Часть 28
3 января, 1998
Дневник,
Ну, оказывается, что Золотое Трио — это не так уж и здорово.
Золото дураков, вот и всё — учитывая то, как легко две его трети кинули третью.
Впрочем, я не чувствую себя виноватым. В основном виновата Грейнджер.
Она нерешительна и импульсивна.
Мне кажется, всё прошло бы гораздо лучше, если бы она сказала им пораньше. Я не сомневаюсь, что они бы прокляли меня при первой возможности, но зато у них не получилось бы так легко разыграть эту карту с предательством.
А затем, когда она наконец, блять, собралась, то решила, что лучшим вариантом будет ёбаная Рита Скитер.
Не пойми меня неправильно, я люблю шокировать — и я бы соврал, если бы сказал, что мне это не понравилось. Но это было глупо и импульсивно, как и всё, что делает Грейнджер.
Но нет, она не глупа.
Про неё многое можно сказать, но она не глупа.
Мать не писала, что кажется мне странным. Но, опять же, они могли ограничить ей доступ к Пророку.
Нет, всё, что я получил, это сова от моего адвоката, сообщившего мне, что это, возможно, очень полезно для моего имиджа.
Хах. Отлично, Эттлбуш. Если бы ты только видел, как теперь на меня смотрят гриффиндорцы.
Драко
3 января, 1998
Она снова не готова, хотя это второй раз, когда она стучится в гостиную Слизерин.
Она не думает. Ни о чём, кроме последних слов Рона.
"Ты ничто."
Так что никто, кроме неё, не виноват в том, что из-за стены появляется Пэнси Паркинсон, потому что любой человек, находящийся в здравом уме, осознавал бы, что так могло получиться.
Она одета в изысканное чёрное неглиже и, как ни странно, пару пушистых зелёных тапочек. Её иссиня-чёрные волосы стянуты в пучок, и что-то блестит на её лице — скорее всего, антивозрастное зелье.
Гермиона невольно думает о том, какая она на самом деле красивая, пока Пэнси не морщится при виде неё.
— Что ты хочешь? — шипит она.
Что она может ответить? Она сама не знает. Она вообще больше ничего не знает.
Поэтому она просто стоит как дура, заплаканная и растрёпанная, и смотрит на эту девушку. На девушку, которая так сильно отличается от неё, как это только возможно. На свою полную противоположность. Смотрит на неё и задыхается, всхлипывая.
Она давно не чувствовала себя такой жалкой. Может быть, вообще никогда.
Но всё это накрывает её с головой. Все эти недовольные взгляды в сочетании со взглядом Драко — молчание Гарри, отсутствие Джинни. Холодный, тяжёлый запах поместья Малфой. Зуд её шрама.
Она чувствует себя как котёл, оставленный на пламени, брошенный слишком надолго. И олово, наконец, плавится. Она закипает.
Здесь, перед Пэнси Паркинсон в её ночной рубашке.
Если это недостаточно плохо, то вскоре она плачет и перед Теодором Ноттом.
Он появляется рядом с Пэнси, принося с собой лёгкий запах огневиски, равнодушно оглядывает её.
— Я говорил, что это будет Грейнджер, — говорит он. — она единственная стучится.
Она чувствует себя отвратительно. Кажется себе полным посмешищем.
— У неё припадок? — спрашивает Пэнси.
Её колени подкашиваются. Всё становится только хуже. Так плохо, что хуже уже некуда. Слишком плохо. Она соскальзывает вниз вдоль каменной стены, сильно ударяясь коленями, но эта боль — ничто по сравнению с пульсацией в её груди.
Шум крови в её ушах заглушает голос Нотта.
— Возможно, — говорит он. А потом она вдруг чувствует на себе чужие руки. — так, Грейнджер. Поднимаемся, — бормочет он, поднимая её обратно на ноги.
— Тео, нет, — огрызается Пэнси.
— Ты знаешь, что они сделают нас виноватыми, если найдут её, бьющуюся в конвульсиях, в нашем коридоре.
Гермиона наваливается на него. Она не может думать. Не может ничего увидеть сквозь слёзы. Не может дышать.
— Мы никогда не пускали гриффиндорцев, — спорит Пэнси. — И она грязнокровка. Это ужасное решение.
Нотт её не слушает. Это становится ясно, когда Гермиона чувствует, как её проводят сквозь мутную, едва ощутимую ложную стену.
— Она истечёт кровью на нашем ковре, — слабо протестует Пэнси.
Неясные оттенки проносятся перед её заплаканными глазами. Глубокий изумрудный, чёрный, оранжевое сияние камина. И даже сейчас, в своём дрожащем, бессвязном состоянии, она злится на себя за то, что не может разглядеть всё получше.
Она хотела увидеть это целую вечность.
— Так, вот сюда — да, отпускай, Грейнджер. Отпусти меня. Вниз. Я сейчас тебя посажу, — Нотт изо всех сил пытается усадить её на чёрный кожаный диван; её мышцы сейчас похожи на желатин, и диван будто поглощает её. Проглатывает.
— Какого чёрта с ней происходит? — Пэнси движется где-то на краю её поля зрения. Просто проблеск чёрного кружева.
— Думаю, паническая атака, — говорит Нотт.
Гермиона заставляет себя яростно сфокусироваться на дрожи своих пальцев. Использует этот фокус, чтобы остановить их — заставить их успокоиться. И медленно, мучительно медленно начинает приходить в себя.
Достаточно для того, чтобы спросить едва слышным шёпотом:
— Где Драко?
Пэнси фыркает откуда-то слева, и Гермиона поворачивается к ней. Медленно фокусируется на ней, когда слёзы заканчиваются. Она улеглась среди подушек на тёмно-зелёной бархатной кушетке. Выглядит почти как картина.
— Пошёл плавать, — отвечает Нотт из-за её спины. Вскоре он обходит диван — протягивает ей чёрный хрустальный кубок.
Идиотка, думает она.
Почему она не пошла к озеру? Почему даже на секунду не задумалась о привычках Драко, чтобы понять, где его можно найти?
Почему она забросила себя в эту ситуацию без особых на то причин?
Она смотрит в кубок, запутанная в собственных эмоциях — растерянная и злая одновременно. Огневиски смотрит на неё в ответ, и впервые в жизни она находит его невероятно привлекательным.
Она делает щедрый глоток. Морщится, когда обжигается. Остро.
— Да, это вернёт тебя к жизни, — Нотт падает на соседний диван.
Он очень... дружелюбен. Уже несколько недель как. Она не знает, почему. Не хочет сейчас об этом думать.
— Спасибо, — бормочет она, уже поднимая кубок к губам для второго глотка.
— Ты не можешь остаться, — слова Пэнси разрезают воздух. — надеюсь, ты это знаешь.
Гермиона снова переводит на неё взгляд, её щёки горят. Её удручает каждая секунда последних пятнадцати минут.
— Я знаю, — говорит она.
Ритм её сердцебиения медленно возвращается к норме. Засохшие слёзы липнут к её щекам, и кожа кажется тугой. Опухшей. Кубок всё ещё немного дрожит в её руке. Но третий глоток достаточно ободряет её для того, чтобы она смогла сесть ровнее и осмотреться.
Гарри и Рон говорили, что гостиная Слизерин тёмная и жуткая. Сказали, что там было холодно и пахло сыростью. Ни света, ни тепла. Никакого комфорта.
Но теперь она думает, что они видели только то, что хотели увидеть. Что ожидали увидеть. И она выталкивает их из головы, мысли о них слишком болезненные.
Она рассматривает каждый дюйм.
Большие окна с алмазными стёклами окружают каменные стены, освещаемые спокойным сине-зелёным сиянием Чёрного Озера. То и дело мимо проплывают тёмные силуэты. Рыбы. Русалки. Рядом с окнами висят нежно пылающие факелы, каждый из которых освещает какой-то портрет.
Мерлин в своих царственных одеждах возвышается над камином, его картина настолько велика, что немного походит на святилище.
Она опускает взгляд. Осматривает столы из чёрного мрамора. Доспехи в углу. Вся мебель здесь разная, нет ничего одинакового. Бархат, кожа, замша, мрамор, дерево, гранит. И тем не менее, всё это как-то сочетается.
Каменные стены изогнуты, словно в соборе, и колонны соответствуют общей атмосфере.
Здесь теплее и уютнее, чем она могла себе представить. Несмотря на декор, который явно происходит из Горбин и Бэркес.
Когда она наконец заканчивает осматриваться, то обнаруживает, что Нотт наблюдает за ней.
— Слишком готично на твой гриффиндорский вкус? — он вопросительно изгибает бровь.
Она фыркает. Вытирает нос рукавом и делает ещё один глоток, наслаждаясь ленивым жжением где-то внутри.
— Мне нравится, — это всё, что у неё получается сказать.
Пэнси снова усмехается и показательно закатывает глаза. Она стягивает бутылку огневиски со стола за своей кушеткой — кажется, что бутылки стоят здесь повсюду. Бесконечный запас.
— Так что такого ужасного с тобой случилось, Грейнджер? — она выдёргивает пробку и бесстрашно пьёт прямо из бутылки. — тебя обозвал кто-нибудь из Хаффлпаф?
Гермиона ёрзает на своём месте, ей некомфортно. Её ободранное колено болит, на джинсах остался кровавый след. Она не хочет играть в игру Пэнси. Не сейчас. Не хочет спорить и перекидываться остроумными замечаниями. Просто переводит взгляд на гордое, мудрое лицо Мерлина и говорит:
— Нет, мой лучший друг, — она хочет сделать ещё глоток, но обнаруживает, что кубок опустел.
Нотт указывает подбородком в направлении ближайшей бутылки на столике справа от неё, и она очень благодарна за возможность занять чем-то руки. За алкоголь, который может успокоить её.
— Теперь мне не очень рады в Гриффиндор, — мягко говорит она, наливая до краёв.
— С чего ты взяла, что тебе рады здесь? — интересуется Пэнси.
Нотт вздыхает.
— Пэнс...
Но Гермиона только качает головой.
— Не думаю, что мне рады хоть где-нибудь. — и это холодная, тяжёлая правда. Давит на неё изнутри.
— Вау, это нехорошо, — неожиданно говорит новый голос, и Гермиона подскакивает на месте. Выплескивает огневиски себе на колени.
Пока их было только трое, но теперь Блейз Забини, зевая, спускается по винтовой лестнице, которая, наверное, ведёт в спальни. Он босой, в безумно дорогом, кажется, чёрном бархатном халате.
— Подожди, подожди, — говорит Нотт, вытягивая обе руки в направлении Забини. — не садись, — он машет рукой, когда Забини касается подлокотника дивана. — захвати мне коробку с пирожными со стола, м?
Забини потирает лицо рукой и отступает назад — в следующую секунду уже не особо аккуратно швыряет коробку Нотту в грудь, прежде чем лениво растянуться на диване рядом с ним. Закидывает ноги Нотту на колени.
Вся эта ситуация кажется абсолютно сюрреалистичной.
— Значит, Грейнджер в подземельях, — говорит он, закидывая руки за голову и сверкая ослепительно белыми зубами, ярко контрастирующими с его гладкой, тёмной кожей. — первая из Гриффиндор — вот это да, — он говорит это довольно злобно, словно он самолично запер её здесь.
— Нет, нет, — равнодушно отзывается Нотт, поедая пирожное. — Ромильда Вейн, на третьем курсе... хотя вряд ли она помнит.
Они с Забини обмениваются двусмысленными усмешками, Гермиона пытается скрыть своё удивление.
Зато удивление Пэнси ясно как день, и её щёки принимают тёмно-бордовый оттенок. Она косится на Нотта.
— Что привело тебя на тёмную сторону? — спрашивает Забини.
— Её выгнали из Гриффиндор, — говорит Нотт, уже принявшийся за следующее пирожное.
— Вау, неплохо. Впечатляюще.
Невозможно понять, сарказм это или нет. Едва ли она вообще хоть когда-нибудь разговаривала с Забини. Она ничего не знает о его характере. Только знает, что раньше он был очень твёрд в своих убеждениях относительно чистоты крови, и что, согласно его уголовному делу, он должен был получить свою Метку уже через несколько дней после начала Войны.
— Она не остаётся, — подчёркивает Пэнси, скрещивая руки на груди.
— Почему нет? — Забини посылает Гермионе ещё одну тёмную улыбку. — благодаря ей Малфой не потерял руку. Если бы не она, этого идиота могли бы исключить нахуй, — он выбивает пирожное из руки Нотта. — полезно иметь такую под рукой. Что если я случайно поставлю подножку ещё одному первокурснику? Все эти наказания до ужаса скучные.
— Она не остаётся! — Пэнси практически кричит.
И, возможно, дело в огневиски, но Гермиона неожиданно обнаруживает, что тихо спрашивает у неё:
— Почему ты меня так ненавидишь?
Пэнси замирает. Все замирают. Серебряные часы на стене громко тикают в пронзительной тишине.
Гермиона продолжает, решив, что, скорее всего, это алкоголь придал ей смелости.
— Я знаю, что я грязнокровка и член Ордена. Я знаю, что ты презираешь таких как я. Но я... именно я. Почему ты меня ненавидишь? Мы с тобой ни разу не ссорились.
Пэнси легко морщится — выдаёт свою злость и неуверенность.
— Как ты и сказала, — чопорно отвечает она наконец. — ты грязнокровка. Мне этого достаточно.
— Почему-то я тебе не верю.
Пэнси поджимает губы.
— Как будто мне не плевать, во что ты там веришь, — сказав это, она перекидывает ноги через край кушетки. Поправляет подол своей кружевной ночной рубашки и направляется к лестнице, бросая через плечо, — она не может остаться.
Когда она уходит, Гермиона проваливается немного глубже в диван. Не знает, почему.
— Ей просто обидно, что тебе так повезло с Малфоем, — говорит Забини.
Это заставляет Гермиону поморщиться. Заставляет её почти, почти посочувствовать Пэнси. Она заканчивает второй кубок.
— На самом деле, я удивлён, — продолжает Забини. — они реально отвернулись от тебя?
Она чувствует, как свежие слёзы скапливаются в уголках её глаз. Заставляет их испариться, вонзая ногти в свою ладонь.
— Я думал, гриффиндорцы все мудрые и возвышенные. Честь, прощение и вот это всё.
— Я тоже, — говорит Гермиона, уставившись на стену напротив.
Забини откидывается на подлокотник. Прикрывает глаза и довольно улыбается.
— Кажется, мы все любим лицемерие.
И это просто идеально подводит итог всему происходящему. Потрясающе.
Нотт вздыхает.
— Съешь пирожное, Грейнджер — выглядишь так, будто снова собираешься расплакаться.
Она едва успевает поймать его, прежде чем оно прилетает ей в лицо. Чуть улыбается ему, но не ест. Не думает, что сможет сейчас хоть что-нибудь переварить, и не хочет ослаблять жар огневиски в своей груди. Она просто крутит его в руках.
На часах половина второго, когда Драко наконец возвращается.
Она больше часа пила с Забини и Ноттом, в относительной тишине.
Драко мокрый, и его кожа немного синеет, признак начального этапа переохлаждения. Он уверенно двигается в сторону лестницы в спальни, коротко кивая им троим, прежде чем оглянуться.
Осознаёт, что что-то здесь не так.
— Какого хуя? — спрашивает он почти равнодушно, но весь шок проявляется в его глазах. Он замирает у самой лестницы, полубоком к ним.
Гермионы хватает только на то, чтобы жалко махнуть ему своим кубком, проливая виски.
— Ты вовремя, приятель — я думаю, ещё один кубок, и ей станет плохо, — говорит Нотт, поднимаясь на ноги. Забини зевает и следует его примеру, и Гермиона мутно осознаёт, что они составляли ей компанию. Не может это понять, хотя это кажется единственным объяснением.
— Что это? — Драко недоверчиво подходит к ним, взмахивая рукой. Капли воды летят от неё во всех направлениях.
— Разве мы не проходили заклинание сушки на первом курсе? — спрашивает Забини, вновь зевая, очевидно, слишком утомлённый, чтобы следить за тем, что произойдёт дальше. Он уходит вверх по лестнице.
— Нотт, какого хуя? — снова говорит Драко, тихо и ровно. Его фигура немного плывёт у неё перед глазами. Она прищуривается, пытаясь разглядеть его получше.
Кажется, взрослые разговаривают.
— Её факультет отверг её, — говорит Нотт. — она рыдала снаружи.
— Он дал мне много виски. Он был очень мил, — объявляет Гермиона. Она проливает немного этого виски на и так уже мокрые брюки Драко и икает, извиняясь.
— Чёрт возьми, — бормочет он.
В следующую секунду Драко приобнимает её за пояс и поднимает с дивана.
— Ты мокрый, — сообщает она, опираясь на него.
— Она будет в порядке, — говорит Нотт, лениво проводя ладонью по своим каштановым волосам.
Гермиона почти не следит за их взаимодействиями. Только замечает, как Драко хлопает Нотта по плечу, словно в знак благодарности, прежде чем тот тоже уходит вверх по лестнице.
Драко с сомнением смотрит на эту же лестницу, перехватывая Гермиону каждый раз, когда она покачивается. Затем он вздыхает и, кажется, решает вернуть её обратно, в этот раз укладывая её на большую кушетку.
— О, нет... осторожнее, — тянет Гермиона, когда он устраивает её удобнее, перемещая её сильными руками. Ей нравятся его сильные руки. — это диван Пэнси.
— Каждый диван — это диван Пэнси, — сурово проговаривает Драко. Почти как родитель, разбирающийся с непослушным ребёнком.
Это заставляет её нахмуриться. Она отчаянно тянется к нему, когда он отстраняется, цепляется за его запястья, предварительно промахнувшись несколько раз. Притягивает его так близко, что ей удаётся сфокусироваться на нём. Вода капает с его мокрых волос ей на лицо.
— Ты теперь тоже меня ненавидишь? — спрашивает она. Ей кажется, что это очень логичный вопрос.
Драко фыркает на неё, это действие трудно понять в её состоянии, хотя, возможно, в любое другое время всё было бы очевидно. Он легко выскальзывает из её хватки и прижимает пальцы к её губам — такое очень мягкое "заткнись".
Он создаёт одеяло и набрасывает на неё. Немного подумав, создаёт мусорное ведро на полу возле её головы. Затем он направляется к дивану, на котором сидели Забини и Нотт, и растягивается на нём.
Она, кажется, ещё раз пытается дотянуться до него, прежде чем истощение накрывает её с головой. Прежде чем она проваливается во тьму.
Она испуганно пробуждается в темноте под мерное тиканье часов.
Забывает, где она находится.
Её голова болит как никогда прежде — заставляет её тут же выхватить из кармана палочку. Она накладывает заклинание, чтобы притупить боль; садится, когда её глаза привыкают к темноте.
Слабое сияние угасающих углей в камине начинает освещать её окружение.
Её сердце наливается свинцовой тяжестью.
Это был не просто яркий кошмар. Она действительно здесь, в гостиной Слизерин, и ей больше некуда идти.
Единственный источник звука — настенные часы. Они шумно тикают. Она поворачивается и прищуривается.
Четыре часа утра.
Она тихо выдыхает. Отсюда видны очертания Драко, лежащего на соседнем диване. Его грудь вздымается и опускается слишком часто. Неровно. Кажется, каждый следующий вдох застревает в его горле. Рука, которую он закинул за голову, вздрагивает, пальцы сжимаются и разжимаются.
Она понимает, что он спит так же беспокойно, как и она.
Сглотнув, чтобы увлажнить пересохший рот, Гермиона убирает кудри с лица и с трудом поднимается на ноги. Остатки огневиски в организме заставляют её покачиваться.
В такое время все в Гриффиндор точно спят. Некому будет высмеять её. Она, наверное, сможет спокойно пробраться в свою кровать.
А потом она проспит весь день. Проспит все уроки.
Будет спать, пока это всё не пройдёт. Вечно, если потребуется.
Заставляя исчезнуть одеяло, которое он, насколько она помнит, создал вчера, она пытается осторожно пройти между диванами мимо стола. Переоценивает свои силы.
Она спотыкается, её ноги подкашиваются, и она ударяется о край стола, опрокидывая кубок.
— Чёрт, — шепчет она, но Драко тут же садится на кровати.
— Какого ху—
— Чшш... — она коротко машет ему. — это я.
Драко тяжело дышит несколько долгих секунд, прежде чем упасть обратно на спину.
— Мерлин, Грейнджер. Ты отбираешь годы моей жизни, — он потирает лицо рукой.
— Прости. Я ухожу. Прости, — шепчет она, чувствуя себя идиоткой.
Она пытается прошмыгнуть к выходу мимо его кушетки и при этом удержать равновесие — но она подходит к подлокотнику, когда он протягивает к ней руку. Ловит её за бедро.
Она подскакивает. Снова спотыкается, но в этот раз он дёргает её к себе, заставляя приземлиться сверху. Выбивая из него дыхание с приглушённым "уфф!"
— Прости! — снова шепчет она, пытаясь подняться на ноги, но он только кашляет и тянет её к себе. Устраивает её так, чтобы она больше не упиралась коленями ему в живот, а локтями — в плечи.
— Иногда я думаю, что ты не стоишь всех этих хлопот, — бормочет он ей в шею, поворачивая их на бок, так что теперь она зажата между ним и спинкой дивана.
— Что ты делаешь? — она продолжает сопротивляться, хотя её тело и чувствует себя комфортно рядом с ним. — мне нельзя здесь оставаться.
— Всем плевать, Грейнджер. Здесь уж точно. Все и так знают.
Она думает, что это потому что он только проснулся. Почти уверена, что днём, когда на них будет пялиться толпа разъярённых слизеринцев, он будет думать по-другому.
Но то, как его дыхание обжигает чувствительную кожу её шеи, мешает спорить. Мешает сопротивляться.
Диван всё ещё немного влажный, и он тоже. Она дрожит, когда его холод проникает в неё. Медленно позволяет себе расслабиться. Сдаётся.
Драко сонно вздыхает, когда замечает это. Он опускается глубже в кожаные подушки и устраивает колено между её ног так, чтобы оно прижалось к внутренней стороне её бедра. Слишком близко. Слишком близко.
— Не здесь, — выдыхает она, внезапно снова напрягаясь. Дрожит, но не от холода.
— Я ничего не делаю, — выдыхает он ей в шею. Явно не понимает, что даже если он вообще не будет двигаться, она никогда не сможет расслабиться в подобной позиции.
Минут пять она просто лежит так, дышит неглубоко, слушая тиканье часов. Не может понять, уснул он или нет. Сама точно не сможет. Теперь она явно проснулась.
И она думает.
Думает о его колене, которое находится там, где совершенно точно не должно. Думает об этой комнате, такой незнакомой. Думает о Нотте, о Забини и Паркинсон, а потом о Роне и Гарри, о Джинни.
Думает слишком много, как обычно.
— Я чувствую запах дыма, — внезапно бормочет Драко; он тянется, чтобы постучать пальцем по её виску.
— Отвали, — шипит она, бросая на него короткий взгляд. Его глаза всё ещё закрыты.
— Кто-нибудь вообще беспокоится так много, как ты? Где-нибудь платят за беспокойство? — он говорит медленно и расслабленно — наверное, ещё наполовину спит. — тебе стоило бы туда устроиться, — но его пальцы соскальзывают с её виска и начинают рисовать маленькие круги и завитушки на её щеке.
Точно наполовину спит.
— Мне есть, о чём беспокоиться, — шепчет она, игнорируя приятные ощущения от его прикосновений. — я теряю друзей.
Теперь он открывает глаза. Медленно моргает, проскальзывая взглядом по её лицу. Он опускает руку — приподнимается на локте.
— Скажу честно, хотя тебе это не понравится. Часть меня кайфует, когда я вижу тебя такой.
Она морщит брови.
Он уточняет:
— Когда вижу, как ты что-то теряешь. Борешься. Страдаешь. После многих лет наблюдения за тем, как вы с Чудо-Близнецами постоянно побеждаете, на это очень приятно смотреть.
— Не сомневаюсь, — говорит она после долгой паузы, чувствуя, как боль распускается под её ключицами. Пытается понять, почему она не злится на него за эти слова. Почему они не отзываются звоном в её голове. Всё, что ей удаётся сказать, это, — Чудо-Близнецы. Ещё одна маггловская отсылка, о которой ты не должен знать.
Драко заглядывает ей в глаза. Легко пожимает плечом.
— Я полон сюрпризов.
Она выдаёт невесёлую улыбку.
— В любом случае, — добавляет он, удобнее устраивая своё колено между её ног. У неё перехватывает дыхание. — мне кажется, Уизли ждёт очень сложный семестр.
Она щурится на него. Её так отвлекают его слова, что она даже не замечает, как его рука проскальзывает по её бедру. Обращает на это внимание, только когда он начинает расстёгивать её джинсы.
Она пытается остановить его, чувствуя, как разгоняется её пульс, но он отпихивает её руку и тянет собачку вниз. Наклоняется, чтобы скользнуть губами по её шее.
— Мне не понравилось, что он сказал.
Она звучит сбито — растерянно, когда он забирается рукой под край её простых белых трусов:
— Что... что я предательница?
Драко качает головой, проскальзывая носом вдоль её ушной раковины.
— М-м.
Её голос дрожит
— Что я ничто?
Он неожиданно кусает её за шею. Так сильно, что она вздрагивает от боли.
— Ага, — говорит он, обжигая дыханием её кожу, а затем оглаживает языком пострадавшее местечко, словно извиняясь. — это.
Она отвечает дрожащим выдохом.
Драко медленно проводит по ней пальцем вверх и вниз, рисует ленивые круги, запуская электричество по её нервным окончаниям.
— Хуже то, что ты, блять, походу веришь в это, — он резко убирает руку — только чтобы заставить её смотреть, как он засовывает тот же палец себе в рот. Обсасывает его.
Задушенный всхлип вырывается из её горла. Её щёки стремительно розовеют.
— Что чертовски абсурдно, — продолжает он, доставая влажный палец изо рта и вновь проскальзывая ладонью между её ног.
Она охает. Цепляется за его плечи, сминая влажную ткань его рубашки.
— Это бесит меня, — говорит он; его пальцы находят удобный ритм — скользят в ней, заставляя её бёдра дёргаться им навстречу. — но не так сильно, как он.
Она прячет лицо в его груди. Не может позволить ему смотреть на неё, когда он делает это с ней.
— Я хочу причинить ему боль, — мурлычет он, его слова не соответствуют его тону. Не соответствуют ничему, особенно когда он дразнит её вход. Обводит его мозолистым пальцем. — чёрт, я так хочу причинить ему боль. — а затем он проскальзывает внутрь двумя пальцами.
Она приглушает свой крик, прижимаясь к нему лицом; впивается ногтями в его плечи.
— Позволишь мне ранить его? — бормочет он ей в ухо, даже когда двигает пальцами внутри неё, каждый раз находя эту странную, идеальную точку, которую она не может описать. Ту, что заставляет пальцы её ног поджиматься.
— Не надо, — пищит она — слабо, едва слышно.
— Пожалуйста, пожалуйста, я хочу сделать ему больно, — его голос грубеет. Он начинает чаще двигать рукой, — позволь мне сделать ему больно.
Это неправильно. Она знает, что это неправильно.
Но знать это недостаточно, чтобы остановить сладкое, ноющее удовольствие, поднимающееся между её бёдер.
— Нет, — хнычет она, и он вводит в неё третий палец, поворачиваясь так, что теперь он практически лежит на ней. Нависает над ней. Вбивается в неё.
Так она не может спрятаться от него, и его губы захватывают её, оказывая болезненное давление. Он кусает. Сосёт. С силой.
— Я хочу, чтобы он истекал кровью. Хочу вспороть его маггловским ножом.
Она хмурится, одновременно в знак протеста и из-за жара, пылающего внутри. Она жаждет. Нуждается. Боится.
— Скажи, что я могу. Скажи, что позволишь мне.
Она может только покачать головой, зажмурившись, прикусив язык. Она так близко. Слишком близко.
— Даже если нет, я думаю, я всё равно это сделаю.
И после этого он заканчивает говорить. Он хватает её за талию свободной рукой, подтягивая её ближе. Наклоняет её так, что угол, под которым входят его пальцы, становится невыносимым. И они скользят внутрь и наружу, внутрь и наружу, так уверенно — так беспощадно, что вскоре она сжимает пальцы на его рубашке и крупно вздрагивает. Вскрикивает, когда оргазм взрывается внутри неё почти яростно. Мстительно.
Когда ей наконец удаётся отпустить его, её руки дрожат. Его рубашка измята. Его губы припухли.
И его взгляд — дикий. Довольный. Очень довольный тем, что ему удалось сделать это с ней.
— Не — не причиняй ему боль. Тебе не нужно.
Он наклоняется к ней. Целует её слишком сладко.
— Не буду ничего обещать.