Часть 30
9 января, 1999
— И что теперь? Ты теперь здесь, блять, живёшь?
Гермиона отвлекается от своего эссе по Зельеварению. Пэнси лежит на своей привычной кушетке, огонь камина отсвечивает ярко-оранжевым светом её недовольное лицо, поджатые губы. Она в очередной модной ночной рубашке с кружевной отделкой, её волосы затянуты в тугой пучок.
— Привет, Пэнси, — она снова опускает взгляд. Пытается вспомнить, на чём остановилась.
— Я задала тебе вопрос.
Гермиона пожимает плечом. Не знает, что ещё добавить.
— Большинство из вас, кажется, не против.
В течение последней недели она делала уроки и проводила большую часть свободного времени в Слизерин и возвращалась в Гриффиндор только на ночь. Она не может сфокусироваться, когда они все смотрят — шепчутся. Не может ни о чём думать, когда находится в одной комнате с Роном и Гарри, но чувствует, что они бесконечно далеки от неё.
Нотт и Забини, кажется, веселятся каждый раз, когда отвечают на её контрольный стук. Кто-нибудь из них всегда впускает её, и она просто сидит с ними в гостиной — учится, читает, практикует заклинания.
Когда отвечает Драко, всё становится сложнее.
Она не разговаривала с ним с того самого утра — с того взгляда за завтраком. Не уверена насчёт того, как ей стоит вести себя с ним.
Но он пускает её, и они тоже сидят вместе в гостиной. Обмениваются сложными взглядами каждый раз, когда один из них замечает, что другой смотрит на него.
Её великий жест — жест, который в действительности оказался просто ужасным — оказал... странное влияние на их взаимоотношения. Она доказала то, что он хотел. Доказала, что ей не стыдно. И она носит подвеску каждый день.
Но они не стали чем-то. Не стали парой.
Их даже сложно назвать любовниками.
На самом деле, кажется, что этот её жест в большей степени покорил Слизерин в целом, чем конкретно Драко. Нотт и Забини относятся к ней свободнее. Даже люди, которых она видит редко, такие как Пьюси и Булстроуд, как будто чувствуют себя комфортно рядом с ней. Они перестали недовольно коситься на неё. Словно поняли, что она сдалась. Поняли, что она сделала с собой.
Но Драко... Драко, кажется, проверяет её.
Ждёт, пока она вернётся в Гриффиндор в слезах. Ждёт, пока она начнёт притворяться, что ничего из этого не хотела.
Возможно, он не понимает перманентность этого. Перманентность того момента, когда его губы коснулись её, увековеченного в чёрно-белой печати.
— Я против, — огрызается Пэнси, и Гермиона отвлекается от своих размышлений. Снова смотрит на неё, внимательно изучает её взглядом.
— Почему?
И ей действительно, действительно любопытно.
Пэнси Паркинсон — это загадка. Ещё несколько недель назад Гермиона думала, что знает о ней всё. Она думала, что в Пэнси не было ничего, кроме горькой смеси из предубеждений на тему крови, соперничества между факультетами и общей зависти, спрятанной под невозможно симпатичной маской. Думала, что она все эти годы висела на Драко только ради статуса и возможного наследства, как говорил он сам.
Но теперь она не так уверена. В прошлый раз, задав этот вопрос, она точно не получила настоящий ответ.
Потому что Пэнси Паркинсон, кажется, ненавидит её так сильно, что ведёт себя практически как если бы боялась её.
Вот как сейчас, когда она ёрзает на кушетке, бормоча:
— Что значит почему? — и её лицо краснеет, а ноздри раздуваются.
— Как я сказала, — отвечает Гермиона, стараясь звучать равнодушно. Спокойно. — Конкретно мы с тобой никогда не ссорились. А моя кровь? — она откладывает своё эссе. Немного подаётся вперёд, чтобы получше взглянуть на Пэнси; её тёмные глаза кажутся бездонными. — я сомневаюсь, что дело в этом.
Эти глаза тут же широко распахиваются, а затем Пэнси тоже подаётся вперёд. Выплёвывает:
— Ты отправила моих родителей в Азкабан.
— Ты знаешь, что это не так. Не я. Не лично я, — Гермиона чувствует, как её руки сжимаются в кулаки. Старается звучать всё так же спокойно. — они просто оказались не на той стороне.
— Иди нахуй, ты грязная, мелкая... — её резкий голос разносится эхом по пустой гостиной, но Гермиона обрывает её, прежде чем она успевает закончить.
Спрашивает то, что она действительно хотела узнать всё это время.
— Ты влюблена в Драко?
Пэнси давится словом "грязнокровка", что кажется почти поэтичным. По артериям Гермионы разливается какая-то глупая радость, которая, впрочем, растворяется, когда она видит, как Пэнси становится очень, очень бледной.
— Что? — сдавленно спрашивает она.
— Ты влюблена в него? По-настоящему, действительно влюблена в него? — теперь она уже не может остановиться. Должна выяснить всё до конца. — я долго думала, что это не так, но теперь я понимаю, что, возможно, была неправа. Это единственная причина, которая приходит мне в голову — почему ты ненавидишь меня так сильно.
Пэнси застывает, совершенно ошарашенная, кажется, практически на целую минуту, её идеально симметричное лицо становится совершенно пустым.
Затем выражение её лица меняется, и она фыркает, откидываясь назад — делает это так неожиданно, что пугает Гермиону.
— Ты же, блять, лучшая ведьма нашего курса. Я думала, ты окажешься более креативной.
Из уст Пэнси это звучит почти как комплимент.
Но она не может толком на этом сфокусироваться, потому что Пэнси — она сказала нет. Она сказала нет, и теперь Гермиона запуталась.
А она терпеть не может это чувство.
— Нет? — выдыхает она, нахмурившись так сильно, что от этого может заболеть голова.
Пэнси снова фыркает и устраивается на кушетке поудобнее, вытягивая длинные голые ноги и скрещивая лодыжки.
— Нет, дурочка. Не-а.
— Тогда почему—
— Я ненавижу тебя, потому что я точно знаю, как легко тебе было бы разрушить их жизнь. — она обводит широким жестом всю гостиную Слизерин. — мои друзья. За эти восемь лет они стали моей семьёй. Я ненавижу тебя, потому что ты пробралась к нам, и они достаточно глупы, чтобы доверять тебе, но я вижу тебя насквозь. И я знаю. Я знаю. Один неверный шаг от любого из них, и ты используешь этот ебучий золотой пьедестал, на который волшебное общество вознесло тебя после войны, чтобы уничтожить их.
Гермиона обдумывает это секунд десять.
А затем качает головой.
— Нет.
— Извини, блять, что?
— Нет. Опять же, я просто не верю тебе. Может, пару месяцев назад это имело бы смысл. Но ты видела, как я смотрю на Драко. И ты видела, как на меня теперь смотрят студенты моего факультета. — она уверена, что права, хотя и не понимает, почему. — ты врёшь. Это что-то большее.
— Иди нахуй.
— Ты влюблена в него, — говорит она снова — словно констатируя факт, и Пэнси стискивает зубы.
— Иди нахуй.
— Так вот оно что. Ты влюблена в него.
— Заткнись нахуй, грязнокровка! — она поднимается из своего удобного положения, снова наклоняется вперёд, её лицо покраснело.
— Просто признай это.
— Заткнись! Заткнись!
— Скажи это. Скажи, что ты любишь его—
— Заткнись нахуй!
— Ты почувствуешь себя лучше, когда сделаешь это—
— Клянусь Мерлином, я—
— Скажи это!
— Иди нахуй!
— Скажи это!
— Я ЛЮБЛЮ ЕГО! — кричит Пэнси; она взмахивает рукой, проходясь по поверхности чёрного мраморного стола, смахивая с него хрустальные бокалы. Разбивая их на тысячи крошечных осколков.
Гермиона прислоняется к спинке дивана. Тихо выдыхает, стараясь успокоиться.
Гостиная погружается в мёртвую тишину. Сейчас половина двенадцатого. Она задумывается о том, не разбудили ли они кого-нибудь.
Пэнси дрожащими руками поправляет свой пучок, разглаживает прядки, которые выбились из причёски во время её яростной вспышки. Почти изящно откидывается назад, складывает руки на коленях, словно это не она тут только что кричала.
— Мне жаль, — неожиданно для себя говорит Гермиона. — мне жаль, что ты любишь его. Но я рада, что узнала правду.
Пэнси невесело усмехается.
Так натянуто и, очевидно, едва сдерживая слёзы.
— Ты ничего не знаешь, — говорит она, посмеиваясь, шмыгает носом и осторожно проводя пальцами по нижнему веку. Стирая всё лишнее. — это не он.
Гермиона удивлённо моргает.
— Я не люблю Драко.
И её растерянный мозг спешит собрать воедино новую информацию, перемешивая и расшифровывая прошлые мысли, превращая известное в неизвестное. Неизвестное в известное. Воспоминания о её первой ночи в этой гостиной вспыхивают у неё в голове.
— Я не люблю Драко, — снова говорит Пэнси, сдержанно вытирая новые слёзы. — я люблю—
— Тео, — заканчивает за неё Гермиона.
И неожиданно всё это почти, почти обретает смысл.
Пэнси медленно выдыхает через нос, плотно сжимает губы.
— Тео, — наконец выдавливает она. Наконец подтверждает
И Гермиона осознаёт, насколько это на самом деле было очевидно. Взгляды, которые она бросает на него. То, как она сидела здесь той ночью, с Ноттом и Забини. Ужас на её лице, когда она услышала о Ромильде Вейн, которую, кстати, на следующий день кто-то проклял.
Даже в том, как Пэнси висела на шее Драко, есть определённый смысл.
Гермиона провела слишком много ночей в своей спальне, слушая, как Парвати рассказывает о том, как заставить парней ревновать — о том, что это единственный верный способ привлечь их внимание. Тогда она думала, что это полная ерунда — и сейчас так думает, но Пэнси явно придерживалась другого мнения.
И всё это — всё это обретает смысл.
Но...
— Тео не имеет ко мне никакого отношения, — говорит она.
И вот тогда лицо Пэнси в рекордные сроки принимает разъярённое выражение.
— Ну конечно, Грейнджер. Не строй из себя идиотку. Он Опорный Драко. Они практически срослись друг с другом. А ты уже успела дважды отправить Драко в Больничное Крыло. Почти отправила его в Азкабан.
Она встаёт. Нависает над Гермионой.
— Но если ты как-нибудь — хоть как-нибудь навредишь Тео, я убью тебя. Ты меня поняла?
Гермионы хватает только на то, чтобы смотреть на неё.
— Я убью тебя.
И вот сейчас она точно не врёт.
10 января, 1999
Она читает два письма.
Решает, что больше не может это откладывать, и выбирает те два, которые, как ей кажется, читать будет больнее всего, чтобы сразу покончить с этим.
Письма Гарри и Рона.
Письмо Рона оказывается всего лишь набором разъярённых, неразборчивых каракулей, и ей удаётся разобрать только несколько слов. А именно, "блять", и "как ты смеешь", и выделенное ярче остальных "почему?"
Письмо Гарри читать больнее.
Гермиона,
Это не похоже на тебя.
Я не знаю, что случилось или что Малфой заставил тебя думать о нём, но ты должна понимать, что он тебе не подходит — и дело не только в Роне.
Малфой не очень хороший человек, Гермиона.
Я видел вещи, которые ты не видела.
Это опасно. Ты должна остановиться, пока это не зашло слишком далеко.
Напиши мне. Пожалуйста.
Гарри
Она мучительно прищуривает глаза, сдерживая слёзы — так и сидит, скрестив ноги, на своей кровати. Занавески опущены — теперь они всегда опущены. И почерк Гарри смазывается, когда слёзы, которые ей не удаётся удержать, капают на чернила.
Она не знает, чего она ожидала — на что надеялась, особенно после той встречи в Большом Зале.
Наверное, на какую-то долю понимания. Хоть на какую-то.
Она грубо вытирает щёки и вытаскивает из своей тумбочки чистый лист пергамента. Прочищает горло и пишет им обоим.
Она пишет только одно предложение.
Пожалуйста, поймите: это не что-то, что я могла выбрать.
И она направляется к спальне мальчиков, пропихивает свёрнутый пергамент под дверью. Очень надеется на то, что они попробуют — хотя бы попробуют — понять её.
Она ненавидит надежду, на самом деле.
Надежда её погубит.
11 января, 1999
Они продолжают поглядывать на неё, но ей кажется — она надеется — что не с такой яростью, как обычно.
Сегодня она специально села рядом с Пэнси, чтобы оказаться лицом к столу Гриффиндор, пусть это заставляет её столкнуться с тяжёлым облаком парфюма и её очевидным презрением.
С той ночи Гермиона относится к ней спокойнее.
Чувствует, что теперь она знает хоть что-то о том, что делает Пэнси Пэнси. И теперь Гермиона намного лучше видит, как её глаза следуют за Ноттом. Везде. Как лучи прожекторов на сцене.
Это странно, просто удивительно, что раньше она никогда этого не замечала.
Но сейчас Гарри и Рон захватили всё её внимание. Они прочитали её записку, и она думает, что, может быть — может быть — возможно, они захотят поговорить с ней.
Почти незаметные взгляды Джинни и неясные кивки дают понять, что она права.
И когда они поднимаются и выходят из Зала, чтобы отправиться на занятия, она почти чувствует воодушевление.
Прогресс, пусть и бесконечно малый, всё ещё есть прогресс.
Но она не хочет испытывать свою удачу.
Вечером она, как обычно, возвращается в Слизерин, боясь, что если она отправится в Гриффиндор сейчас, то разрушит то хрупкое состояние нейтралитета, в котором они находятся.
Она стучит.
Интересно, дадут ли ей когда-нибудь пароль — и будет ли это считаться чем-то хорошим, если да.
Она должным образом подготовлена к привычному пламенному взгляду Пэнси или насмешливой ухмылке Нотта, но это оказывается одним из тех редких случаев, когда отвечает Драко.
— Грейнджер, — выдыхает он.
Она осознаёт, что он называет её Гермионой, только когда они — когда он...
Она вспыхивает. Пытается скрыть это, почёсывая свою щёку.
— Малфой, — отвечает она, чтобы было честно.
А затем она тратит ещё одну бессмысленную минуту, пытаясь подготовиться к очередному напряжённому сеансу совместного сидения у камина, прежде чем он удивляет её снова.
— Мне нужно закончить проект по Астрономии, — говорит он, аккуратно обходя её — и действительно, она видит свиток пергамента в его руке. Перо в другой.
— О, — тупо выдыхает она, провожая его взглядом. Глядя как он направляется прочь по коридору. — верно, — и она чувствует, как в её груди поднимается это до смешного жалкое чувство, которое она отказывается называть унижением.
Он почти исчезает за углом, и она уже почти решает провести следующие несколько часов, блуждая по школьным коридорам, когда он бросает через плечо:
— Тебе нужно приглашение?
Она резко выдыхает.
Её плечи немного расслабляются.
Она следует за ним.
— Разве его не нужно было сдать тысячу лет назад? — спрашивает она, наблюдая за тем, как Драко лениво намечает Малого Пса, придерживая телескоп одной рукой. — ещё до каникул?
Он издаёт низкий гортанный звук — кивает.
— Завтра последний день, когда его можно сдать за частичный балл.
Она обнимает свои колени, подтягивает их ближе к груди. Смотрит в сторону, мимо перил, возле которых сидит.
Это великолепная ночь.
Небо безоблачное, выразительно чёрное; звёзды блестят на нём, словно светящиеся веснушки. Иногда её обдаёт холодным ветерком, просачивающимся сквозь согревающие чары Драко. Это приятный контраст.
Она пытается не испортить настроение мыслями о Дамблдоре.
Впрочем, она не может не задуматься о том, как Драко чувствует себя здесь.
Но говорит:
— Я думала, у тебя всё было в порядке с учёбой, — просто чтобы отвлечься.
Драко отвлекается от телескопа, вопросительно приподнимает бровь.
— Осуждаешь?
Она старается не дать своим глазам задержаться на довольно гипнотическом 'V', созданном двумя верхними пуговицами его рубашки. Пожимает плечами.
— Просто делюсь мыслями.
Он снова вскидывает брови, затем ещё раз смотрит в телескоп, делает какую-то короткую пометку в своей схеме. А потом скручивает пергамент. Отбрасывает его в сторону вместе с пером; она сомневается, что чернила успели бы высохнуть так быстро.
Затем он приближается к ней, и когда их разделяет всего пара футов, он полностью скрывается в тени, слабый свет факелов башни не дотягивается до него. Он останавливается, когда носки его ботинок утыкаются в её. Нависает над ней.
Она смотрит на его тёмное лицо, не в силах погасить неясный огонёк, разгорающийся внизу её живота.
Он тянется к ней. Цепляет кончик её галстука, наматывает его на руку.
— Да, знаешь, я как-то... — он дёргает, и она резко отпускает свои колени, с трудом отталкивается от земли, когда он тянет её вверх. — отвлёкся.
Он не отпускает её галстук, даже когда толкает её спиной к каменной колонне возле перил. Крепче наматывает его вокруг своих костяшек, чтобы притянуть её к себе — так, чтобы её грудь прижалась к его.
Её дыхание сбивается.
Его свободная рука проскальзывает по её плечу. Сползает к её затылку, чтобы зарыться в её кудри. И затем он крепко, крепко сжимает пальцы, так, как ей теперь нравится — почти до боли, натягивая её пряди.
Она издаёт тихий звук, который сама не смогла бы описать, когда его подбородок соскальзывает в ямку между её шеей и ключицей — подходит так точно, как недостающий кусочек паззла.
— Это уважительная причина? — шепчет он ей на ухо, и она невольно подаётся ближе. Её нервные окончания звенят, оголённые.
Прошло слишком много дней с тех пор, как он в последний раз касался её.
Он тихо смеётся над тем, как отзывается её тело, и глубокая вибрация его смеха заставляет её вздрогнуть.
— Ну? — спрашивает он, проскальзывая языком по её ушной раковине, а затем проходясь по маленькому хрящику. — подойдёт?
Она шумно выдыхает, невольно прижимая ладони к его груди. Цепляясь за него. Сминая ткань, отчаянно пытаясь добраться до кожи, что под ней.
— Да, — выдыхает она, потому что он отпустил её галстук и его пальцы соскользнули ниже, чтобы поиграть с подолом её юбки.
— Мм, — мычит он, обсасывая мочку её уха. Эта пульсация в её животе удваивается. Утраивается. Она вдруг ощущает внутри прежде не знакомую ей ноющую пустоту. Догадывается о том, как от неё избавиться.
Её руки, всё ещё работающие почти автоматически, находят пряжку его ремня.
— Кажется, ты чего-то хочешь, Грейнджер, — говорит он. Издевается.
Она дёргает его за пряжку, и их бёдра сталкиваются. Насмешка в его голосе уступает место низкому стону, и она закусывает губу, когда он прижимается к её бедру сквозь юбку.
— Чего ты хочешь? — выдыхает он.
Ей удаётся расстегнуть его пряжку — она вырывает его ремень, слышит, как он ударяется о каменный пол, когда она отбрасывает его в сторону.
Он резко выдыхает, обжигая жарким воздухом её ухо. Эффект домино, который заставляет её снова вздрогнуть, а затем потереться о него бёдрами.
Он с силой толкает её к стене, забирает всю её силу, её влияние, и уже сам грубо трётся о неё. Заставляет её всхлипнуть.
— Чего ты хочешь? — снова спрашивает он, отстраняясь, чтобы посмотреть ей в глаза. Он цепляет её подбородок, с силой сжимает его, заставляя её задрать голову. — скажи мне, чего ты хочешь.
Она чувствует прилив храбрости. Скорее всего, дело в этой жажде между её бёдер. Позволяет своей ладони накрыть его пах.
— Это, — выдыхает она.
Её награда — яркая вспышка в его глазах. То, как он улыбается, опасно — хищно.
— Это? — повторяет он, крепче сжимая её подбородок, подаваясь ближе — так близко, но всё ещё недостаточно. Едва касается её губ своими, поводя бёдрами.
— Тебя, — поправляется она, вздыхая и прикусывая его губу. Пытается вырваться из его хватки, чтобы нормально поцеловать его.
Он вскидывает брови и прижимается своим носом к её.
— Меня?
— Да, — шепчет она; стонет, когда он ослабляет хватку на ее подбородке. Позволяет ей открыть рот, проскальзывает своим языком вдоль её, влажно — грязно. Её колени дрожат.
— Да? — он говорит ей в губы, его руки находят её бедра. Крепко прижимают её к нему. — что ты хочешь, чтобы я сделал? — но, кажется, он прекрасно знает сам, судя по тому, как его пальцы сжимают её оголённые бедра. Он заставляет её развести ноги, и она сбивается на приглушённый стон.
— Пожалуйста.
— М-м... нет, Гермиона, — он качает головой, целует её, и пальцы её ног поджимаются при звуке её имени на его губах. — я хочу, чтобы ты сказала мне. Чтобы ты сказала, что я должен с тобой сделать. Я хочу слышать.
Он ещё раз грязно проходится своим языком по её, слюна капает с их подбородков. Она просто хочет больше. Больше, больше, как можно больше.
— Я хочу услышать, как это звучит в твоём исполнении.
Её щёки горят, и она не думает, что сможет это сказать, но его рука соскальзывает на внутреннюю сторону её бедра. Проходится между её ног и даёт ей почувствовать, каково будет снять всё это напряжение.
— Я...я хочу...
— Ну давай, Грейнджер, — рычит он, проскальзывая по ней пальцем. — будь храброй.
Она вздыхает. Касается своим носом его, закрывая глаза. Её голос звучит хрипло и незнакомо. Словно это вообще не она.
— Я не буду это говорить.
И она гордится собой. Гордится тем, что может сопротивляться, даже если очень слабо. Гордится тем, что не даёт ему всё, что он хочет.
Он громко стонет, ловит губами её язык.
— Конечно, ты не будешь, — и она чувствует, как его пальцы сжимают её бельё. — потому что, когда ты вообще не была такой... — он дёргает, — ...блять... — рвёт его, — ...сложной?
Ткань деформируется. Обжигает болью её бедра, когда щёлкает по ним, и падает.
— Подойди сюда. Раздвинь ноги, — командует он, и яркая волна предвкушения накрывает её. Она осознаёт, что он не собирается снимать ни свою рубашку, ни её юбку.
Это что-то из тех грязных фантазий, о которых она обычно не позволяла себе задумываться.
Она делает как он говорит, скорее инстинктивно, чем намеренно, обвивает руки вокруг его шеи, когда раздвигает бедра, обхватывает ногами его талию. Он прижимает её спиной к колонне, и она думает, что ей нравится такое положение. Нравится быть немного выше него — смотреть на него сверху-вниз, прижимаясь губами к его острой скуле. Её дыхание колышет светлые пряди у него на лбу.
Розовое сияние контрацептивного заклинания окрашивает обратную сторону её век. Она пытается унять дрожь в предплечьях — знает, что он это чувствует.
— Сделай глубокий вдох, — бормочет он.
Нервный смешок вырывается из её горла.
— Ты говоришь как хирург.
— Да, ну — ты ещё не делала это так. Если, конечно, ты не солгала мне о том, что ты девственница.
Она снова смеётся, её дыхание совершенно сбилось. Он больше её не предупреждает.
И вдруг он входит.
Она охает. Ударяется затылком о каменную стену, не чувствует боли — не почувствует до завтра. Потому что он был прав. Так, так прав. Это совсем по-другому. Этот угол. Глубина. Это всё меняет.
Это больно.
Но это также моментально утоляет жажду, вызванную этой ужасной пустотой. То, что нужно. Словно идеально выписанное лекарство. И звук, который он издаёт — то, как его голова опускается на её плечо... это заставляет боль раствориться.
— Блять, — шипит он.
— Пожалуйста, — шепчет она, потому что он не двигается. Не заботится об этом зуде между её ног. Эта низкая пульсация глубоко внутри неё всё ещё требует внимания.
Его руки дрожат. Они проскальзывают по оголённой коже её талии, забираются под ткань её рубашки, чтобы схватиться.
И медленно — слишком медленно — он начинает двигать её. Начинает направлять её бёдра, приглашая его, выгоняя его — снова и снова.
Она издаёт какой-то нелепый звук. Может быть, это было какое-то слово. Или нет. Она не знает. Всё, что она чувствует — это давление. Жестокое давление на ту точку, в которую он, кажется, попадает каждый раз.
Это чувство заставляет её напрячься. Она автоматически сжимает какую-то группу мышц, и что бы это ни было, это выводит его на яркую реакцию. Заставляет его дёрнуться, сорваться на стон и прижать её крепче к каменной стене, чтобы сменить ритм. Ускориться. Начать толкаться глубже. Сильнее.
Она вздыхает. Поднимает руку, чтобы запутаться пальцами в его волосах, и почти одновременно его рука оставляет её талию, чтобы скользнуть по её бедру. Сжимает его и поднимает выше, вбиваясь ещё глубже.
И его зубы сжимаются на её горле — её ногти царапают кожу его головы — их разрозненные стоны разносятся по башне — и она чувствует, как разрастается внутри неё это давление, как оно расходится — и он не останавливается, не замедляется — и она подталкивает его, подталкивает его — говорит вещи, которые никогда не собиралась говорить — никогда не говорила — пожалуйста и не останавливайся и вот так, да, пожалуйста, да, вот так — и он слушает, он невероятен — и его язык скользит по её коже, и она так —
Что-то громко ударяется о пол. Тяжёлый — глубокий стук, как будто книги. Они оба вздрагивают. Ритм Драко резко обрывается. Она охает. И его зубы отпускают её, чтобы она смогла повернуть голову.
Она не может понять это.
Не может.
Не может осознать, что это Рон.
Это Рон.
Стоит у лестницы. Его сумка с книгами на полу, его рот распахнут, и его глаза — они огромные и испуганные, в них отвращение, неверие и так много всего — слишком, блять, много всего сразу.
Они замирают. Все трое.
Нет никакого мыслимого способа скрыть, что именно они делали, но она всё равно рассеянно задаётся вопросом о том, возможно ли это. Может ли она придумать какое-то оправдание, какую-то ложь.
— Рон... — выдыхает она; её голос звучит прерывисто, хрипло.
Он не поднимает свою сумку. Просто шумно выдыхает, ещё раз оглядывая их. И затем он уходит вниз по лестнице. Так же быстро, как пришёл. Быстрее.
Их накрывает мучительная, оглушающая, невозможная тишина.
Драко выходит из неё — это странное ощущение, которое не соответствует ничему из того, что она чувствует. Он опускает её. Держит её, пока не чувствует, что она может стоять сама.
Она не отрывает глаза от лестницы.
— Боже мой, — шепчет она, и в её голосе нет ничего. Просто воздух.
Что-то пульсирует у неё в груди, и она заставляет себя отвести взгляд — посмотреть на Драко, надеясь, что у него найдется какой-нибудь совет. Какой-то план. Хоть что-нибудь.
Но то, что она видит, вызывает у неё тошноту.
Заставляет её почувствовать себя отвратительно.
Она с ужасом оглядывает его равнодушные глаза, каменное выражение его лица. Не может понять. Не может понять. Не может дышать.
— Ты знал.