Чёрный Жемчуг

Час воскресенья я провёл за заучиванием стиха для литературного вечера. Когда тётя услышала, как я в своей комнате повторяю вслух, то была сильно удивлена, что я серьёзно взялся за это дело, и попыталась выпытать у меня время мероприятия, чтобы прийти. Раньше я думал, что она шутит, но увидев то, с какой напористостью она вытягивала из меня информацию, мне стало страшно, что она действительно может заявиться на литературный вечер. Тётя успокоилась только тогда, когда я сказал, что Саша заснимет моё выступление и потом ей пришлёт. Только тогда я смог со спокойной душой пойти в школу.

Погода была прекрасной: на улице было не слишком тепло, солнце не палило и не слепило глаза — самое то для сентября. До декабря я точно смогу ходить без сменки и не занимать руки. Вдруг телефон в кармане рюкзака зажужжал. Я снял его с плеча и достал телефон, ожидая увидеть имя Сергея, который иногда звонит по утрам и спрашивает, не забыл ли я, что мне поручено сделать. Но я вскинул брови, когда увидел незнакомый номер.

— Алло?

— Доброе утро, мой золотой! – это был приятный и в меру бодрый голос «дяди Пети». – Надеюсь, ты не прогуливаешь школу, и я не разбудил тебя.

Я остановился посреди тротуара и обречённо потёр висок.

— Всё нормально. Что-то случилось?

— Ещё ничего, но если ты мне сегодня вечером не поможешь собрать шкаф, то определённо что-то плохое, да случится.

— Собрать шкаф сегодня вечером?

— Да, Маркиз подрал старый до неприличного состояния, мне пришлось купить новый, но одному мне его не собрать.

— Нет, нет, дело не в этом! Мне после школы нужно будет на Казанский вокзал... – я огляделся и тихо сквозь зубы прошипел в трубку. – Делать закладку, – я прокашлялся. – Поэтому я не знаю, когда вернусь, и будут ли силы для этого.

— Хорошо, а если я договорюсь с Сергеем, чтобы тебя отпустили?

— А кто мне деньги даст?.. – я, возможно, был слишком наглым, но Пётр Аркадьевич должен был понимать меня.

— Тебе заплатят, – он сделал паузу. – Ну или я в крайнем случае.

— Вы меня простите, но, наверно, за клад оплата будет больше.

— Сколько тебе должны были дать за твоё задание?

Я тяжело вздохнул, потёр точку между бровей и покачал головой. Мне надоело об этом говорить, лучше я лишний раз схожу на работу, чем буду сейчас с ним спорить.

— Ладно, киньте адрес, я где-то в четыре буду свободен. Надеюсь на это.

Пётр Аркадьевич всё ещё что-то говорил, как я раздражённо нажал на красную кнопку и отключился.

— Веду себя, как тупой подросток.

В школе на первом уроке было спокойно, но потом Антон, который весь первый урок пробегал по школе с организацией литературного вечера, вернулся. Он раз десять приставал ко мне с тем, чтобы повторить стих, раз тридцать поправлял меня и постоянно критиковал. То ему не нравится, с каким выражением я читаю, то что я читаю вообще без него, то делаю в неправильных местах ударения и множество чего ещё. Сначала я был недоволен тем, что я этим занимаюсь с Антоном, потому что я считал, что он псина, а теперь, потому что, как оказалось, он дотошная псина.

— Нет, это не то, – он покачал головой, держа листок в руке. – Ты не чувствуешь это.

— В смысле: «Чувствуешь»? – я уже вообще ничего не понимал.

— Ты должен переживать эмоции, ставить себя на место лирического персонажа! – Антон размахивал руками, нарезая круги посреди школьного коридора.

Рядом на лавочке сидели Саша, Коля и Настя, они с интересом наблюдали за нами.

— А знаете, что, – сказала Настя, – попробуйте поменяться.

— Зачем так стараться для какого-то школьного вечера, если там даже нет никаких мест и судей? – мой голос уже стал громче. – И вообще, я не учил его часть!

— Господи, – Антон закатил глаза и одёрнул закатанные по локоть рукава рубашки. – Было бы что учить — три четверостишья.

Мне сразу стало стыдно, так как я вечно отвлекался и в итоге выучил свой несчастный отрывок суммарно за два часа. Я со злости прочитал с листка часть Антона, чтобы убедить и себя, и их, что идея Насти нерабочая, но кто бы мог подумать, что, на самом деле, отрывок Антона у меня пойдёт лучше.

— Ну вот, – Саша встал и похлопал в ладоши. – Это другое дело. Тётя, когда увидит, будет горда тобой.

— Ты единственный, на кого из вас четверых я могу положиться и быть уверенным, что ты не засмеёшься.

Он положил руку мне на плечо.

— Я тебя не подведу.

Мы с Антоном отпросились на десять минут раньше с геометрии — последнего урока — и пошли в актовый зал, чтобы всё повторить уже на сцене и узнать, после кого мы выступаем.

Актовый зал нашей школы, по сравнению с другими школами, был отделан с изящностью и некой роскошью. А из-за того, что в прошлом году сделали ремонт, всё выглядело свежим и новым, и если Антон тут постоянно тусуется из-за школьного актива, а также из-за того, что здесь проводят еженедельные собрания школьного совета, и он уже привык к такому актовому залу, то я, который был здесь последний раз в шестом классе, а потом либо сбегал, либо прогуливал все здешние мероприятия, рассматривал актовый зал, озираясь по сторонам слегка округлёнными глазами. Мой взгляд изучал всё до мельчайших деталей и отмечал любые незначительные изменения, ведь в моей памяти всё ещё остался тот актовый зал, что был до ремонта. Цвет стен ничуть не поменяли, возможно только сменили тон, но так стены остались розовыми, а на них для декорации и большего пафоса повесили лепнины колонн. Потёртый ламинат поменяли на светлый и чистый. Люстры, какие были на потолке в шестом, так и остались там со своими висюльками из хрусталя. А также по актовому залу были развешаны зеркала с тонкими золотыми рамками на них. Зеркала тут были и раньше, но не в таком количестве и не таких размеров. Я подошёл к одному из них и поправил волосы.

— Пойдём, наша очередь! – Антон схватил меня за запястье и потащил к сцене.

Сцена была тоже отремонтирована. Помню, как в четвёртом классе стоял на ступеньке у сцены, что-то пел и чуть не падал с неё, потому что она была очень неустойчивой. Сейчас же я, уже будучи шестнадцатилетним, могу преспокойно стоять и, может даже, плясать на ней. Я бы обязательно это сделал, если бы не учительница музыки, что мерила нас взглядом, но меня удивило, что несмотря на её суровость, она ничего не предъявила мне за форму: моя рубашка казалась более-менее глаженной только с расстояния в метров тридцать, так мало того, что она была жёванной, так ещё и выправлена из штанов. Мы с Антоном в меру наших эмоций прочитали стих, спустились и сели на места, ожидая, пока все выступят со своим багажом, и когда начнётся сам концерт.

На самом деле, мы с Антоном были самой худшей кандидатурой: один был олицетворением антонимам романтичности и чувственности, а другой просто никогда этих чувств не переживал и не понимал их, хотя, в отличии от первого, хотел бы. Сюда бы Колю, он за нас двоих прочитал бы так, что весь зал начал бы плакать. Он с такой выразительностью прочитал в прошлом году письмо Онегина, что, казалось, Пушкин писал Евгения с него, и это Коля пережил все события и переживания. Хотя, для его души несчастного романтика больше подошла бы роль Татьяны. Коля вообще любитель Пушкина. Антону же больше по душе Тургенев и Маяковский. Хотя, чёрт его знает, недавно он выступал на тему того, что если вырвать листы, где Тургенев дотошно описывает природу, и поджечь, то он сможет всю зиму на даче просидеть с этим костром. Лично мне по душе Цветаева, Есенин с его описаниями Руси, отчего у меня на душе становится безмятежно, и хочется в поле после покоса пшеницы валяться на траве и пить квас. Настя, как и Коля, была романтичной личностью, но, в отличие от Коли, у которого так просто получалось «удачно» попадаться на печальные произведения, и он сильно сочувствовал героям, Настя нарочно выбирала произведения по типу «Белых Ночей», «Героя Нашего Времени», «Демона» и любила произведения Достоевского. Она была любительницей драмы, душевных терзаний главных героев и анализирования их чувств и психологического состояния. А Саше нравилось всё: начиная от Шекспира и заканчивая Блоком с его «Ночь, улица, фонарь, аптека».

Вскоре свет в зале свет стал тише, актовый зал начал наполняться людьми, где-то там был Саша. Я начал вертеться, высматривая его в темноте.

— Ты видишь Саню? – прошептал я Антону.

Тот дёрнул меня за рукав и шикнул. Я надул губы и спокойно сел, слушая приветствующую речь завуча. Я почувствовал какую-то пустоту в груди. В детстве все школьные мероприятия воспринимались как нечто необыкновенное и вызывали трепет. Сейчас же ничего, кроме безразличия, я не испытывал. Также и с празднованием Нового Года. С возрастом проходит эта атмосфера праздника, и я готов отдать многое, лишь бы снова начать чувствовать праздники, как в шесть лет.

Всё было не так печально, как я думал: не прошло и получаса, как очередь подошла к нам, хотя мы выступали чуть ли не самыми последними. Взбираясь на сцену за Антоном, я оглядывал зал в поисках Саши. Он оказался в центре зала и ответственно выполнял своё поручение: записывал на телефон наше выступление, а рядом с ним сидел Коля и махал нам рукой. Не знаю, как Антон, но мне было так всё равно, что я не чувствовал никакого волнения. Раньше, когда я ещё кое-как считался с правилами и уставом, участвовал в каких-то школьных мероприятиях, на которых приходилось выступать на сцене, я всегда боялся и стеснялся, из-за чего всё, что я репетировал, летело к чертям. Но сейчас я стоял максимально умиротворённо внутренне и ясным взглядом оглядывал зал.

— Сергей Есенин, «Мне грустно на тебя смотреть».

Антон читал стихотворение с выражением и правильно расставлял ударения, но ему чего-то не хватало. Сам затирал мне что-то про чувства лирического персонажа, а сам не может выдавить из себя и грамма искренности. Когда очередь дошла до меня, и я должен был начать читать наспех выученную в туалете часть, я вдруг испытал что-то странное.

— Ведь и себя я не сберег

Для тихой жизни, для улыбок.

Так мало пройдено дорог,

Так много сделано ошибок.

Моё сердце вдруг начало биться сильнее, а дыхание учащаться. Нет, это не очередной приступ. Я, сам того не ожидая, действительно начал читать с выражением и, чего раньше не было, и никто не мог предвидеть, начал жестикулировать руками.

— Смешная жизнь, смешной разлад.

Так было и так будет после.

Как кладбище, усеян сад

В берез изглоданные кости.

Я кое-как выучил этот отрывок, и Антон уже продумывал ситуации и планы действий на случай, если я забуду текст, но сейчас слова исходили из меня, будто я рассказывал не заученный стих, а сам изливал свои глубокие чувства, которые никому не осмеливался показать раннее.

— Вот так же отцветем и мы

И отшумим, как гости сада...

Коль нет цветов среди зимы,

Так и грустить о них не надо.

Когда звук последнего слова, словно огонёк свечи, медленно потух, в зале воцарилась тишина, а я был максимально ошеломлён сам собой и пытался восстановить своë прежнее безразличие к происходящему, что у меня никак не получалось. Мы мимолётно переглянулись с Антоном, который посмотрел на меня, как на ходячего мертвеца. Вскоре вышла завуч, которая, запинаясь, что-то сказала, мы с Антоном спускались к своим местам уже под аплодисменты и всё оставшееся мероприятие просидели в молчании, слушая выступления других. Стихотворения были на разные темы: о Родине, патриотизме, природе, любви и отрывки из поэм. Некоторые я слушал, затаив дыхание, а некоторые настолько меня не трогали, что я начинал внаглую зевать, не прикрывая рот рукой.

Когда выступил последний одиннадцатый класс, нас созвали обратно на сцену — вручать грамоты за участие. Мы с Антоном спрятались где-то в недрах учеников, чтобы не привлекать много внимания. Когда мне дали грамоту, я начал её разглядывать.

«Грамота за вклад в культурную жизнь школы

учени__ __класса_

_________ _________

Завуч, Людмила Трифонова»

Я тяжело вздохнул, подготовка высший класс. Мне, конечно, всё равно на эту грамоту, она будет у меня, наверняка, валяться где-то в столе. Раз она попала мне в руки, другой судьбы её не уготовано. Даже подписывать не потружусь. Я всё ещё разглядывал грамоту, как вдруг прошептал:

— Вот чёрт.

— Что? – Антон услышал меня и повернулся.

— У меня какая-то лажовая грамота. Смотри, – я показал на подпись, – тут ручка растёрта.

— Ну ты тоже пойми: подписывать кучу грамот тяжело, она могла ошибиться или не заметить.

— Как всегда всё через жопу, – я тяжело вздохнул и недовольно скривил лицо.

В без десяти минут четыре мы стояли у входа в актовый зал, все люди толпились у него: родители учеников помладше поздравляли и хвалили их, кто-то, получив возможность поговорить с учителем, спрашивал об учёбе своего ребёнка, а кто-то, как и мы, обсуждал прошедший литературный вечер со своими друзьями. Мы с Антоном и с грамотами в руках стояли максимально смущённые и замученные, слушая Колю.

— Это было просто потрясно! Вы бы видели, какая атмосфера была в зале, когда вы читали свой стих! Антон просто бомбезно, с чувством, с ритмом, с расстановкой, – он сложил пальцы, поднёс их к губам, чмокнул и резко растопырил их, слегка подняв руку вверх, как это делают итальянцы. – А ты, – Коля уже обратился ко мне, – зажёг, как демонюга, своим пламенем сердца тамошних людей! Я вообще такого от тебя не ожидал, да и, кажется, ты сам такого от себя не ожидал. Настя была права — вам нужно было поменяться отрывками.

— Кстати, – я пришёл в себя и заметил, что Насти нигде не было, – где она? Она не пришла?

— Ей прям перед концертом позвонил отчим и сказал быстро идти домой, а потом в хозяйственный, – ответил Саша.

— Жалко, – вздохнул Коля. – Эта лошпедка ТАКОЕ пропустила.

Вдруг телефон в моём кармане брюк зажужжал.

— Ты брал телефон с собой на сцену?! – возмутился Антон.

Я посмотрел на экран и увидел сообщение от Петра Аркадьевича с его адресом. Вспомнив сегодняшний утренний разговор, я цокнул языком и прикрыл ладонью глаза.

—«Дядя Петя»? – Коля залез ко мне в телефон. – А почему в кавычках?

— Это кто? – поинтересовался Антон.

— Это тот врач, к которому я ходил в поликлинику по работе.

— А, – протянул с улыбкой Коля, – это когда ты туалеты чистил?

Я положил телефон обратно в карман.

— И это тоже.

— А зачем он тебе писал?

— Я сегодня должен был ехать на Казанский Вокзал, сами понимаете для чего. Но он мне позвонил утром, по пути в школу, и сказал, чтобы я помог ему собрать шкаф, и я получу столько же денег, сколько и за мою изначальную работу. А сейчас этот «дядя Петя» скинул мне свой адрес, то есть, он действительно договорился с Сергеем, я просто... ох... поражаюсь этому человеку.

— Он какой-то странный, – сказал Саша, скрестив руки на груди и подозрительно прищурив глаза. – Если он будет предлагать что-то есть или пить — не соглашайся. Я волнуюсь за тебя.

— Господи, Саша, –Коля закатил глаза. – Не все люди, которые слишком хорошо к тебе относятся, двуличные и чего-то хотят от тебя. Мир не без добрых людей.

— Ага, и один из этих добрых людей в Быково тебя чуть в лес не утащил.

— Да когда вы забудете об этом?! – голос Коли стал взвинченным.

— Как такое забыть? – Саша покачал головой и устало улыбнулся.

Антон, не понимающий, о чём мы говорим, стоял в растерянности.

— Что у вас было без меня?

— О, – я протянул довольно, – много разного. Чего стоит только тот случай, когда он с чужой свадьбы украл жениха.

— В смысле?! – Антон с выпученными глазами смотрел то на меня, то на Колю, то на Сашу. – Видимо, я пропустил всё веселье.

— Нет, ты что! – Саша слегка хлопнул его по спине. – Нас наконец-то снова пятеро, всё настоящее веселье только впереди.

В двадцать минут шестого я стоял у подъезда Петра Аркадьевича и пытался на прожжённых кнопках домофона разглядеть, где решётка, а где звёздочка. А в лифте я вообще, пока доехал до седьмого этажа, чуть дух не испустил: ещё ни в одном лифте меня так не трясло, а поездка не сопровождалась истошными скрипами и кряхтениями троса, который грозился вот-вот порваться. Как только двери лифта открылись, я вылетел из него пулей, добежал до нужной двери и позвонил в звонок. Не прошло и минуты, как мне открыли дверь.

— Привет, давай, проходи, тапочки стоят у галошницы, мой руки и проходи в дальнюю комнату.

Пётр Аркадьевич всё ещё был в своих очках, но, в отличии от его культурного вида в поликлинике, сейчас его волосы были растрёпаны, как у ёжика, а на нём было серо-голубое поло, и я понял, что у него неплохая такая талия, почти как у пловца. Когда он был в докторском халате, я и подумать не мог, что у него достаточно подтянутая фигура.

Переобувшись в тапочки и помыв руки, я пошёл туда, куда мне было велено. Это была гостиная, посреди которой был полусобранный шкаф и разбросанные инструкции. Пётр Аркадьевич что-то мастерил, параллельно поглядывая в листы со схемами, но, увидев меня, отвлёкся и улыбнулся.

— Я тут без тебя кое-что попробовал сделать, но прям перед твоим приходом окончательно запутался в этих картинках.

— Вы собираете по инструкции? – переступая через доски и инструменты, я подошёл к нему.

— Конечно, а как ещё?

— Ой, да чёрт с этой инструкцией! – я отбросил её в сторону. – Мы без неё что ли не разберёмся? – и поставил руки в боки. – Как шкаф должен выглядеть?

Как оказалось, без инструкции действительно трудно разобраться. Без неё мы собрали всё как-то сикось-накось, приделали некоторые полки туда, где они вообще быть не должны, и нам пришлось переделывать уже с помощью инструкции и пошагово.

Я испытал какое-то тёплое и странное чувство. С тётей всегда весело, но я никогда не собирал с ней шкаф или вешал полки. Несмотря на то, что мой отец не разводился с мамой, не сбегал от нас, всегда был где-то рядом, я никогда не ходил с ним на рыбалку, меня не учили пилить, сверлить или забивать гвозди: всему этому я учился сам через боль, самодельные кривые табуретки и смех тёти. Несколько раз Пётр Аркадьевич поправлял положение моей руки или одёргивал, когда я снова вытаскивал язык, погрузившись в работу. Всё моё недовольство, скованность и подозрительность пропала, я даже пару раз посмеялся с его шуток. Возможно, именно этого мне не хватало?

Провозившись со шкафом час, Пётр Аркадьевич предложил мне остаться на чай. Сначала, всё ещё под впечатлением и из-за своих разыгравшихся чувств, хотел согласиться, но, вспомнив слова Саши, будто с головой нырнул в прорубь и снова вернулся в реальность. Я замер и смотрел на него округлёнными глазами, в смятении пытаясь решить. Пётр Аркадьевич, какое-то время не получая ответа, обернулся.

— Останешься?

Но, наверно, Коля был прав. Мир не без добрых людей, и если я сейчас уйду, то, возможно, обижу его.

— Конечно, – я пошёл за ним на кухню. – А что за чай?

— Целебный, – он сказал это с гордостью, будто сам собирал все ингредиенты.

— Опять целебный?

Пётр Аркадьевич, вскинув бровь, посмотрел на меня.

— «Опять»?

— Мне в школе психологиня дала какой-то целебный чай.

— У тебя какие-то проблемы?

Мы зашли на кухню, я сел на табуретку у стола, а Пётр Аркадьевич начал шарить по шкафчикам.

— Мне в последнее время не спится, снятся всякие кошмары, и она дала мне какой-то чай.

— М-м-м, ясненько.

Он сделал нам чай, разлил по чашкам и достал из духовки пирог, который, как оказалось, Пётр Аркадьевич сделал сам.

Когда я попробовал чай, то подавился им от удивления. Вкус был нежным и приятным, насыщенным так, что я мог подумать, словно жую цветы и травы, из которых был сделан этот чай. Каждый рецептор во рту охотно поглощал его вкус. Мир вокруг как будто стал светлее и чётче, но тело изнутри обдало жаром, и я почувствовал, как кровь начала бурлить. Эти ощущения не были приятными, и я решил отставить чай подальше, приступив к пирогу. Лучше не рисковать, кто знает, что он мне подлил в чай, или это чай сам по себе такой странный, что меня с него пробивает на пот, и что его вкус подозрительно хороший и яркий. Примерно также меня пробивает с чая Евгении Николаевны, но не так сильно, как с этого. Они что ли травы и ягоды собирали с одного поля?

Чай, остывая, стоял с краю стола. Пар из чашки языками тянулся к потолку и медленно рассеивался.

— Я тебя до дома подброшу.

— Вы водите машину? – я откусил ещё его наивкуснейший грибной пирог.

— Нет, на такси. Я тебя одного в такси с неизвестным человеком не посажу, вдруг он тебя куда-нибудь увезёт, да и что тогда будет делать твоя тётя?

— Пасибо Вм.

— Прожуй сначала, – Пётр Аркадьевич улыбнулся и похлопал меня по плечу.

Заказав эконом, мы ещё пару минут ждали, пока машина приедет. Пётр Аркадьевич проводил меня до квартиры, и не успели мы попрощаться, как дверь в квартиру открылась изнутри. Тётя в резиновых перчатках, с тряпкой в одной руке, а другой держа ручку входной двери, грозно впилась в меня взглядом.

— Ты где был? Я уже начала думать, что ты там на своём литературном вечере всё творчество Есенина решил процитировать!

— На литературном вечере? – удивился Пётр Аркадьевич.

Только после его слов тётя заметила человека, стоящего за мной. Она замерла, чуть округлив глаза, посмотрела на Петра Аркадьевича, отпустила ручку двери и встала прямо, скрестив рука на груди.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте...

— Юлия.

— Юлия! – Пётр Аркадьевич тепло улыбнулся. – Я — Пётр, врач из здешней поликлиники, привёл вашего племянника.

— А что он делал с вами? – тётя из-за удивления вытянула лицо и опустила руки. – Тебе стало плохо?

В данный момент мне действительно стало плохо. Я был у Петра Аркадьевича по работе, чтобы погасить долг. И этого она не знает и знать никак не должна! Неужели моя тайна так скоро и глупо вышла наружу?

Я уже открыл рот, чтобы придумать хоть какое-никакое оправдание, как Пётр Аркадьевич меня опередил:

— Нет, с ним всё хорошо, не беспокойтесь. Я приходил в их школу для обследования одного ребёнка, и чтобы проверить школьную медсестру, её компетентность. И мне понадобилась помощь, чтобы, знаете, переставить некоторые шкафчики, проверить сроки годности лекарств и всякое такое. Мне удалось выловить Даню, но как-то всё затянулось до вечера, приношу свои извинения.

— Ничего страшного, Даня у нас из тех бравых ребят, что таскают парты. Спасибо, что привели его.

Мы с Петром Аркадьевичем переглянулись: мои глаза выкатились от удивления, а его будто улыбались мне. В знак благодарности я, всё ещё с ошеломлённым выражением лица, незаметно кивнул ему.

— До свидания, – сказал я тихо.

— Пока-пока, – Пётр Аркадьевич замахал рукой и улыбнулся.

— Давай, рассказывай про свой триумф, – тётя затолкала меня в квартиру, – мне уже Саша твоё выступление прислал и даже написал про грамоту. Не думай её выбрасывать, я всё культурно подпишу и оформлю.

— Мой аттестат лежит под комодом, и тебя это не волнует, но какая-то грамота...

— Это другое! – тётя засмеялась и хлопнула входной дверью.