резко распахнулся и в коридоре стало яснее ощущаться веяние морского бриза. За моей спиной тот час выросла фигура Виталия - его рельефный силуэт ясно выделился при ярком свете люстры.

  Я замерла у стоявшего рядом стула с высокой спинкой, и, не оборачиваясь, почувствовала на собственных лопатках, его пронзительный и испепеляющий взгляд.

  Он подошел ближе, всего на шаг. Его подкаченный торс уперся в мою спину.

  Мой желудок сжался, перехватило дыхание, а по шее пробежала толпа разъяренных мурашек. Я могла поклясться, что в силах сосчитать количество кубиков на его животе, пока его теплое и ровное дуновение, вырисовывало легкие узоры на моих шейных позвонках.

  Я сжала руки в кулаки, всеми силами стараясь не закрыть глаза, чтобы ни в коем случае, не предаться несвоевременным мечтаниям.

  Это оказалось намного тяжелее.

  Я испытывала наслаждение от близости его тела. Мне снова привиделся пляж. Милявский, медленно приближавшийся точно охотник. Привиделись его губы, что так и манили припасть к ним и слиться в страстном, терпком поцелуе.

  Против воли облизнула нижнюю губу и взглянула на глубокую ночь, восставшую за окном — соображать следовало быстро и тогда на ум пришло то, о чем после я неимоверно пожалела, но понимала, что так будет лучше. Завидев ничего не подозревающего отца, облаченного поверх черных брюк и белой рубашки в красный фартук с золотыми узорами и орудующего у сковородки, расположенной на электрической плите, деревянной лопаткой, я театрально кашлянула и тем самым привлекла его внимание.

  Как только отец обернулся, Виталий секундно испарился позади меня и очутился, напротив, на другом конце стола: его руки и рельеф на теле эффектно и сексуально подчеркнула черная майка из тонкого, почти просвечивающего хлопка, а ледяной взгляд исподлобья был нацелен на меня и искрил открытым вызовом.

  Не ответить ему значило бы проиграть его распущенности, а этого я допустить не могла, но сначала перевела взгляд на отца. Придерживая лопатку указательным и средним пальцами, он дружелюбно помахал мне. Поджав губы, я кивнула. Последние несколько минут обыденные странности отца настораживали вновь и вновь. Он окинул взглядом Виталия, а тот повернул голову в его сторону, и отразил на губах странную, но леденящую улыбку, после чего отец отвлекся обратно на плиту.

  Я же, точно совсем потеряв здравомыслие, и чувствуя, как бешено колотится сердце, склонила голову набок, театрально скользнула взглядом по его торсу и повела уголком брови.

  Его губы удивленно приоткрылись, брови поднялись вверх, а в глазах едва заметно промелькнула неожиданность, которую он поспешно скрыл. Я ухмыльнулась и скрестила руки на груди.

  Думал, он единственный, кто мог творить подобные вещи и оставаться безнаказанным?

  О, нет. Это не тот случай.

  Я выдвинула стул и села за стол. Виталий повторил мое движение и вновь напротив — ощущение очередного воспоминания не покинуло меня и теперь: перед глазами пролетела сцена нашего первого столкновения в ресторане La Paris Vando. Только, в отличие от мрачных французских штор, на фоне которых тогда выражался Виталий, сейчас он темным силуэтом стоял посреди серых стен кухни и огромного окна.

  Придерживая рукой сковородку, отец перенес ее на стол, положив на деревянную подставку, вместе с закрытой крышкой и лопатками. Дотянул из подвесного шкафа, возвышающегося позади него, четыре фарфоровые тарелки, положил их строгой стопкой на стол и оттуда же из ящика вытащил длинные круглые стеклянные стаканы и серебряные вилки с ножами. Из двустворчатого холодильника показался миниатюрный стеклянный графин, наполненный до краев апельсиновым соком — секунду спустя он царственно возвышался рядом с чугунной сковородкой.

  Все это время плотную тишину, окутанную сладковатым запахом и парившую в кухне, нарушали лишь перемещения отца и негромкий стук его периодического взаимодействия с предметами. Скользя глазами по Виталию, я с ужасом осознавала, что он не сводил с меня глаз, нахально всматривался в лицо, усмехался и иногда водил прямыми бровями, даже не смущаясь присутствия варьирующего между нами отца.

  Милявский вел себя так, как будто отца здесь не было. Любопытно, замечал ли отец наглые замашки пасынка? А если и видел, то неужели спускал с рук?

  Я театрально закатила глаза и едва сдержалась, дабы не фыркнуть и не привлечь внимание отца. Не хватало, чтобы эта игра в гляделки продолжалась весь вечер. Но когда отец приземлился у стола, выждал минуту и после театрально снял крышку со сковороды, просторное помещение заполнилось умопомрачительным и аппетитным ароматом пасты, что тут же отразился съедобным шлейфом во рту и легких и я разом позабыла о Милявском. Его бледное лицо растворилось в густом смоге, парившем в кухне, а секунду спустя на мраморных ступеньках, послышался легкий, почти невесомый подступ Инессы. В считанные мгновения мачеха, одетая в длинный шелковый халат коричневого цвета, но сохранившая легкий макияж, села справа от меня на пустующий стул и игриво, почти по-кошачьему промурлыкала:

— Ммм... Как вкусно пахнет!

  Я подперла рукой подбородок и заметила как на восковом лице отца приподнялись уголки губ, но глаза оставались бесстрастными и, хотя он быстро скрыл подступившую улыбку, приняв выражение самого глубокого спокойствия, все же не сомневалась, что его план впечатлить Инессу кулинарными технологиями увенчался успехом.

  Значит, поистине он старался только для нее, а не для Виталия, как думала раньше и что самое обидное, не для меня точно.

— Согласен, — утвердительно кивнул Милявский, будто подтверждая мои собственные мысли, при этом его взгляд в упор таращился на меня, — выглядит аппетитно.

  Мое лицо невольно исказилось брезгливостью, брови вскинулись и я почувствовала как на переносице образовался треугольник неприязни — несмотря на двусмысленное замечание Милявского, искренне надеялась, что в этот момент он думал о еде.

  Отец церемониально разложил пасту по тарелкам и разлил сок по стаканам. Как только макароны в соусе с кусочками обжаренного бекона, благоухающего на всю кухню, очутились перед моим носом, я исподлобья, не сводя глаз с Виталия, театрально воткнула в них вилку, представляя на их месте глаза сводного брата, и до того как остальные приступили к трапезе, резво запустила их в рот, желая как можно скорее разделаться с едой и сопутствующей ситуацией.

— Куда ты? — заботливо вскинулся отец, сидевший слева от меня. Он восковым лицом подался вперед ко мне, но при этом его взгляд рассеянно метался в стороны. — Горячее.

  Инесса молча и с любопытством посматривала на меня. Я натянуто улыбнулась и отрицательно качнула голову, только мгновение спустя осознав, что необдуманный поступок, стал огромной ошибкой: на конце языка образовалась жгучая горечь, ибо сошедшие с плиты горячие макароны моментально обожгли рот.

  У меня не было возможности разжевать их как следует и кипяток моментально переплывал во внутренние стороны щек, безжалостно подвергая тех схожей участи. Не могла даже проглотить — горячие остатки внутри осадили бы горло, но и выплюнуть обратно на тарелку не желала: во-первых, это означало бы разом публично унизить все старания отца, а такое неподобающее поведение точно его не обрадует, и во-вторых, Виталий. Даже если он больше не являлся объектом симпатии, опозориться перед ним, сплюнув макароны обратно, было равносильно смерти.

  Он сидел напротив меня, не сводя холодных глаз, и злорадно ухмылялся. Пар, шедший с тарелки, поставленной перед его носом, призрачно обволакивал физиономию, искрившую наглостью и высокомерностью.

  Я удержала сливочный ком во рту, пока тот немного не остыл, все еще чувствуя как в уголках глаз предательски скапливалась влага — ответная реакция на то, что рот оказался полностью обожжен. С трудом проглотив макароны, после, внутри, точно живой рудник, вмиг разлилась холодная, но кислая жидкость.

— К чему ты так торопишься? — отец недоверчиво покосился.

  Инесса изобразила на лице глубокое сочувствие, взяла графин и подлила в мой стакан еще сок. Я с преисполненной благодарностью кивнула.

— Ну, как куда? — задумчиво поскребла подбородок.

  Глядя на меня, отец нахмурился. Виталий изысканными и ловкими движениями намотал длинную лапшу на вилку и как-то вызывающе неприлично положил в рот, при этом поведя уголком правой брови. Я снова закатила глаза и, переведя взгляд на отца, с театральной ложью прибавила:

— На работу, — и поправилась. — Завтра утром.

— Точно, — в голосе отца зазвенело твердое утверждение. Он согласно кивнул, будто только вспомнил об этом, и, сверкнув карими глазами, нетерпеливо и холодно спросил то, от чего я почувствовала как в горле застряло дыхание. — Где ты, говоришь, работаешь?

  Я отразила на лице легкую, непринужденную улыбку.

  Хороший вопрос: действительно, а где?

  В кухне воцарилось напряженное молчание. Я не сводила глаз с отца, чтобы тот не заподозрил лжи, но мои мысли быстро спутались. Я бы еще удивилась, если бы он не поинтересовался где я «трудилась в поте лица». Проблема состояла в том, что неосмотрительное высказывание не позволило продумать гениальный план до точки завершения.

  Иными словами, я и сама не знала, где временно «подрабатывала», но попыталась увильнуть от ответа, пояснив глухим голосом:

— Я и не говорила.

  Отец опустил вилку, нож и уставился на меня в упор. Его брови медленно и с выжиданием приподнялись, точно ничего сильнее в жизни он не желал услышать, как данную информацию. Инесса свела кончики пальцев вместе и едва прикоснулась к ним подбородком, открытое лицо и голубые глаза тоже замерцали ожиданием, и только Виталий как ни в чем не бывало продолжал лопать макароны. Уткнувшись в свою тарелку, он нарочно избегал меня взглядом и ел с таким энергичным, но актерским аппетитом, будто бедного человека продержали несколько дней без средств питания и теперь его не интересовало ровным счетом ничего кроме ужина. Правда, несмотря на то, что я подсознанием чувствовала его наигранность, все равно казалось, что при этих попытках он вознамерился проглотить вилку.

  После недолгого молчания в моей голове образовалось единственное, но вполне логичное утверждение на мысленный вопрос: «Где можно подработать, не имея высшего образования?».

  Несмотря на то, что я заранее знала, нетрудно было догадаться, что отцу не понравится ответ, ведь он явно не этого ожидает, и все же, глядя на него, я почти беззвучно опустила вилку на тарелку и монотонно пояснила:

— В кафе.

  Подозревала, что он даже не допускал мысль, что я могла быть простым официантом, или художником, или певицей... Неважно — все эти люди, несмотря на разный доход, все равно находились для него на одной социальной ступени и от осознания, что я могла петь или разносить кофе, исход был один — он принимал это за высшую степень личного оскорбления.

  С минуту отец смотрел на меня с неодобрительно шокированным видом: его лицо вытянулось, а пухлые губы побелели и поджались в тонкую нить. Краем глаза я заметила, как правая рука Виталия, сжимавшая вилку, наполненную очередной порцией макарон с кусочками сочного бекона, так и замерла на полпути к открытому рту. Он медленно и беззвучно опустил вилку обратно на тарелку и метнул на меня быстрый, но полный удивления взгляд. Инесса застряла с прежним ожидающим выражением лица, вот только теперь и ее брови поднялись вверх.

  А секунду спустя, отец запрокинул голову назад и залился театральным отрывистым хохотом, а плечи его затряслись. Инесса с нескрываемой наигранностью захихикала, точно в поддержку отца. Виталий как ни в чем не бывало запрокинул в рот очередную порцию макарон.

— Хорошая шутка, — сквозь смех проговорил отец.

  Вдруг он резко выпрямился, стал серьезным и глаза холодом сверкнули на меня исподлобья.

— Это ведь шутка? — он угрожающе наставил на меня вилку, и в его карих, глубоко посаженных глазах, пронеслась холодная ярость, от которой меня внутри передернуло.

  Отец нахмурился, на лбу моментально образовались линии старческих морщин, отчего мне снова показалось, что он потерял в «медовом месяце» последние десять лет.

  Я с трудом противостояла атаке его взгляда. Прочистив горло, с трудом выдавила из себя почти глухое:

— Нет.

  Напряженная тишина, доселе отступившая на второй план, вернулась с новой силой. Мне показалось, что даже белые стены готовились задавить нас своей тяжестью.

  Инесса и Виталий молниеносно переглянулись. В голубых глазах обоих мелькнуло открытое изумление.

— Кто тебя надоумил? — он угрожающе понизил голос.

  Я прикусила внутреннюю сторону щеки. Разумеется он будет искать виновника, ведь и мысли не допускал, что я сама могла прийти к подобному решению. Вот оно истинное лицо отца, искрящееся огромной неприязнью ко всей обыденности, и одна из тех причин, почему я не хотела иметь ничего общего ни с ним, ни с его фамильным гостиничным бизнесом.

— Что значит, кто меня надоумил? — я нахмурилась и скрестила руки на груди.

  Сейчас он точно скажет, что сама я бы никогда в жизни на такое не пошла.

— Сама, ты бы никогда в жизни, на такое не пошла, — металлическим голосом заверил отец, будто прочитал мысли. — Это та твоя подруга из школы? Как ее... — он принял выражение глубокой задумчивости.

  Я не сразу сообразила, о какой подруге шла речь, и только секунду спустя поняла, что он говорил о Даше — девочке, с которой я по-настоящему подружилась, как только перевелась из частного заведение в неприметное общеобразовательное учреждение. Девочке, которая сквозь года стала моей лучшей подругой и никогда не обращала внимание на мое финансовое положение. Несмотря на то, что Даша была дочерью профессора, дабы обеспечить себя деньгами на карманные расходы, она не брезговала работать официанткой в кафе, но солгав отцу о себе, я почему-то не подумала, что Даша первой попадет под подозрение.

— Отчего же? — я пожала плечами. — Деньги всегда нужны и кому как не тебе это знать.

  Он обнажил ровные белые зубы и прищурился — карие глаза показались мне узкими щелочками.

— Деньги? Какие деньги? — он скривился. — Я оплачиваю все твои прихоти.

Я фыркнула. Это была правда, которую невозможно не признать.

– Вот именно. Позволь мне самой теперь зарабатывать.

  Восковое лицо отца побледнело еще сильнее и теперь стало сравнимо с цветом фарфоровой тарелки. Он надменно, но театрально ухмыльнулся. Конечно, по его меркам зарплата официантки не шла ни в какое сравнение с управляющей отеля. Его взгляд так ловко скользнул в сторону Инессы, что я едва его заметила.

— Зарабатывать, — передразнил он, точно вредный младший брат, — и сколько же ты зарабатываешь?

  Не мудрено, что этот разговор так быстро свелся к деньгам, а значит, близился к завершению. Я не удивилась бы, если дальше он либо потребует, чтобы я назвала имя «соучастника» в этом криминальном деле, или просто скажет уволиться.

— Какая разница? — отвела руку в сторону. — Мне вот до сих пор неизвестно, сколько денег у тебя на счетах и даже неинтересно.

  И вновь правда. Я знала, что состояние отца исчислялось миллиардами, но сколькими именно не имела и малейшего представлений. Беда была лишь в том, что, несмотря на количество денег, отцу всегда хотелось еще. Он владел маниакальной зависимостью увеличивать капитал и иногда, она граничила с безумием, ведь оттого и заставил Миру не разрывать помолвку с Лоренсом.

— Неинтересно, — опять передразнил, но без тени злорадства, — тебе все неинтересно, а я вот скажу, что слишком много усилий вложил для того, чтобы ты окончила школу с отличием.

— Я принесла домой медаль, — рефлекторно и холодно отозвалась, но отец пропустил мимо ушей.

— И теперь вместо поступления, ты отправилась на раздачу кофе? — язвительно откликнулся он. — Как тебе вообще в голову пришло променять университет на поднос? — в его словах слышался легкий оттенок укоризны.

  Я шумно выдохнула, делая вид, что пытаюсь успокоиться. На этом можно было заканчивать семейный, но совершенно абсурдный обмен любезностями. Виталий бросал молчаливые и опасливые взгляды в мою сторону. Он больше не поднял вилку.

— Знаешь что, — сжала зубы и показалось, что они угрожающе заскрипели, но проиграть напору отца я не собиралась.

  Глядя на меня, он напустил на лицо ледяное выжидание. Самое время, было припомнить ему почти все и какая разница, что между нами снова воцарится шаткое перемирие:

— Когда в детстве ты отдавал меня на разные кружки для юных бизнесменов, я не противилась. Когда запретил заниматься творчеством, оставила попытки тебя переубедить.

— Оно бы тебе помешало.

  Теперь я пропустила его слова мимо ушей и как не в чем не бывало продолжила:

— Когда ты нанял огромное количество репетиров и расписал мои дни поминутно, смиренно приняла этот факт, — на лице Инессы промелькнуло настоящее изумление, — и даже когда в результате принесла домой медаль и аттестат без единой четверки, не жаловалась, что смирилась с положением вечной заучки, — снова выдохнула, — и вместо того, чтобы сказать, что я неплохо справилась, ты закрыл глаза на все успехи и упрекнул меня работой официантки? Серьезно?

  Его лицо оставалось бесстрастным.

— Эти успехи дал тебе я, — он прыснул, а ноздри угрожающе расширились. — Если бы не деньги, которые ты так упорно отказываешься зарабатывать на нормальной работе, — я вскинулась: что в его понимании была «нормальная работа»? Быть зажиточным бизнесменом?

  Открыла рот, чтобы возразить, но он не дал мне и слова сказать:

— Всего этого, — он развел руками в стороны, точно хотел заключить в объятия кухню, — этого, — показал иссохшим указательным пальцем на пасту карбонара, красовавшуюся в моей тарелке, а после навел на меня указательный палец, — и твоих успехов, не было бы и в помине.

  Я потерла виски большими пальцами. Ну вот. Он снова считал себя центром вселенной.

— Не знаю сколько ты проработала, — он с угрозой поддался вперед и глянул исподлобья, хотя я ничего не почувствовала: ни страха, ни сожаления, — но ты уволишься. Я не позволю позорить имя Раевских, — отец снова взялся за вилку и нож, опустил взгляд в тарелку и намотал макароны на вилку, точно показывал, что разговор окончен.

  Я ухмыльнулась. Разумеется, позорить имя. Как же я смела, будучи Кристиной Раевской, дочерью Великого Александра Раевского, работать официанткой в обычной забегаловке? Уму непостижимо. С этого и надо было начинать, тогда не пришлось бы терпеть наигранный фарс.

— Спасибо за ужин, — я встала из-за стола и под молчаливые взгляды Инессы и Виталия, прихватила тарелку с почти нетронутой пастой, рассекла кухню и опустила ее в раковину, ибо аппетита все равно не было, — было очень вкусно.

  Отец ничего не сказал, но я на своих плечах ощущала тяжесть его взгляда и, глядя себе под ноги, развернулась и вышла из кухни.

***

— Просто не вериться, — с потолка доносилось негодование отца, — как можно было додуматься устроиться на работу официанткой!

  Я лежала на кровати в полной темноте, глядя в потолок, и слушала его многочасовое недовольство. Он из стороны в сторону измерял свою комнату, расположенную на втором этаже строго над моей, яростными шагами. Они настолько отчетливо отдавались по моему потолку, точно он ходил у меня в комнате, и могла без труда сказать, в каком углу отец остановился: левом или правом.

— Может, она пошла за компанию с подругой? — почти неслышно пробубнила Инесса.

  Мои руки сжались в кулаки. Еще одна причина, по которой терпеть не могла мачеху — неумение промолчать. Что она о себе возомнила, впутав в это делу Дашу? Моя бедная подруга вообще не представляла в чем ее обвиняли.

  Я медленно начинала жалеть, что придумала эту историю с работой, но если бы промолчала, тогда отец стал бы настаивать на поступление в университет. Эх.. Надо было вместо официантки использовать курьера.

— Я все ей дал, — проворчал отец и теперь его голос доносился справа, — оплачивал любую прихоть, — мой потолок снова рассекли его шаги, — и что в итоге? — голос донесся слева. — Она решила отплатить таким унизительным способом?

  Унизительным?

  Я фыркнула. Что и требовалось доказать. Этот снобизм не покинет его и после смерти.

— Ты ясно сказал, что ты недоволен, — негромко вторил голос мачехи, — Теперь она уволиться, — мой потолок снова рассекли шаги и я фыркнула.

  Кто бы сомневался, что Инесса во всем соглашалась с отцом?

  Однако если бы я работала на самом деле, то не уволилась бы. Специально, назло ему. Правда, теперь бедная Даша, которую отец и так не жаловал, предстала в более невыгодном свете.

— Это и так понятно, — в глухом голосе отца, доносившимся справа, скользнули утвердительные нотки. Он был полностью убежден, что я непременно последую его совету, — я просто не понимаю, как она вообще до этого дошла!

  Я сложила руки за голову и скользнула взглядом по пластиковой раме окна. Холодные отблески луны, точно призрачная фата невесты, ниспадали в темные объятия моей комнаты, но при этом не давали должного света рассмотреть предметы в спальне.

  Если отец так реагировал на новость о моей работе, как же он тогда себя поведет, когда узнает, что я не буду принимать участие в семейном бизнесе? Страшно подумать...

— Я всегда знал, — он прошел в другую сторону и его голос зазвучал слева, – что общение с этой, как ее там, до добра не доведет. Вот, и результат.

  Как ее там...

  Я закатила глаза. Даша была для отца кем угодно: твоя подруга, работница, эта самая — но только никогда просто Дашей.

  Отец вновь рассек комнату и в какой-то момент мне показалось, что его шаги стали отдаваться в стенках моей головы.

  Потянулась правой рукой к выключателю – собралась включить свет, но передумав, встала с кровати. Хотелось побыть в тишине, ибо я больше не намеревалась слушать его унизительные комментарии ни в свой адрес, ни в адрес подруги. Я вышла из комнаты, негромко хлопнув дверью. Отправилась в душ, желая смыть с себя негатив, испытываемый за последние несколько часов, искренне надеясь, что когда вернусь обратно в комнату, отец будет свален усталостью.

  Горячие струи воды приятно обволакивали тело, заключая его в жаркие объятия и обдавая паром стеклянные стенки душевой кабины. На долю секунды я прикрыла глаза и наклонила голову вперед: капли медленно скользнули по лбу и щекам, затем перешли ниже, сзади, обжигая шею, а спереди – нос, игриво пробежали по губам.

  В моем воображении снова встал Виталий. Его четко очерченные губы, такие манящие, изогнутые в полуулыбке. Ямочка на правой скуле. Глаза с темным веером ресниц. Он смотрел исподлобья, выходил из моря и неспешно двигался вперед ко мне, пока капли воды вольно ласкали его бледную кожу и подкаченные плечи, а затем исчезали в его темных плавках.

  Наконец он возвысился надо мной и я глубоко вздохнула — его тело отдавало приятным ароматом грейпфрута. Вскинула голову и встретилась с его ледяным, манящим взглядом голубых глаз и в моем сердце что-то сладко замерло. Виталий провел влажным пальцем по моему подбородку, а после склонился так близко, что у меня перехватило дыхание, а по телу разлилось приятное тепло, свелся желудок и я на своих щеках ощутила легкое касание его длинных ресниц. Прикрыла глаза и почувствовала его теплое дыхание на своих губах. Легкое, почти невесомое касание к губам...

  Я резко распахнула глаза.

  Нет. Это неправильно. Я не должна была думать о Милявском. Не должна хотеть поцеловать его. Я должна его ненавидеть. Так было бы правильно.

  Сокрушенно села на подогретый пол и провела ладонью по вспотевшей дверце. Перед глазами в ярком свете тут же образовался голубой кафель, выложенный на полу, и такого же оттенка плитка на стенах. В слабом сиянии пара она невольно представлялась мне морской волной, медленно взмывавшейся вверх и падавшей вниз, разбивавшейся о скалы и превращавшейся в белую пену.

  Я провела рукой по лицу, вспомнила, как сидя за столом, он поедал макароны. Как стоял позади меня и дышал в шею, пока внимание отца было занято плитой. Как я кожей ощущала его подкаченный торс.

  И почему в мире все было так сложно? Почему именно Виталий оказался моим сводным братом? Почему к нему я испытывала симпатию? Я знала, что подобные чувства порой бывали, неконтролируемы, ибо не раз вычитывала в женских романах как главные героини сетовали на то, что их неподвластно тянуло к мужчинам вопреки обстоятельствам и запретам. Я думала, что все это глупости, ведь как можно не контролировать свои желания? Но вот теперь и сама столкнулась с подобным и понимала, что на самом деле не в силах контролировать влечение к Виталию.

  Тогда как же я собиралась прожить год с ним в одной квартире?

  Когда дышать в душевой кабинке стало совсем невыносимо, я отключила воду и ступила на ледяной кафель. Насухо вытерлась белым махровым полотенцем, натянула длинный махровый халат и аккуратно приоткрыла дверь. В коридоре стояла оглушающая тишина и только подавший из-за моей спины свет освещал непроницаемую темноту. Выключив его, быстро шлепая до комнаты, я вспомнила пугающую фразу, которую недавно вычитала в книге « В темноте разум способен играть с нами. Он может выдать удивительные и жуткие вещи».

  И вдруг я замерла на пороге комнаты, почувствовав как мое дыхание застряло в горле, и невольно огляделась на темноту. Мне вдруг показалось, что в ней притаилось что-то ужасное и снова уставилась на деревянную дверь комнаты, возвышающуюся мрачным силуэтом. Она и была единственной жуткой вещью, появившейся перед глазами.

  Дверь оказалась приоткрыта, а в узкой щели просачивался теплый свет настольной лампы. Хотя я помнила, что уходя, свет не включила, а дверь закрыла.

  Легко толкнула дверь рукой и она поддалась. В нос тут же ударили оттененные отблески морского бриза.

  Ухмыльнулась. Чудесно, теперь его запах дошел и до моей комнаты.

  Я наощупь включила свет и компьютерное кресло с квадратной, высокой, кожаной спинкой развернулось ко мне лицевой стороной. Увидела бледные черты Милявского раньше, чем восприняла сознанием. Он был в той же черной майке безупречно обтягивающей подкаченный торс и спортивных трико, а его темная копна волос, была слегка взъерошена, словно тот лежал на кровати. Виталий смотрел на меня исподлобья, с вызовом в глазах, нагло развалившись в кресле.

  Я не могла оторвать взгляда от подкаченных изгибов его плеч и все чаще замечала огромную разницу между парнем, что стоял посреди фойе во Франции, и тем, кто был передо мной сейчас. Он отвлек меня от мыслей, только заговорив низким, манящим голосом:

— Привет сестра-официантка, — сложил кончики длинных пальцев вместе.

  Я нервно сглотнула, пытаясь унять дрожь в теле, но чтобы не подать виду, скрестила руки. Мне казалось, что ему было все равно на беседу за ужином.

— Наконец-то мы остались одни, — его губы тронула едва заметная ухмылка.

— Чего надо? — я провела рукой по влажным волосам. Может, если я покажу ему свою враждебность, он покинет комнату? — У тебя нет права здесь находиться, — а после резко добавила. — Проваливай!

  Готовая выпроводить его из комнаты, я не сразу поняла, что его мои слова не задели. Он продолжал сидеть в кресле, слегка покачиваясь из стороны в стороны, и все еще исподлобья глядеть на меня, только теперь уже оценивающим взглядом. Мой желудок внутри свелся в узел, и я поспешила отвести взгляд, упершись глазами в дубовый стол, заваленный тетрадями. Где-то под этой грудой находился мой аттестат, который следовало спрятать подальше, на всякий случай — интуиция подсказывала.

— Так встречают любимого брата? — бровь его с вызовом изогнулась.

  Я театрально фыркнула. Он мог быть кем угодно, но братом я его не считала.

— Ты никогда не был мне братом.

  Он склонил голову на бок, откинулся на спину и с умиротворением прикрыл глаза, напустив на лицо воодушевление.

— Раньше ты была благосклонна к моему присутствию, — его лица коснулась жутковатая улыбка и он открыл глаза — в них читался открытый лед. — Что изменилось? — он театрально поскреб подбородок.

  Я прищурилась, приняла выражение глубокой задумчивости и будто бы что-то вспоминая, после цокнула:

— Фамилия твоей матери, — резко отрезала я, взглядом упершись в его волевой подбородок, ведь прекрасно знала, что стоило взглянуть ему в глаза, как вся растущая неприязнь мигом исчезнет подобно сну.

  Его напускное воодушевление вмиг стерлось с лица, а мышцы на руках напряглись, вены заметно выперли. Он поддался вперед и я заметила как заиграли жилки на его острых скулах. Вот он настоящий Милявский, а не тот, что улыбался в коридоре стоя с букетом цветов.

— Не смей о ней говорить, — он угрожающе понизил голос.

  Вот и еще один человек снял маску.

  Я закатила глаза. Вспомнила Киру, ее заплаканное лицо. Два года назад он смотрел с также. Она умоляла его, валялась на коленях, но я не сдвинулась с места и почувствовала, как мои ноги приросли к полу.

— Это очевидно.

  На лицо Виталия снова вернулась наигранная апатия.

— До сих пор не смирилась, что твой отец женился?— в его голосе проскользнуло наигранное сочувствие.

  Я опустила руки и с вызовом засунула их в карманы махрового халата и почувствовала как сжались зубы. Смириться? С каких пор? Это было решение отца, но это не значило, что я с ним согласна.

— Я не обязана этого делать. Как и смирятся с твоим присутствием в доме, — а после отошла чуть в сторону, как бы показывая, что разговор окончен. — Советую подальше держаться от моей комнаты. Может, для отца ты и желанный гость, но для меня нет.

  Только усилие воли позволяло мне претворяться. Он был для меня желанным гостем, но сказать этого не могла. К тому же, какой в смысл? Мы должны были быть врагами.

— Или что, пожалуешься попочке? — он обнажил зубы точно хищник.

  Могла бы. Только это не поможет.

— Зачем? Он примет твою сторону.

— Верно, — Милявский согласно кивнул, как будто это было само собой разумеющееся, — он всегда будет на моей стороне.

  И снова правда. Отец давно выбрал вторую семью. Но мне почему-то казалось, что речь шла не только об этом, но и о чем-то еще, чего я не могла уловить.

  Я вскинула голову и уставилась взглядом в круглую металлическую люстру, точнее в хрустальные пышные цветы лотоса, соединявшиеся железными закругленными прутьями. Без труда нашла ту, в которой образовалась небольшая трещина — верхняя справа.

  И тут я подумала о том, что давно следовало спросить.

— С какой целью ты приехал? — опустила голову и заметила, что Милявский сверлил меня холодным взглядом. — Ты мог остаться там, за границей, но в итоге зачем-то очутился здесь. Так, зачем? Выдай свои намерения.

  Виталий лучезарно улыбнулся и от этого я ощутила как защемило сердце, а тело неконтролируемо бросило в жар. Хотелось подойти и впиться в его губы, обнять за шею, почувствовать его в себе.

  Но я осталась стоять на месте, а когда он с ровным спокойствием ответил:

— Мои намерения заключаются в том, чтобы отнять у тебя все, что тебе дорого, — я ощутила, как серые стены комнаты резко стали сужаться и давить немыслимой тяжестью, а пол точно уплыл из под ног.

  Я с трудом сохранила равновесие, чтобы не упасть.

— Вот как... Хочешь выставить меня из собственного дома? — я высокомерно цокнула, а после игриво прибавила. — В наш последний разговор, помнится, ты предлагал мне вместе посмеяться над нелепой ситуацией, что мы члены одной семьи, а теперь? — я тоже склонила голову на бок и помнила эту сцену так, как будто это случилось только вчера.

  Иногда во сне я видела, как мы разговаривали, стоя в фойе. Виталий представлялся смазливым, шестнадцатилетним парнем с худыми ногами, который не хотел рассказывать мне о том, что он сводный брат, только потому, что не хотел, чтобы я думала будто он нарочно влез в мою семью.

  Бледное лицо Виталия тронула легкая задумчивость.

— Это было так давно, — сказал он после долгого молчания. — С тех пор многое изменилось.

  Верно. Многое изменилось. Мы выросли, но мои чувства к нему, как оказалось, не исчезли без следа.

— Если затеешь мне неприятности, — холодно отчеканила я, после чего он пришел в себя и снова уставился на меня в упор, — будешь не рад, что приехал.

  Он высокомерно вскинул бровь и встал с кресла. Широким шагом пересек комнату и подошел ближе, от чего у меня все внутри замерло. Я почувствовала его горячее дыхание на своем лице и вздохнула носом запах морского бриза смешавшийся со сладковатым ароматом его тела. Я отрывисто задышала. Он посмотрел сверху-вниз, пристально, не сводя взгляда. Отчетливо слышала, как мое сердце глухими ударами отдавалось в висках.

— Ты в любом случае проиграешь, — он заговорил почти шепотом.

  По моей спине пробежался табун приятных мурашек.

— Откуда такая уверенность? — я не подала виду, вскинула бровью и снова воспользовалась упражнением Миры.

— У тебя не хватит совести опустится до гнусности, на которую способен я. Но ты, можешь попытаться.

  Глядя на меня, он потянулся рукой к левому карману трико и в зажатой ладони что-то вытянул оттуда, но я не заметила что именно, а когда разжал пальцы и ловким движением бросил что-то на мою кровать, я ощутила легкий приступ тошноты и комната поплыла перед глазами. Затем, как в немом кино, молниеносно пронеслись фрагменты свадьбы отца, знакомство с Виталием и заплаканное лицо Киры. В ушах гулким эхом отдалась одна-единственная фраза: «Твой отец единственная причина, почему я терпел твое общество и раз он обанкротился, ты мне больше ни к чему».

  На белом пуховом одеяле лежал мой жемчужный браслет. Тот самый, который был на моей руке в вечер свадьбы отца, а после оказался утерян. Значит... Он все это время был у Виталия?

  После его следующих слов я потеряла равновесие и упала на кровать, а он присел на корточки рядом со мной.

— Я знал, что ты стояла за колонной.

  В горле встал тяжелый ком, который я никак не смогла проглотить.

— Знал, что ты весь вечер не спускала глаз.

  Я прикусила внутреннюю сторону щеки.

— И знал, что ты влюбилась по уши в тот момент, когда я подошел за шампанским.

  Я перевела на него взгляд, но видела не его лицо, а лишь сцены нашего столкновения у стола. Он, как настоящий джентльмен поцеловал мою ладонь, а после скрылся в толпе, оставив за собой шлейф таинственности.

— Ты до сих пор любишь меня, — твердо заверил он, нагло ухмыляясь.

  Я сглотнула.

  Нет. Я не проиграю ему.

— Много о себе думаешь, — только и силилась выдавить я.

  Какой же он все-таки был лицемер. Лицемер, которого я любила. На моей шее снова образовалось горячее дыхание. Он смотрел на меня так высокомерно, словно я уже проиграла, а он был готов праздновать победу.

— Ты сама знаешь, что я прав, — почти прошептал он.

  Увы. Это так.

  В коридоре послышались скорые шаги. Виталий моментально подскочил на ноги и отпрянул на шаг назад к дубовой двери, ведущей в гардеробную, и через секунду в дверном проеме моей комнаты появилась Инесса — в том самом коричневом халате, все еще с макияжем на лице. Правда, ее темная копна волос была собрана в высокий пучок.

— В чем дело? — озадаченно просила она, скользнув быстрым взглядом сначала по Виталию, стоявшему у стены, а после и по мне, сидевшей на кровати.

— Ни в чем, — бледное лицо Виталия снова искрило добродушием и от человека, что был в комнате несколько минут назад, не осталось и следа — как же быстро менял маски.

  Он боком обошел Инессу и обернулся на меня только, когда очутился в темном коридоре. Он улыбнулся дружелюбной и самой обаятельной улыбкой, а на его правой скуле показалась глубокая ямочка, что его нельзя было заподозрить в неискренности, но только я знала близость к его истинной сути хитрого притворщика. Высокомерный, наглый, расчетливый, холодный и чертовски привлекательный. Инесса, ничего не сказав, вышла следом за Виталием и негромко хлопнула дверью.

  Когда в комнате я осталась одна, а перед глазами снова очутился жемчужный браслет, я поддела его указательным пальцем и принялась внимательно рассматривать, словно бы видела впервые, но затем с ужасом поняла только одно: в извилистых лабиринтах головы Виталия непременно зрел идущий план действий, а сегодняшнее отступление было не более чем тактическим маневром.

  Нам предстояло сразиться в холодном и немом противостоянии и хуже всего, что это противостояние крылось не за горами.