Помоги мне

Проходит несколько дней, прежде чем я снова оказываюсь на приеме у Джулии Миллер. На этот раз я молчу немного дольше, чем в прошлый прием. Мне просто интересно понаблюдать, сколько терпения хранит эта женщина и когда это терпение закончится, ведь ничто в этом мире не вечно.

Стрелка часов близится к двадцати минутам — пройдет еще сорок, и будет отбой. Я сижу в холодном кабинете уже три с лишним часа, ожидая окончания бесконечного сеанса. На этот раз Джулия поступила умно: она начала встречу в семь вечера, когда как раз начинается ужин. Видимо, она думала, что я начну возмущаться по поводу того, что сеансы должны проводиться до пяти часов, соответственно, начну говорить, и таким образом она выведет меня на разговор. Что ж, я так просто не сдамся. Буду молчать до победного.

— Ты, наверное, хочешь знать настоящую причину того, почему именно я являюсь твоим нынешним психиатром, не так ли?

Я, не скрывая заинтересованности, смотрю на Джулию, все также не произнося ни слова. Уголки ее губ приподнимаются в легкой улыбке, означающей мое поражение.

— Я тебе расскажу, но при одном условии, — она выдерживает многообещающую паузу, заставляя мое любопытство расти все больше с каждой секундой. — Сначала ты поговоришь со мной, а затем я расскажу, почему я здесь. Договорились?

Доверять Джулии — весьма небезопасное занятие, учитывая, что эта женщина сделала еще до моего заключения в Аркхэм. С другой стороны, это может быть моим единственным шансом узнать правду. Часть меня хочет согласиться на ее условия, но другая часть твердит, что это очередная манипуляция со стороны Миллер. Поколебавшись еще минуту, я наконец киваю.

— Вот и прекрасно, — теперь ее улыбка становится шире. — Как ты себя сегодня чувствуешь?

— Так себе, — отвечаю я и понимаю, что сейчас будут вопросы с подвохом.

— Каким бы словом ты могла описать свое состояние? Что именно ты чувствуешь: грусть, усталость или нечто другое?

— Я думаю, подавленность.

— Мне очень жаль это слышать, Эбигейл. Давай попробуем справиться с этим чувством, — ее голос становится необычайно мягким, располагающим к себе. Заставляющим доверять. — Если бы твое настроение могло говорить, то что бы оно сказало? Какую мысль оно бы вызвало?

Я молчу несколько секунд, обдумывая ответ. Что бы могло мне сказать мое настроение? Наверное, что-то тяжелое. Что-то вроде...

— Ты слабая, ни на что не способная.

— Давай поработаем с этой мыслью, хорошо? — дождавшись моего согласия, Джулия продолжает. — Иногда наши мысли не совсем точно отражают реальность, не всегда являются правильными, отчего вызывают плохое настроение и даже отчаяние. И это как раз такой случай. Попробуй сказать, в чем польза этой мысли.

— Ее нет, — даже не задумываясь, отвечаю я. — Какая может быть польза от такой мысли?

— То есть эта мысль никак тебя не мотивирует, не заставляет задуматься о чем-то важном? — я отрицательно мотаю головой, и она продолжает. — А какой вред она причиняет?

— Она как будто... давит на меня.

— То есть мы с тобой можем сделать вывод, что эта мысль довольно разрушающая. Понимаешь, у каждого человека есть вещи, которые не получаются, и это абсолютно нормально, однако невозможно такое, чтобы ничего не получалось. Давай найдем контраргументы к этой мысли. Какие-то достижения, хорошие качества, умения... что угодно.

Я задумываюсь. Не так уж и просто найти что-то положительное, когда видишь в себе только черную пустоту. Перебираю в голове каждый момент моей жизни, пытаясь зацепиться за что-то хорошее.

— Я хорошо готовлю, — кажется, это единственное, что приходит мне на ум.

— Вот видишь, теперь эта мысль не выглядит такой правильной, а это значит то, что доверять ей не стоит. А теперь давай попробуем сформулировать твою мысль в более реалистичном варианте. Если ты не понимаешь, представь, что близкий тебе человек думает так же, как и ты. Что ты ему скажешь?

— Не бывает всесильных людей.

— Давай это конкретизируем.

— Необязательно должно идти так, как задумывалось, — в голове что-то перещелкивает, и я действительно начинаю понимать то, что не всегда мои мысли бывают правильными. И, может быть, не такая я уж и слабая...

— Замечательно! — Джулия искренне улыбается, кажется, радуясь за меня. Или тому, что я все-таки говорю с ней. — А теперь подумай, какими словами ты бы могла поддержать близкого тебе человека. Например, «все хорошо» или «ты справишься».

— Не всегда в жизни все идет гладко, — я делаю глубокий вдох, пытаясь не расплакаться от внезапно нахлынувших эмоций. — Ты справишься с трудностями. Я в тебя верю.

Последние слова я произношу почти шепотом. Быть может, мне просто не хватает веры в себя? Или я не люблю и не принимаю себя... По сути, что мешает мне это сделать? Что мне мешает поверить в себя, поверить в то, что я сильный человек...

— Говори себе эти слова как можно чаще, — произносит Джулия и смотрит на часы. — Через полчаса отбой. Думаю, наш сеанс на сегодня окончен.

— А как же...

— Всему свое время, Эбигейл. На следующем сеансе я расскажу тебе все, что ты пожелаешь.

Я возмущенно смотрю на нее. Ага, как же, так я ей и поверила. Она же мне теперь ничего не расскажет. И зачем я только согласилась на ее условия... знала же, что это очевидная манипуляция!

Охранники выводят меня из кабинета и оставляют перед самыми лестницами; я до сих пор не понимаю их логику... они то доводят тебя чуть ли не постели, то оставляют где попало, как будто ты вообще ничего в этом мире не значишь. Видимо, в Аркхэме пренебрегают не только правилами, но и постоянством.

На первом этаже почти безлюдно, что логично, ведь через полчаса отбой. Я, теперь уже с мыслями о позитивном мышлении, поднимаюсь по лестнице. Однако когда я оказываюсь на пролете между третьим и четвертым этажами, слышу чьи-то приближающиеся шаги, судя по которым, человек бежит по лестнице, а не идет. Я разворачиваюсь и вижу перед собой незнакомого мужчину, который как-то не по-доброму смотрит на меня. Так, ну сейчас же ничего не случится...

— Ты думала, я не отомщу? — произносит он, в одно мгновение прижимая меня к стене. Кажется, я уже слышала его голос. Только вот где?

— Что? Я не...

— Все ты понимаешь! Это из-за тебя он теперь не может ничего сделать!

До меня медленно начинает доходить, о чем он говорит и откуда я уже слышала его голос. Это именно он «охранял» дверь, в то время как его... друг пытался меня изнасиловать...

— Ты же не думала, что тебе сойдет все с рук? — в его руках сверкает лезвие.

— Помогите! — начинаю кричать я, но он резко приставляет острое лезвие к моей шее, заставляя меня замолчать.

— Попробуй хоть пикнуть — прирежу.

Я испуганно смотрю на него, боясь даже дышать. Что мне делать? Неужели все так и закончится? Что... прямо здесь, на лестничной площадке меня прирежут. И в этот раз меня никто не спасет, а на самозащиту надеяться не стоит, потому что, по всей видимости, моя судьба уже решена. От беспомощности, кажется, рассудок оставляет меня.

— Умница. Люблю послушных, — от его слов внутри все холодеет, а он злобно скалится, предвкушая мою скорую смерть. — А могло все закончиться куда более мирным путем, не так ли? А теперь тебя даже никто не спасет, — он коротко усмехается. — Ты такая жалкая и слабая...

Слабая... ну уж нет. Я слишком долго не могла за себя постоять, чтобы сейчас даже не попытаться выжить. Я сильная.

Я, не раздумывая больше ни секунды, резко подаюсь влево и вырываюсь, собираясь бежать куда угодно, лишь бы от него подальше. В эту же секунду он резко тянет меня за волосы назад, возвращая в исходное положение. Боль, от резкого столкновения с твердым, проносится по спине, а кожей чувствуется холод стены даже через ткань одежды. Он надвигается на меня со сверкающим в полутьме лезвием, но я оказываюсь быстрее, резко отталкивая его назад. Он теряет равновесие, оступается, и падает назад, прямо на лестницу, с характерным грохотом скатываясь по ней.

Я ошарашенно смотрю на его тело: оно неподвижно. Мои ноги будто приклеились к месту, а все тело пробивает мелкая дрожь. Неужели я убила его... нет, нет, нет! Я не... Я же не хотела никого убивать...

Слышатся чьи-то тихие шаги, и в моем сердце нарастает паника: сейчас обнаружат мертвое тело, а потом выяснят, что это я виновата в его смерти и тогда... тогда будет все еще хуже. Надо уходить как можно скорее. Однако отчего-то я не в силах сдвинуться с места. И вот уже кто-то подходит к трупу... стоп. Это... Джером?

Он сначала задумчиво смотрит на тело, затем на меня и потом опять на тело. Молчит несколько секунд и выдает:

— Скидывать людей с лестниц... интересное хобби. И почему я раньше до такого не додумался? — усмехается Джером, параллельно проверяя пульс у несостоявшегося убийцы. — Жить будет, — он пожимает плечами, спокойно перешагивает через тело и поднимается по лестнице.

— Мы просто так оставим его здесь? Может нужно кого-то позвать, или куда-то сообщить, или хотя бы передвинуть его... — я судорожно перебираю в голове все возможные варианты, пытаясь сообразить, что делать.

— Успокойся. Его по-любому скоро заметят, спишут на несчастный случай. А вот тебе нужно отсюда уйти. Пошли в палату, — он осторожно берет меня за руку, и мы вместе уходим.

Уже в палате мне становится немного легче, я уже могу относительно трезво оценивать ситуацию. Возможно, это связано с тем, что я больше не нахожусь в опасности, и меня никто не хочет убить. Впрочем, я все равно хожу взад-вперед по комнате, пытаясь успокоиться.

— Я почти его убила...

— Если хочешь, я могу его добить, — говорит Джером, но видя мой наверняка испуганный взгляд, добавляет: — Шучу. Я шучу. Пожалуйста, перестань думать об этом.

— Как об этом не думать! Я только что чуть не убила человека, ты понимаешь?

— Да, я понимаю! — его голос слегка повышается. Джером подходит ко мне, заставляя остановиться, и обнимает, а я утыкаюсь носом в его грудь. — Успокойся. Все хорошо закончилось. И не вини себя за это, слышишь?

Я бормочу в ответ что-то непонятное, а затем полностью пытаюсь забыть произошедшее. Джером прав, я не виновата. Это же меня пытались убить, я всего лишь защищалась. Я хотела спасти свою жизнь, и у меня это получилось. Это значит... я не слабый человек. Слабый человек не может себя спасти.

— Я думаю, будет лучше, если ты будешь держаться рядом со мной. Пойми, его компания не самая добрая... не исключено, что они будут продолжать и дальше мстить...

— Я понимаю.

И в этот момент я благодарна Джерому.

***

Наступает следующий день, я сижу в общей комнате и старательно вырисовываю этими чертовыми неудобными мелками армию маленьких зелененьких человечков на листе бумаги. Конечно, Эбигейл, ты же рисуешь столько лет ради того, чтобы сейчас сидеть и изображать человечков, состоящих из кружочка и нескольких палочек! Но ведь можно же иногда заняться ерундой? Не всегда мы должны делать нечто выдающееся, иначе так можно окончательно сойти ума.

Осознав, что это слишком просто, я перекладываю мелок в правую руку, пытаясь нарисовать относительно ровный круг. Получается очень криво, потому что рисовать другой рукой слишком непривычно...

— Решила переучиться на правшу? — спрашивает рядом сидящий Джером, на которого я абсолютно перестала обращать внимания из-за вырисовывания человечков.

— Отстань, — коротко кидаю я, не отрываясь от занятия.

Я снова беру мелок в левую руку, запоминая его положение, затем обратно перекладываю в правую, стараясь расположить пальцы таким же образом, что и в случае с другой рукой. Получается не очень хорошо, потому что я все еще не понимаю, удобно ли так держать мелок или нет. Снова рисую кружочек, но по итогу вижу скорее многоугольник, нежели что-то округленное. Это даже не овал!

— Как вы это делаете вообще? — возмущенно спрашиваю я, сжимая этот чертов мелок.

— Ты просто неправильно держишь мелок. Давай помогу, — Джером придвигается ближе и накрывает мою руку своей. — Ты слишком сильно сжимаешь, расслабь руку, — я делаю, как он говорит, и Джером исправляет положение моих пальцев. — Вот так. И спокойно, сильно не нажимая, рисуешь.

Мне становится крайне неловко от такого близкого контакта, и я отчаянно пытаюсь сконцентрироваться на рисунке. Да уж, попробуй сосредоточить внимание на важном, когда тут... неважно, в общем. Как там учил Джером...

Круг становится больше похожим на круг, и я этому очень радуюсь, потому что это хоть какой-то прогресс. Подрисовываю к кругу несколько палочек, которые должны быть руками, ногами и туловищем человечка, и разглядываю получившееся. Ну, это похоже на рисунок трехлетнего ребенка... Но ведь это же нарисовано правой рукой, а значит, что я действительно делаю прогресс.

— Какой шедевр... — с нотками сарказма комментирует Джером и отодвигается на привычное расстояние.

— Молчи. Сейчас еще подрисую, — отвечаю я, рисуя новый кружочек.

***

Через несколько дней, на завтраке, в моей голове начинают проскальзывать мысли о том, что, возможно, пора продолжить рисовать карандашами. Вот только в этом есть проблема: я не хочу возвращаться в тот кабинет, потому что там слишком все... настоящее. Я пытаюсь стереть воспоминания о случившемся и не хочу вскрывать старые раны. А если я туда вернусь, то снова вспомню.

Возможно, мне не стоит вообще этого делать. Почему бы просто не начать все с чистого листа? Вообще с чистого. Забыть про кабинет, забыть про старые обиды на Джулию, забыть о прошлой жизни и начать новую. Я могу начать принимать таблетки по положенному расписанию, а не пропускать их, могу разговаривать с Джулией, а не играть в молчанку. Если я буду все это делать, то через какое-то время окажусь дома, и тогда уже исполню все свои мечты и буду жить как нормальный человек. Зацикливаться на прошлом и не верить в будущее — неправильно, нужно проживать лучшую жизнь.

— О чем задумалась? — спрашивает Джером.

Однако начать новую жизнь означает полностью стереть Джерома из прошлой. Это необходимо сделать и это будет правильно. Но хочу ли я это сделать, готова ли? Сердце и разум противоречат друг другу, а я не знаю, к чему прислушиваться. С одной стороны, если я послушаю разум, то смогу зажить счастливо, начать все с чистого листа, и это будет абсолютно правильно. С другой стороны, идти по зову сердца — тоже в какой-то степени правильно, ведь нельзя пренебрегать своими чувствами и желаниями. А могут ли они быть неправильными?

— Да так, ни о чем, — мне точно не поверили, но, к счастью, допрашивать не стали. Я несколько секунд раздумываю и по итогу уверенно говорю: — Я хочу порисовать карандашами, но я не хочу возвращаться в тот кабинет. Я просто не могу... — уверенности хватило ровно на одно предложение.

— Я могу сходить с тобой.

Я поднимаю на него взгляд, внутренне взвешивая все «за» и «против». Будет ли мне комфортнее с кем-то или лучше все-таки пережить это одной? И все же я склоняюсь к первому варианту, а потому киваю головой.

Пока мы идем к тому кабинету, меня не покидают мысли о том, что я делаю что-то не так. В принципе, не так уж и сильно я хочу рисовать карандашами... так, нет, стоп! Раз уж я решила, то сделаю это! Не прятаться же от этого всю жизнь, в конце-то концов.

Когда я вхожу в кабинет, в память врезается воспоминание о том, как я пыталась добраться до злосчастной двери. От этого мне становится не по себе, и я спешу к столу, стараясь ни о чем не думать. Нужно просто заняться рисованием, отвлечь себя. К тому же, я здесь не одна.

— Ты в порядке? — спрашивает Джером, и в его голосе я слышу волнение.

— Я не знаю, — честно отвечаю я.

Я уже хочу открыть верхний ящик, чтобы достать такие желанные карандаши, как вдруг я краем глаза замечаю расколотую и окровавленную статуэтку ангела, которую сама же поставила на стол. Джером это замечает, подходит к столу и аккуратно берет ангела в руки, долго и задумчиво его оглядывает и мрачно говорит:

— Теперь ангела больше нет.

И эта фраза заставляет меня осознать: ангела действительно больше нет. Ни этого, оформленного в статуэтку, ни моего внутреннего. После того вечера во мне произошли до сих пор непонятные для меня изменения. Во мне точно что-то поменялось, появилось нечто новое, что-то такое, что заставило моего внутреннего ангела расколоться на части. Он словно не позволял мне быть сильной... Только вот это «новое» я неосознанно гоню от себя, не желая принимать.

Я обхожу стол, забираю из чужих рук обе части статуэтки, рассматривая их буквально несколько секунд, и ставлю на книжную полку. В это время Джером легко касается моего плеча, заставляя обернуться. В кабинете стоит невозмутимая тишина.

— Ты ведь не просто так называл меня ангелом? — я первая решаюсь разорвать тишину. В ответ я получаю осторожный кивок. — Как ты понял это? Я имею в виду... ты меня совершенно не знал, но сделал такой вывод.

— Это видно сразу.

— Я не верю тебе.

— Разве я тебе когда-нибудь врал? — абсолютно спокойно спрашивает он, ожидая моего ответа. Только сейчас я почему-то замечаю, как мало между нами расстояния.

Врал? Он делал что угодно, но всегда говорил правду. Да, он скрывал и точно скрывает от меня некоторые вещи, но ведь это не считается за вранье. Он всегда был честен со мной. Только вот остается вопрос, почему.

— Нет.

Он аккуратно заправляет мою прядь волос за ухо, легко касается кончиками пальцев моей шеи, а мое сердце, кажется, делает сальто. Расстояние между нами ничтожно мало, и от этого мне становится душно. Однако Джером отстраняется от меня на привычное расстояние, переставая вторгаться в мое личное пространство, отчего мне становится значительно легче. Это было... странно.

— И сейчас не вру, — также спокойно говорит он и уходит к окну. — Мрачноватая погода. Наверное, будет гроза.

— Не будет, — я окончательно прихожу в себя, и поэтому сажусь за стол, раскладывая карандаши вокруг белого листа бумаги.

— Почему ты так в этом уверена? Вон, смотри, тучи вдалеке сгущаются, — теперь в его голосе появляются издевательские нотки.

— Потому что я так сказала, — уверенно отвечаю я, хотя на самом деле просто не хочу верить в предстоящую непогоду.

— Обещаю, я защищу тебя от любой грозы.

Я стараюсь не брать во внимание его последнюю фразу, а потому беру в руки карандаш, придумывая, что нарисовать сегодня.