||глава 17||
Солнце пекло почти по-летнему, хотя в воздухе уже чувствовалась лёгкая усталость августа — как будто само лето начинало собирать вещи. Неделя у Булата пролетела, как один день, — и вот, в воскресенье вечером, Вита снова стояла у себя дома. Комната казалась меньше, чем раньше. Холоднее. Тише.
Булат сидел с ней на полу, спиной к кровати. Они почти не разговаривали. Просто держались за руки. Он должен был уйти через час. И с каждым тиком часов в груди становилось теснее.
— У меня чувство, будто всё сейчас закончится, — прошептала Вита. — Будто это... была просто передышка.
Булат посмотрел на неё, сжав её ладонь крепче: — Это не конец, Витка. Даже не середина. Это начало, понял? Начало всего.
Она кивнула, но глаза у неё дрожали. Не от слёз — от страха. Слишком много лет она жила в ожидании, что хорошее всегда заканчивается. И теперь внутри всё сжималось: вдруг он передумает, вдруг забудет, вдруг уйдёт?
— В следующий раз ты ко мне надолго приедешь, — сказал он вдруг, — прям с котом и пледом. И с твоей кружкой. И будешь сидеть у меня, пока осень не начнётся.
— У меня нет кота.
— Тогда заведём. Рыжего. В честь мамы.
Они оба хихикнули. Слишком тихо. Слишком надрывно.
Потом он всё-таки ушёл. Осторожно поцеловал в висок, долго смотрел в глаза и ушёл, не закрыв дверь до конца — как будто не прощался, а просто вышел за чаем.
---
Август продолжался. Жаркий, пыльный. Школьные чаты начинали оживать: кто в какой класс, кто с кем, кто купил форму, кто — нет. Вита старалась не читать. Ей казалось, что если она снова вернётся в ту школу, в ту реальность — всё разрушится. Всё, что она успела собрать внутри себя за эту короткую, но живую неделю.
Булат писал каждый день. Утром: «Доброе утро, моя хрупкая душа», днём: «Что ела?», вечером: «Засыпай спокойно. Я рядом». Она отвечала, коротко, но честно. Иногда просто стикером, иногда — стихами, которые снова начала писать в старом блокноте. А иногда — фотографией: её ладонь с надписью чёрной ручкой "Живу".
---
В четверг она снова увиделась с Владой. Они встретились в парке, на лавке под растрескавшейся сосной. Влада притащила мороженое, рассыпала орешки на скамейку, кормила голубей.
— Ты будто стала мягче, — заметила она, глядя на Виту. — Раньше в тебе был лёд. Сейчас — вата. Тёплая.
— Это Булат, — тихо ответила Вита, смотря в небо.
— Это ты. Просто он дал тебе время разморозиться.
Вита опустила голову. Да, может, и правда. Может, дело не только в нём. Может, внутри неё что-то само начало прорастать.
---
Вечером, лежа в кровати, Вита долго смотрела в потолок. Телефон лежал рядом, как якорь. Внутри — пустота и надежда одновременно. Как всегда, перед сном, пришло сообщение от Булата:
"Когда вернёшься ко мне?"
Она долго не отвечала. Потом написала:
"Скоро. Август же. Время возвращаться."
"Куда?" — пришёл ответ.
"К себе. К тебе. К жизни."
Он прислал голосовое. Тихое, тёплое.
— Я тебя жду. Не потому что скучаю. А потому что без тебя всё — не то. Ты — часть моего «нормально».
Она впервые за неделю заснула без тревоги. Пусть завтра будет жарко, пусть скоро школа — но она знала: у неё есть куда бежать. Есть кто-то, кто будет держать её, если всё снова станет плохо.
И даже август казался не таким страшным.
______________________________________
Август тянулся вязко и тяжело, как мёд в стакане с чаем. Солнце всё ещё жгло по-летнему, но по вечерам в воздухе витало что-то другое — будто в небе кто-то насыпал тишины. Вита всё чаще сидела с мамой на кухне, молчала, писала в блокнот какие-то строчки, подрезала себе кончики волос — и думала. Много думала.
Что дальше?
В школу возвращаться не хотелось. Не из страха — из внутренней завершённости. Как будто с тем июнем, с той болью, с тем последним звонком, что пронёсся мимо неё, — что-то внутри оборвалось. И было уже не восстановить.
В один из вечеров, когда небо полыхало огненным закатом, она позвонила Булату. Он ответил с улыбкой в голосе:
— Привет, моя тишина.
— Я решила, — сказала она сразу, не дожидаясь, пока голос дрогнет. — Я ухожу. После девятого. Буду учиться на парикмахера.
Он помолчал. Не из-за того, что не понял — он понял. Просто это был выбор. Её выбор. А он умел слушать.
— Значит, теперь ты будешь самая красивая с ножницами, — сказал он тихо. — Я горжусь.
Она чуть улыбнулась, вытирая ладонью щёку.
— А ты?
— А я останусь. До одиннадцатого. Не потому что хочу, а потому что так надо. Но ты — ты правильно делаешь. Ты себе важнее.
Вита молчала. Он знал, как много для неё значили эти слова. Ты себе важнее.
---
Они снова увиделись в последние числа августа. Город уже начал замирать в предшкольной тревоге, но им было всё равно. Они шли по улице, держась за руки, с мороженым в другой. Булат рассказывал какую-то глупую историю про то, как Влада попыталась покрасить ему волосы маркером на стриме, а она смеялась, запрокидывая голову.
Он смотрел на неё — и будто в первый раз. Вита изменилась. Не резко. Не внешне. А где-то в глубине. Она всё ещё была хрупкой, тихой, с этими своими карими глазами, в которых отражалось небо. Но теперь в ней была сдержанная сила. Она держала себя. Не цеплялась, не дрожала — просто была.
— Помнишь, как ты мне сказала в первый день в школе: «Я — никто»?
Она кивнула, чуть склонив голову.
— Ты была неправа, — сказал он. — Ты — ты весь мой мир.
Они остановились у какого-то заброшенного двора. Воздух стоял густой, как перед грозой, и птицы замолчали. Булат убрал мороженое в сторону, подошёл ближе, обхватил её ладонями за лицо.
— Можно? — спросил он, почти беззвучно.
Она только кивнула.
И это не был чмок. Не был жестом по привычке. Это был настоящий поцелуй — медленный, осторожный, но сильный. Словно он говорил ей, без слов: я здесь, я живой, я с тобой. Она ответила так же. Не руками, не губами — собой. Всей этой новой, рождающейся собой.
Когда они отстранились, она посмотрела в его глаза и прошептала:
— Всё-таки люблю тебя, Булатик.
Он улыбнулся, чуть покачал головой.
— Ты — мой человек, Витка. Навсегда.
______________________________________
тгк!!