Помоги мне

Нэрроуз — самый преступный и старый район города Готэм. Даже днем это место полно отчаяния и страха, но ночью все обостряется: воры, убийцы, насильники и другие преступники выходят из своих убежищ, начинается хаос. Здесь живут только самые низшие слои общества; по правде говоря, даже школ нет — разрушены временем. Нэрроуз — страшнейший кошмар всех мирных жителей города.

Вообще, вся северная часть обладает большей преступностью в сравнении с средней или южной частью Готэма. Здесь, южнее Нэрроуз, располагается самая опасная и мрачная улица города — Преступная Аллея, которую раньше, до одной ужасной трагедии, называли Парк Роу. Оказаться ночью на этой улице равносильно самоубийству.

И, конечно же, Бернли — мой родной район, где я родилась и живу по сей день. Севернее расположен Нэрроуз, а восточнее — Преступная Аллея; а еще от западной части Бернли идет мост, который соединяет город с относительно небольшим островом, на котором располагается знаменитая психбольница для преступников «Аркхэм». Не думаю, что мне повезло с местом проживания. Но, как говорится, что имеем.

Время уже за полночь, я возвращаюсь с работы, идя уже по заученному и более-менее безопасному маршруту. Вокруг меня нет ни души, и это заставляет меня ускорить шаг. Кажется, я должна уже привыкнуть к преступности Готэма, страх должен быть не столь сильным... но я все равно боюсь, все равно сердце начинает биться чаще при одной только мысли, что именно со мной могут сделать. А после... того самого дня я почти постоянно нахожусь в стрессовом состоянии. Может быть, не зря?

С тревогой на душе я все же добираюсь до дома, закрываю входную дверь, разуваюсь и прохожу в свою комнату. Не включая свет и стараясь не шуметь, чтобы не разбудить отца, переодеваюсь в домашнюю одежду и обнимаю себя за плечи — довольно прохладно для середины лета. Захожу в ванную и включаю кран с горячей водой; неплохо было бы сейчас расслабиться и принять ванну. Но, увы, планам сбыться не суждено — из-под крана течет только холодная вода. Что ж, надеюсь, утром она появится, а то не хотелось бы принимать холодный душ с утра пораньше.

Быстро умывшись, понимаю, что очень хочу есть. Захватив из комнаты телефон, захожу на кухню и открываю холодильник в поисках подходящей еды. Не густо, конечно, но яичницу приготовить можно. Интересно, много ли людей на свете в час ночи едят яичницу... наверняка в это время все нормальные люди спят. Как бы то ни было, я только что пришла с работы, поэтому могу себе позволить.

Через некоторое время я заканчиваю готовить себе ужин, удивляясь, что ничего не подгорело, хотя я и уставшая, и сажусь за стол, но есть не начинаю: вместо этого лениво листаю ленту социальной сети, просматривая события прошедшего дня. Не то чтобы это очень интересно, просто... а чем еще заняться, когда вся твоя жизнь заключается лишь в работе? Так ведь большинство людей и делает.

Через десять минут я вспоминаю о еде и начинаю есть, параллельно размышляя над тем, чем бы мне заняться завтра. Вроде и выходной, но нет никакого облегчения от знания этого факта. Можно, конечно, прогуляться по парку или что-нибудь нарисовать, а можно просто провести день перед телевизором, бесцельно щелкая каналы и зевая от скуки, но скорее всего я буду отсыпаться, потому что мой режим давно скатился к чертям: засыпаю в три часа ночи (а иногда даже в четыре утра), просыпаюсь в девять утра; и это хорошо, если засыпаю, а то бывают и бессонные ночи — даже глаза сомкнуть не могу, веки начинают дрожать.

Расправившись с едой и помыв посуду, чищу зубы и ложусь в кровать. Что ж, Эбигейл, вот и закончился очередной день, даже уже начался новый; ничего интересного и странного не произошло, никто ниоткуда не сбежал, никто не пытался тебя убить, поэтому можно спать спокойно.

Делаю глубокий вдох и выдох, отворачиваюсь лицом к стене, укрываюсь одеялом и прикрываю глаза. Радует то, что мне не нужно будет встать по будильнику, чтоб не опоздать на работу; можно насладиться сном, конечно, при условии, что мне не приснится очередной кошмар с насилием...

***

Просыпаюсь от жуткого сна. Мне приснилось, будто бы на меня хотели напасть, но я настолько сильно этого не хотела, что бросилась под машину; видеть смерть от первого лица — занятие не из приятных. Убираю темные непослушные пряди с лица и тянусь к телефону. Черт... семь утра. Возвращаю телефон на стол и переворачиваюсь на спину. Внутри меня разрастается чувство тревоги, чувство... что кто-то за мной следит. Но ведь я в безопасности, верно? Ничего плохого не случится.

Встаю с кровати и подхожу к окну, обхватывая себя за плечи в надежде воссоздать чувство безопасности. Солнце уже поднялось над горизонтом, освещая узкую улицу за окном. Я пристально вглядываюсь в каждый сантиметр, пытаюсь заметить что-нибудь весьма странное и подозрительное, но спустя минуту трясу головой в попытке выгнать тревожные мысли из головы.

Взглядом непроизвольно цепляюсь за записку, оставленную недавно... им. Слегка дрожащими руками разворачиваю ее и перечитываю текст. «С нетерпением жду нашей встречи»; что он имеет ввиду? К чему это? Он что-то снова планирует? Или же просто написал фразу-клише, пытаясь меня напугать? И, вообще, зачем он сюда приходил, если я об этом узнала уже после того, как осталась одна в квартире?

От этих вопросов тревога, смешанная с паранойей, еще больше разрастается, медленно превращаясь в панику. Быстро захожу в ванную комнату, скидываю с себя одежду и забираюсь в ванную. Включаю холодную воду и подставляю под нее свое лицо. Через несколько секунд ко мне приходит осознание, что это совершенно не помогает; от этого я начинаю злиться, а мои руки автоматически тянутся к лезвию. Я будто бы теряю контроль над своим разумом и телом; я снова оставляю тонкие порезы на запястье и ничего не чувствую, но на седьмой порез я ощущаю режущую боль и останавливаюсь. Только сейчас я понимаю, что испытываю жуткий холод из-за ледяной воды, а мое левое запястье перепачкано в крови.

Убавляю холодную воду, добавляя горячую, и прикрываю глаза в ожидании тепла. Пытаюсь прислушаться к моим чувствам; наверное, это странно, но от тревоги не осталось ни следа. Облегченно выдыхаю и открываю глаза, завожу волосы за уши, а затем обхватываю себя руками, пытаясь разобраться в том, что только что произошло. Вероятно, физическая боль заглушила внутреннюю тревогу, вот только надолго ли...

После ванной и поверхностной обработки моих новых порезов я возвращаюсь в комнату и сажусь на кровать. Беру в руки телефон и захожу в интернет, чтобы почитать новости за последние несколько часов. Через несколько минут убеждаюсь, что кроме ограблений ничего страшного не произошло, а потому можно спокойно выдохнуть. Сегодня суббота, я собиралась выспаться. Да, наверное, так и сделаю.

Откладываю телефон на стол и беру в руки баночку таблеток. Снотворное точно мне не помешает, иначе не получится нормально отдохнуть. Глотаю одну таблетку, запивая водой, и ложусь в постель, укрываюсь одеялом и прикрываю глаза. Добрых снов, Эбигейл.

***

Наступает январь. Снежинки маленькими вихрями закручиваются в мини-ураганчики, путешествуя из стороны в сторону; быть может, маленькие снежные частички и вовсе не умирают, не тают, а просто-напросто перемещаются в другое место, продолжая восхищать людей своей красотой и легкостью, а может всего лишь создают иллюзию вечности — так или иначе, но всему рано или поздно приходит конец, даже если речь идет о крохотных снежинках.

В помещении кафе стоит абсолютная тишина, можно лишь слышать начинающуюся метель за окном. Я, устало вздохнув, надеваю на себя пальто цвета грозовой тучи и еще раз, самый последний, окидываю взглядом зал: вроде бы все спокойно. Беру ключи в руки и в этот же миг ощущаю на себе чей-то взгляд. Резко смотрю в окно, прямо туда, откуда, как мне кажется, кто-то следит за мной; вопреки моим ожиданиям, там никого не оказывается — лишь кирпичная стена здания, стоящего напротив кафе. Что ж, мои ощущения часто меня подводят, так что не думаю, что этот раз является исключением.

Киваю своим мыслям и выхожу на улицу, а после дрожащими руками закрываю кафе. Итак, каковы шансы дойти до дома живой и невредимой, учитывая, что время едва ли перевалило за полночь, снежная погода снижает видимость, а некоторые фонари и вовсе не работают? Крайне низкие. Но ведь до этого я как-то ходила, ничего страшного не случалось.

Всю дорогу до дома — путь занимает минут двадцать — мне было не по себе, так и казалось, что кто-нибудь выскочит на меня из-за очередного темного угла. Однако я успешно добралась до дома, не встретив никого по дороге. Но... почему чувство тревоги никак не оставит меня? Что здесь не так?

***

В начале февраля я понимаю, что что-то определенно идет не так: не хожу на работу, почти не ем — не живу, а существую.

Чувство тревоги, которое посещает меня с июня, никуда не пропадает, оно все время со мной. Я так устала от него, что однажды дала поглотить меня этому чудовищу, высасывающему все жизненные силы. Просто в один момент я поняла, что у меня больше нет сил бороться с чем-то, что мешает мне жить. И именно в этот момент я легла на кровать и позволила тревоге победить меня. Совершила ли я ошибку? Не знаю, у меня нет сил на размышления.

С приходом тревоги ушла надежда. Надежда на лучшее будущее, на восстановление учебы после переезда, на личную жизнь. Ее вытеснила эта проклятая тревога. И всякий раз, когда я начинаю думать о возможном светлом будущем, мысли заполоняют не самые радостные моменты жизни. Если я думаю об учебе, в голове сразу же всплывает образ отца, твердящий, что я слишком глупа, чтобы уметь жить; образы моих бывших одноклассников, которые показывают на меня пальцем и смеются; образ моей мамы, которая постоянно говорила, что я чего-то не пойму. Если я думаю о личной жизни, мое подсознание выдает мне воспоминания о... нем; каждый раз я будто бы снова чувствую эту тупую боль, глухо отдающуюся в самом сердце, а в голове звучит лишь одно слово — «моя».

А вместе с надеждой меня покинуло желание что-либо делать. Я потеряла смысл жизни, хоть он и заключался для меня в том, что нужно жить, а не существовать. Я вижу бессмысленным все, чем я занималась ранее. Рисование? Я никому не нужна со своими уродливыми рисуночками. Книги? Нет смысла читать, потому что нет смысла применять прочитанное. Учеба? Здесь тоже нет никакого смысла, я слишком глупа. Работа? Она нужна только людям с целью. Каждодневная проверка новостей? Я все равно когда-нибудь умру.

У меня нет ничего, чем бы я могла гордиться. В том числе и внешностью. Помнится, одноклассники любили надо мной посмеяться да поиздеваться. Для них я — серая мышка, ходящая в одной и той же одежде, которая просто-напросто висит на мне, потому что я «плоская»; девочка с порезами на руках из неблагополучной семьи, ходящая на работу из-за того, что этого не может делать ее отец-алкаш; девочка, которую нужно либо обходить стороной, либо намеренно поджидать, чтобы в очередной раз унизить или даже нанести парочку ударов.

Если бы в тот самый вечер я не вышла в магазин, меня бы не похитили. Если бы я хотя бы попыталась дать отпор отцу, сказав, что поздним вечером я никуда не пойду, меня бы не похитили. Если бы я не была столь слаба и глупа, меня бы не похитили. В этом виновата только я.

— Так зачем я вообще живу? — шепчу я, смотря в отражение зеркала в ванной комнате.

Я в нерешительности занесла лезвие над своим запястьем, прямо над тем местом, где сильнее всего видно вены. Упорно смотрю в отражение, пытаясь найти в собственных глазах ответ на свой вопрос, но, увы, его нет. Я не вижу перед собой живого человека, я вижу лишь его подобие, кажущееся живым. Я будто бы фальшивая монета: выгляжу также, как и все, вот только функций никаких не имею. Выгляжу как живой человек, но таковым себя не ощущаю.

На секунду во мне просыпается уверенность, и я прижимаю острый край лезвия к голубым венам, так хорошо смотрящимся на бледной коже, и тут же вся моя решительность исчезает, а ее место занимает слабость. Я не могу лишить себя жизни. Нет, не могу, не в этот раз.

Выхожу из ванной комнаты и машинально ложусь на кровать. Впрочем, все, что я делаю последний месяц — лежу на кровати и смотрю в потолок, иногда сплю, выхожу в ванную комнату, но еще реже я ем. Моральная усталость перешла и на тело: с каждым днем мне все труднее заставлять себя вставать; кажется, я и вовсе делаю это механически.

Закончится ли это когда-нибудь? Или же это будет длиться вечность?

Хлопает входная дверь, но я даже не перевожу взгляд с потолка. Отец, наверное, опять вусмерть пьяный. Как он вообще каждый раз доходит до дома? Впрочем, нужно задаваться другим вопросом: как долго он будет жить с его образом жизни. Год, два? Или несколько лет? Хотя, это совершенно не интересует меня — его отсутствие в моей жизни будет мне только на руку.

— Опять бездельничаешь? — спрашивает отец.

Я перевожу взгляд с потолка на дверной проем и вижу своего отца, который, по всей видимости, собирался зайти в ванную, но, увидев незакрытую дверь в мою комнату, решил в очередной раз упрекнуть меня. Я молча смотрю на него несколько секунд, после чего он злобно и громко говорит:

— Отвечай!

— Я занята, — довольно-таки безэмоционально и холодно отвечаю я, наивно полагая, что от меня отстанут.

— Интересно было бы узнать, чем именно, — кидает напоследок отец, скрываясь в ванной комнате.

Я нехотя встаю, подхожу к двери и закрываю ее. Все еще держась за дверную ручку, считаю до десяти и затем отхожу ровно на один шаг назад, но продолжаю смотреть на дверь.

— Саморазрушением, — шепчу я и снова возвращаюсь в постель.

***

И вот мне уже восемнадцать лет. Сегодня, девятого февраля, я повзрослела еще на один год. Но... что я должна чувствовать? Почему все так ждут своего восемнадцатилетия? Ведь это лишь очередной день, когда человек становится старше. В этом дне абсолютно нет ничего особенного, ничего такого, что нужно было ждать столько лет. В этом нет смысла.

Именно сейчас, в одиннадцать утра, я стою на кухне и нарезаю помидоры для салата. Однако я делаю это не потому, что хочу, а потому, что больше нечего есть, поэтому приходится хотя бы что-то сделать. Аппетита нет, но последний раз я ела около суток (быть может больше) назад, так что мне жизненно необходимо запихнуть в себя какую-нибудь еду.

Закончив нарезать все необходимое для салата, я мою нож и затем насухо вытираю полотенцем. Неожиданно по квартире разносится звонок моего телефона, поэтому я отправляюсь в комнату; на экране телефона неизвестный мне номер, я озадаченно хмурюсь, сбрасываю и отключаю звук — ни к чему пустые звонки.

В ту же секунду, пока я выхожу из комнаты в коридор, открывается входная дверь и в квартиру вваливается пьяный отец. Что ж, похоже у меня небольшие трудности по пути на кухню. Ладно, я не гордая, подожду, пока он куда-нибудь отойдет.

— Ты! — резко кричит отец, указывая на меня пальцем. — Подойди ко мне!

— Зачем? — сердце уходит куда-то в пятки, хотя ног я, кажется, не чувствую.

— Знаешь, я каждый день думал, в чем моя проблема, — он начинает угрожающе-медленно подходить ко мне. — И сегодня пришел к выводу, что ты — моя проблема, Гейл! Дочери уважают своих отцов, а что делаешь ты? Не знаешь? Я отвечу: ты все портишь, — между нами остается всего лишь шаг, он гневно смотрит на меня. Я хочу вжаться в стену, слиться с нею, лишь бы не быть здесь; к горлу подступает ком, а слезы застилают глаза; конечности холодеют, а щеки пылают от эмоций; тревога уходит, а приходит слабость. — Ты вся в мать: та тоже не уважала меня, не вела себя как подобает прилежным женам. И поэтому, семь лет назад, я избавился от нее, — я ошарашенно смотрю на него. Он усмехается и продолжает: — Ты действительно все это время наивно полагала, что это был несчастный случай? Нет, Гейл, это не так. Я намеренно толкнул ее. А когда увидел, что она все еще в сознании, решил помочь умереть. Теперь твоя очередь умирать, — резко подходит ко мне вплотную. — Лучше бы ты никогда не рождалась! — выкрикнув эти горькие слова, он вцепляется ледяными пальцами в мое горло и сильно сжимает его. — Проблемы нужно устранять!

Мозг выдает воспоминание, где меня точно также душит похититель. В этот момент мое тело словно оттаивает, я начинаю лихорадочно цепляться за сильную руку отца, пытаясь освободиться, но это не приводит к успеху; когда у меня начинает темнеть в глазах, я впиваюсь пальцами в его лицо и лишь в этот миг чувствую, как слабеет его рука. Выбрав наилучший момент, со всей силы толкаю его назад, полностью освобождаясь, и бегу на кухню.

Нож. Мне нужен нож.

Беру в руки острый нож, которым я всего лишь несколько минут назад нарезала овощи, и оборачиваюсь на дверь, готовясь к худшему. Из-за недостатка сил голова немного кружится, а в глазах темнеет; руки дрожат, но я мертвой хваткой держу нож; сердце бешено колотится в моей груди, с такой силой, что я отчетливо слышу его стук; виски пульсируют, а взгляд нацелен прямо на дверной проход.

Отец не заставляет долго ждать и почти тут же появляется на кухне. Еще секунда, и он вновь настигнет меня. Нельзя этого допустить, нельзя...

— Решила обороняться? Тебя это не спасет.

Слабость уходит, приходит уверенность. Я резко выставляю согнутую в локте руку перед собой, крепко держа нож, и в это же мгновение на острое лезвие напарывается мой отец. Он смотрит на меня широко распахнутыми глазами несколько мгновений, пока я не вытаскиваю нож и не отталкиваю от себя грузное тело. Отец пошатывается и падает на пол, а я все также стою с ножом в левой руке и с ужасом смотрю на наступающую смерть.

— Проблемы нужно устранять... — шепчу я и отбрасываю орудие убийства на пол.

Я падаю на колени, все еще не веря в то, что произошло. Опускаю голову вниз и смотрю на свои дрожащие руки, затем снова на труп отца. Сердце замедляет темп, дышать становится тяжело, а слезы снова начинают застилать глаза. Это сделала я? Я убила своего отца? Я... я... не хотела этого. Я всего лишь защищалась...

Я кое-как выползаю в коридор и прижимаюсь спиной к стене. Подступает паника, я зажимаю рот обеими руками и беззвучно рыдаю. В моей голове ураган мыслей о том, что теперь будет. С этого момента у меня начинается новая, абсолютно другая, жизнь. И, черт возьми, как же мне страшно от одной лишь мысли!

Кусаю тыльную сторону своей ладони, чтобы хотя бы немного прийти в чувства, но это не работает. Слезы льются градом, я не могу прекратить это, я просто не могу. Я хочу закричать, хочу убить себя, лишь бы ничего не чувствовать! Я не хочу чувствовать! Я не хочу верить в то, что мой отец мертв! Я не хочу верить в то, что именно я убила его! Я не хочу верить в то, что я теперь... убийца.

Кое-как поднимаюсь на ноги, все еще опираясь о стену правой рукой, захожу на кухню и вижу посреди труп отца, а рядом с ним — окровавленный нож. Зажимаю левой рукой рот и с ужасом смотрю на то, что я сделала. Я действительно убила.

— Нет...

Отворачиваюсь от неприятной картины и натыкаюсь взглядом на зеркало, висящее в коридоре. От своего вида мне становится не по себе: растрепанные волосы, испуганный взгляд, пару капель чужой крови на одежде. Это не я. Я не могу так выглядеть. Я просто... я должна...

Направляюсь в свою комнату и с силой захлопываю дверь. Этот звук заставляет меня вздрогнуть и, хотя бы немного, самую малость, прийти в себя, если такое возможно. Я ищу взглядом телефон, судорожно вспоминая, куда я могла его положить. Нахожу его на кровати, включаю, набираю номер «911» и, когда мне отвечают, с неверием произношу:

— Я хочу сообщить об убийстве.