глава 3
Лея стояла, не в силах оторвать взгляд от тела на полу. Кровь медленно капала на пол, создавая кошмарное пятно, а вокруг стояла тишина, будто мир замер в этом мгновении.
Дамиан был перед ней, его лицо было безэмоциональным, но в его глазах читалась какая-то тёмная пустота. Он медленно подошёл к ней, держась прямо, с ножом в руке, который всё ещё был покрыт кровью. Лея почувствовала, как её тело напряглось, как если бы оно хотело убежать, но не могло.
— Ты... ты его убил, — прошептала она, ощущая, как слова вырываются из её груди, не оставляя места для сомнений. — Ты серьезно это сделал? Ты убил своего отца?
Дамиан не ответил, его взгляд был холодным и пустым. Он просто стоял, будто она не существовала, а весь мир был сосредоточен только на нём. В его глазах не было ни сожаления, ни сожаления о том, что он сделал только абсолютная пустота.
— Да, — наконец произнёс он, его голос был глухим. — Я убил его. Он был хуже смерти, Лея. Ты не знаешь, что он сделал... и ты бы меня не поняла.
Лея сделала шаг назад. Её сердце колотилось, а разум не мог обработать происходящее. Она не могла поверить, что стояла перед ним, человеком, которого она считала... почти нормальным.
— Ты... ты говоришь, что он заслужил это? — её голос сорвался, в нём звучала не только боль, но и страх. — Ты думаешь, что это было правильным? Как ты мог, Дамиан?
Дамиан не ответил, но её слова звучали в его ушах, как эхо. Он сделал шаг вперёд, и Лея почувствовала, как темнота вокруг них становилась всё гуще.
— Я не прошу твоего понимания, Лея. — его голос был твёрдым, но с лёгким оттенком усталости. — Ты не знаешь, через что мне пришлось пройти. Ты не знаешь, как он меня мучил. Ты не понимаешь, что он был не живым человеком, а чудовищем, которое было готово уничтожить нас обоих.
Лея закрыла глаза на мгновение, чувствуя, как её разум пытается осознать то, что только что услышала. Она не могла принять этого. Всё было слишком странно и страшно, чтобы верить в это.
— Но это не даёт тебе права... — её голос едва слышен, когда она снова заговорила. — Это не даёт тебе права убивать его! Ты не можешь просто так всё решить, Дамиан! Ты не можешь так поступить!
Он повернулся к ней, его лицо оставалось таким же безэмоциональным.
— Блядь, я сделал это не для того, чтобы ты меня поняла. Я сделал это потому, что это было необходимо. Он бы нас убил. И ты бы тоже оказалась в его ловушке. Ты не можешь даже представить, что это было. Но это было нужным решением. И если тебе это не нравится — вали нахер, Лея. Я не держу.
Лея почувствовала, как её тело охватывает холод. Словно её души больше не существует, а всё, что осталось, — это страх и невыразимая боль. Она не могла понять его, но не могла уйти. Её чувства были перепутаны, и она не знала, что делать.
— Я не могу... — её голос дрогнул, и она с трудом подняла взгляд на него. — Я не могу уйти, но ты знаешь, что я тебя не прощу. Ты не заслуживаешь прощения за то, что ты сделал.
Дамиан посмотрел на неё, и на мгновение в его глазах мелькнуло что-то человеческое — слабое, но всё же там было что-то живое. Но затем он отвернулся и шагнул в темноту.
— Ты не должна прощать меня, Лея. Никогда. Ты права. Но ты всё равно со мной. Потому что тебе некуда идти.
Лея оставалась стоять в абсолютной тьме. Она не знала, что делать, но чувство внутреннего конфликта было с ней постоянно. Все её мысли разбились, как осколки, и осталась только тёмная, неизбежная реальность.
Лея молчала. Сердце стучало где-то в горле. Она стояла в нескольких шагах от него, смотрела на окровавленный нож, на руки, на потемневшие глаза.
— Ты убил его, — выдохнула она, почти шёпотом. — Ты правда это сделал.
Дамиан молчал, тяжело дыша, как зверь после охоты.
— Скажи что-нибудь... пожалуйста...
Он резко развернулся и со всей силы ударил ногой по ржавому шкафу — тот с грохотом врезался в бетонную стену.
— Блядь, — прорычал он. — Я же говорил тебе, не ходи за мной. Говорил же, блядь! Но нет, надо было совать нос, надо было увидеть всё своими глазами!
— Я хотела знать правду! — крикнула она. — Я имела право!
— Право?! — Он хрипло засмеялся, горько, зло. — Ты имела право знать, что я вырос в аду? Что этот ублюдок ломал мне кости, когда мне было шесть? Что я годами молился, чтобы он сдох?! Этого ты хотела?
— Я хотела знать тебя, — голос дрогнул. — А не того, кем он тебя сделал.
Дамиан вцепился пальцами в волосы, будто что-то внутри него кричало. Потом резко повернулся к ней — глаза горели, как у дикого зверя.
— Я сломан, понимаешь? Я — ебаный урод. Я убийца. И если ты сейчас не уйдёшь, я сломаю тебя тоже. Потому что я не умею по-другому! Я не знаю, как, чёрт возьми, любить!
— Ты не сломаешь меня, — прошептала она. — Но я боюсь тебя.
Он замер.
— Правильно, — прошипел. — Бойся. Потому что я опасен. Потому что я — та самая тьма, в которую ты прыгнула без фонаря.
Слёзы текли по её щекам, но она не отводила взгляда.
— И всё равно ты останешься? — его голос стал тише. — Что с тобой, чёрт побери?
— Я уже в аду, Дамиан. С тобой. И если нужно — дойду до самого дна.
Он подошёл ближе. В его глазах — злость, усталость и бесконечная боль.
— Тогда держись, — прохрипел он. — Потому что дальше будет только хуже.
— Ты не должна была сюда ехать, Лея, — голос у него был глухим, тяжелым. — Это не твой ёбаный мир. Это МОЁ дерьмо, понялa?
— А мне плевать, слышишь?! — закричала она. — Я пришла, потому что мне не всё равно! Потому что я...
— НЕ НАДО! — рявкнул он так, что у неё подкосились ноги. — Не смей заканчивать это слово!
— Почему?! — выкрикнула она, глядя ему прямо в глаза. — Потому что боишься, что тебя можно полюбить?! Потому что знаешь, что я уже...
Он резко подошёл, схватил её за плечи.
— Потому что мне похуй! — прорычал прямо в лицо. — На тебя. На всё это. На твои чувства. Ты для меня — никто.
Её лицо побледнело.
— Ты не веришь в это, — прошептала она, почти беззвучно.
И тогда — он ударил.
Сухо. Резко. По щеке. Не от гнева — от презрения. Чтобы сломать. Чтобы заткнуть навсегда.
Она отшатнулась. В глазах — пустота. Щека покраснела, как ожог. Но она не упала. Только стояла, дрожа.
— Теперь веришь? — прошипел он, затаив дыхание.
Она смотрела на него, медленно вытирая слезу. И голос её дрожал, но был ледяным:
— Ты чудовище.
Он усмехнулся.
— Наконец-то ты поняла.
Развернулся и ушёл в темноту.
Без сожаления. Без оглядки. Без слов.
А она осталась — одна. В холоде. С разбитым сердцем. И с последним осколком доверия, что упал и рассыпался в пыль под её ногами.
Он ушёл, не оглядываясь. Сердце стучало в висках, будто пыталось вырваться — но внутри была лишь тьма и лед.
Она стояла там, разбитая и мокрая от слёз, а он... он чувствовал, как в груди закипает ярость. Не к ней — к самому себе. За слабость, за ту щель, через которую пробралась надежда.
«Чёрт», — прорычал он в темноту заброшенного здания. — «Какого хуя я вообще пытался?»
Он ударил её. Не потому что хотел, а потому что должен был. Чтобы стереть эту чертову слабину. Чтобы напомнить себе: он не человек. Он — монстр.
Монстр, который разрушил всё, что могло быть светлым.
Он не ждал прощения и не хотел его. Потому что прощение — это ложь. Это слабость.
Он сжал кулаки, чувствуя, как пальцы впиваются в ладони.
«Пусть она уйдёт», — думал он. — «Пусть бежит. Пусть забудет обо мне. Я — чёртово пекло, и никто сюда не войдёт».
В этот момент холод зашел в его кровь глубже, чем когда-либо. Холод, который не согреет никакая любовь.
Он сделал несколько шагов в темноту, растворяясь в своей тени, чтобы навсегда исчезнуть из её жизни.
И в этом исчезновении было больше свободы, чем в любой попытке быть человеком.
Он стоял в темноте заброшенного здания, окружённый тишиной и запахом сырости. В ушах всё ещё отдавался удар — не тот, что он нанес Лее, а удар внутренний, жёсткий и беспощадный, который он сам себе нанёс. Его кулаки сжимались и разжимались, пока кровь не пульсировала в пальцах, а сердце стучало как безумное.
«Какого хуя я вообще пытался? — думал он, — я должен был давным-давно сдать эту херню. Эти чувства, эту надежду, которая меня гробит изнутри. Она... она думала, что я могу быть другим. Но я не могу. Ни сейчас, ни когда-либо.»
Он медленно прошёл по коридору, слыша под ногами скрип разбитого стекла и гнилых досок. Каждым шагом казалось, что он уходит всё глубже в собственную тьму — туда, где нет места ни для жалости, ни для любви, ни для слабости.
«Чёртов сукин сын, — прошипел он себе под нос, — никто не увидит меня таким. Никому не позволю заглянуть в мою чертову душу и увидеть эту трещину, что гниёт внутри. Лучше быть холодным, жёстким и убить в себе всё, что хоть немного напоминает о человеке.»
Он вспомнил её глаза — полные надежды и ужаса одновременно. Они ранили его сильнее любого ножа, но он знал, что не должен позволять себе этого чувства. Оно было смертельно опасно.
«Пусть она думает, что я монстр, — бурчал он, — потому что это правда. Я не спаситель, не герой и не тот, кого можно любить. Я тот, кто ломает всё, к чему прикасается.»
Внутри всё сжималось, сжималось до боли, но он не собирался жалеть себя. Жалость — это для слабаков, а он не был таким.
«Я должен стать тем, кто убивает надежду, — думал он, — чтобы самому не умереть от неё.»
Тишина заброшенного здания заполнила его сознание, и с каждым вдохом он чувствовал, как становится всё более чужим самому себе. Он отвернулся от света, который когда-то мог стать его спасением, и погрузился в бесконечную тьму.
Дамиан вышел из него и глубоко затянулся холодным воздухом, который казался жёстким и резким, словно напоминал о том, что он всё ещё жив. Он почувствовал, как кровь стекает по руке, крошечные капли падали на землю, и эти звуки казались ему пугающе громкими в этой пустоте.
— Чёрт, — пробормотал он, закрывая глаза. — Что за хуйня со мной творится?
Он не мог оставить это позади, не мог забыть о том, что только что сделал. Но что делать, когда внутри горит ад, а на душе пустота? Он направился в сторону ближайшего бара — места, где можно было притупить боль и заморозить мысли.
В баре пахло потом, дешёвым спиртным и горечью разбитых судеб. Зажёгшись сигаретой, Дамиан уселся у стойки, глаза его сливались с тенями в полумраке. Бармен молча подал ему стакан, и он не стал даже смотреть, что это — важно было только количество.
Он пил. Сначала медленно, как будто боялся проглотить больше, чем может выдержать. Потом с бешенством, срывом, будто пытаясь выпить саму боль. Стакан за стаканом — горький, жгучий, как жизнь.
В голове взрывались мысли: отец, Лея, нож, кровь. Его сердце сжималось от ярости и вины, он хотел кричать, ломать всё вокруг, но знал — это ничего не изменит. Он только медленно умирал внутри.
— Сука, — выругался, бросая стакан об стойку. — Всё, нахуй! Пусть всё сгорит к чертям!
Он чувствовал, как алкоголь расползается по венам, превращая боль в нечто притуплённое. Но не спасение — нет, скорее временная передышка перед новой бурей.
Дамиан опёрся головой о стол, закрывая глаза, и в этом безмолвии слышал только собственное дыхание — тяжёлое и прерывистое.
Он знал, что завтра будет ещё хуже. Что этот ад в душе не закончится этим вечером. Но сейчас — просто ночь, алкоголь и попытка забыться.
Я сидел за стойкой, стакан за стаканом, чувствуя, как горечь горючего огня сжигает горло и затуманивает мысли. Казалось, что чем больше пью, тем дальше уходит этот дерьмовый вечер в заброшке, где я похоронил отца, где всё стало чёрным и безжалостным. Но внутри меня буря только набирала силу.
Вдруг к бару подошёл какой-то здоровяк — морда как будто сдёрнута с обложки гангстерского журнала, глаза узкие и злые. Он мельком глянул в мою сторону, будто ища повод.
— Эй, ты, — прорычал он, голос грубый, — с чего это ты тут сидишь такой хмурый и воняешь, будто недавно из могилы вылез?
Я посмотрел на него, презрительно и спокойно.
— замолчи, — сказал я, не сводя глаз. — Сегодня ночь для тех, кто умеет терпеть.
Он усмехнулся и плюнул в мою сторону. Плевок задел куртку, и я почувствовал, как что-то внутри взорвалось.
— Ты, сука, не знаешь, с кем связался! — рявкнул он и шагнул ко мне.
Я встал одним резким движением, и бар сразу же натянулся, словно струна.
— Пошёл нахуй, — прохрипел я, — или хочешь проверить, кто здесь зверь?
Он не заставил ждать, и сразу замахнулся, но я успел уклониться, вцепившись в его руку и рванув на себя.
Началась драка — грохот, крики, звяканье бутылок. Я бился, как зверь, пусть и пьяный, но ярость внутри не угасала — она жгла меня изнутри, заставляя не думать, а просто рвать и бить.
Около меня сыпались удары, но я не чувствовал боли — только злость, отчаяние и желание уничтожить всё, что стояло между мной и моим кошмаром.
В конце концов, я стоял над побеждённым, задыхаясь и чувствуя вкус крови во рту.
Бармен молча качал головой, а люди вокруг отступали, опасаясь моего взрыва.
Я тяжело выдохнул и снова сел, схватив за горло ещё один стакан.
— Пусть эта ночь сгорит в аду, — прошептал я, — как и всё остальное.
Я схватил стакан с остатками — пускай хоть это меня добьёт. —Бармен бросил на меня усталый взгляд, но молча налил ещё. Я не стал церемониться, подхватил и глотнул, ощущая, как огонь разливается по горлу и растекается по венам.
«Дай мне ещё», — выдавил я, почти не осознавая, что говорю. Стакан за стаканом, бутылка за бутылкой — всё смешивалось в одном диком калейдоскопе боли и забвения. Я уже не думал, не чувствовал — только жажда, жажда забвения.
Руки дрожали, ноги будто не слушались. Я глянул вокруг — лица в баре казались искажёнными, смешными, гротескными. Но внутри меня рос зверь, который рвался наружу.
— Ещё! — вырвалось у меня, и я уже не мог понять, где заканчивается я и начинается эта тёмная пустота внутри.
Меня накрыло волной гнева и бессилия одновременно. Я начал бить кулаком по столу, бросать стаканы, кричать в пустоту, в этот проклятый мир, в самого себя. Голоса в голове сливались в хаос, и я был на грани срыва.
Потом помню, как кто-то схватил меня за плечо, пытался унять, но я вырвался. В глазах стоял огонь — огонь ярости, боли и ненависти.
Я был сломлен, но не покорён. И никто не сможет меня остановить, пока я не сожгу это дерьмо до тла.
Рука на моем плече была неожиданно тёплой. Я резко обернулся, готовый ударить — но замер. Это была она.
Лея стояла прямо передо мной, и в её глазах горело нечто большее, чем злость. Боль. Разочарование. Надежда, которая ещё не догорела.
— Дамиан, остановись, — её голос был спокойным, но натянутым, как струна. — Это не ты.
Я молчал. Внутри всё клокотало, алкоголь разъедал разум, а тьма в душе кричала: «Прогони её. Вытолкни. Уничтожь!»
— Уходи, — прорычал я, голос был хриплым и чужим. — Тебе не нужно видеть меня таким.
— А мне нужно знать, кем ты становишься, когда тебе больно, — тихо сказала она. — И кем ты на самом деле хочешь быть.
Я рассмеялся. Горько. Бессмысленно.
— Я? Я — никто. Меня вообще не должно было быть.
Она смотрела прямо в меня. Не отступала. Не убегала, как все остальные.
— Если бы тебя не должно было быть — я бы тебя не встретила. И не стояла бы здесь сейчас.
Эти слова ранили сильнее, чем нож. Я не мог это выдержать.
Я ударил по стойке. Стаканы разлетелись. Весь бар напрягся, но Лея не двинулась с места.
— Уходи! — закричал я ей в лицо. — Ты ничего не понимаешь, Лея. Я... я уже не могу остановиться!
— Но я могу тебя остановить, — тихо ответила она.
Он почти не шел — волочил ноги, тяжело опираясь на её плечо. Пахло алкоголем, кровью и отчаянием. Она не говорила ни слова. Просто вела.
На ресепшене Лея молча достала его карту. Администратор кинул взгляд — холодный, немного презрительный. Мол, опять. Но она не реагировала. Оплатила. Взяла ключ. Повела дальше.
В номере он рухнул на кровать, будто тело без души. Глаза полуприкрыты, губы шевелятся, но слов не разобрать.
Она подошла ближе, присела рядом.
— Зачем ты так, Дамиан?.. — тихо, почти шепотом.
Он рассмеялся. Глухо, тяжело, будто смех рвал изнутри.
— Потому что я сломан. А ты… не должна была приходить.
— Но я пришла.
Он резко потянул её к себе, и она не успела даже вздохнуть — оказалась на кровати рядом. Его рука легла на её щеку, грубая, горячая. Глаза горели — не алкоголем, нет. Чувствами, которые он не умел называть.
— Если ты уйдёшь потом — не делай этого. Я не выдержу.
Она смотрела в его лицо, бледное, как мрамор.
— Я не уйду.
Он наклонился ближе. Сердце стучало у неё где-то в горле. Но она не остановила его. Не сказала «нет».
И он целовал её так, будто пытался забыться. Слишком жадно, слишком отчаянно. Как тот, кто боится, что это — последний раз.
Они потерялись в темноте. Там, где не было ничего — ни прошлого, ни будущего. Только этот момент. Только двое, у которых всё внутри было разбито.